Михаил Петров - Адмирал Ушаков
Однажды он впал в забытье еще перед дорогой, когда его укладывали на телегу. Сколько времени ехали в тот день, он не знал. Когда очнулся, то увидел перед собой ночное небо, усыпанное звездами. Его несли куда-то на носилках.
- Где я? - спросил Арапов, удивляясь ослабевшему своему голосу.
- Оставляем, ваше благородие... В госпитале оставляем, - услышал он голос санитара.
- Село какое?
- Не село, а город. Темниковом называется.
"Темников... Темников... Что-то знакомое, - напрягал мысль Арапов. Надо вспомнить, надо вспомнить..."
Но он так и не вспомнил, снова впал в забытье.
14
Что и говорить, нелегко достался Ушакову госпиталь. Много пришлось похлопотать, поволноваться. Зато с каким удовлетворением он прохаживался сейчас по чистым, натопленным палатам! Правда, на всех больных один лекарь, зато нет скученности, нет такой грязи и вони, как во многих других лазаретах. И питанием люди довольны. Все есть - и мясо, и свежая рыба, самым тяжелым даже молоко приносят.
Лекарь водил Ушакова от комнаты к комнате, показывал, объяснял, что к чему. Там, где больные были не так тяжелы, они задерживались дольше обычного, расспрашивали, откуда родом, каких полков или ополчений, есть ли у них жалобы, просьбы. Вопросы задавал обычно Ушаков. Хотя и был он в партикулярном, по одежде он отличался от лекаря, больные угадывали в нем далеко не рядовую личность, называли не "благородием", как лекаря, а "превосходительством" или "сиятельством",
Осмотром солдатских палат Ушаков остался доволен. В них были заняты все койки. Но в госпитале оставалась еще комната, которую берегли для офицеров.
- А в той комнате есть кто-нибудь? - поинтересовался Ушаков.
- Пока один больной, - отвечал лекарь. - Второй день, как положили. Сказывает, будто с вашим превосходительством лично знаком, - добавил он с сомнением.
- Как фамилия?
- Кажется, Арапов.
- Арапов? А вы не ошиблись?
Опередив лекаря, Ушаков первым вошел в офицерскую палату. Койка больного стояла у голландки, больной лежал на ней, укрытый одеялом до самого подбородка. Неподвижное лицо его было мертвенно-бледно. На звук шагов большие серые глаза его открылись, и по лицу будто свет пробежал. Это был действительно он, Арапов.
Лекарь подставил к койке стул, и Ушаков сел к больному так близко, что мог достать рукой его лицо.
- Александр Петрович, узнаете меня?
Арапов смотрел на него, не отвечая, и, пока смотрел, глаза его наполнялись слезами.
- Здравствуйте, Федор Федорович, - наконец, проговорил он, и губы его тронуло подобие улыбки. - Как вы тут?..
- Я-то ничего, - желая приободрить его, весело отвечал Ушаков. - А вот ты, брат, кажется, малость оплошал. Где так тебя?
- Недалеко от Смоленска.
- Тяжело?
- Сейчас лучше стало.
- Как же ты, брат, на войну попал, да еще в пехоту? Ты же к Сенявину поехал.
- Долго рассказывать...
Ему было трудно говорить, Ушаков это понял и прервал его:
- Ладно, ты устал. Оставим до завтра. Завтра я непременно приеду, и мы наговоримся вдоволь. Сейчас скажи только про Сенявина: куда его определили после возвращения в Россию?
- В Ревель вернули портом управлять. Слышал, будто в отставку собирается.
Ушаков с сомнением покачал головой:
- Рано ему в отставку-то.
- Рад бы на службе остаться, да не дают ему настоящего дела.
Ушаков пожал ему руку, с болью почувствовав, какой она стала худой и беспомощной.
- Прощай, Александр Петрович! До завтра!
Выйдя из палаты, Ушаков спросил лекаря, как опасно состояние Арапова.
- Я уже говорил, тяжел... - отвечал тот. - Пулевое ранение. Кости, правда, целы, но внутри что-то задето. И пуля там осталась. Боюсь, внутри у него что-то кровоточит. Да еще старая рана открылась. Плох, очень плох, - сказал в заключение лекарь, - может не выжить.
- Надо, чтобы выжил, - строго предупредил Ушаков.
Лекарь вздохнул и ничего не сказал в ответ.
На другой день Ушаков приехал с гостинцами - привез моченых яблок, смородинового сиропа, меду, буженины, домашних пирогов с калиной, вяленых лещей, грибов маринованных. Увидев все это, Арапов благодарно улыбнулся:
- Столько здоровому человеку за неделю не съесть, а я... Куда мне столько?
- Ничего, управишься, - отвечал Ушаков. - Лекарь говорит, тебе нужно много есть, иначе не поправишься. А поправиться ты должен. Если не поправишься, с кем тогда весной на Мокше щук буду ловить?
По сравнению со вчерашним днем Арапов выглядел лучше.
- Сколько пришлось быть у Сенявина? - поинтересовался Ушаков.
- Три года.
- Первое ранение было при нем?
- Память об Афонском сражении.
- Я читал в газетах, да и Чичагов что-то рассказывал...
- Жаркое было сражение. Сенявин действовал по вашей тактике.
Ушаков, довольный, одобрительно покивал головой:
- Было время, когда Сенявин чинил мне неприятности, пребывал в стане недоброжелателей моих. А все ж я его всегда ценил. Зело талантливый флотоводец.
- Это верно, Федор Федорович, - сказал Арапов. - Всем выдался адмирал - и умом, и душой. Отчизне предан безмерно. Люблю я его. А государь почему-то не жалует, - добавил он с горечью.
- Всем царям не угодишь. Главное, чистую совесть перед Отечеством иметь. Цари меняются, Отечество остается. Впрочем, довольно об этом, сказал Ушаков, нахмурившись. - Расскажи лучше о себе: ведь есть о чем рассказывать.
- Рассказывать, конечно, есть о чем...
Арапов вдруг замолчал. На его лице выразились страдание, появился пот. Было видно, что он терпел страшные боли, имевшие начало где-то внутри иссохшего тела. Ушаков в растерянности стал поправлять под ним матрац, подушку. Арапов глазами попросил не трогать его. Он мучился молча, мучился минуты две или три, а когда боли наконец стихли, болезненная напряженность на лице сменилась выражением виноватости.
- Странно... - заговорил он усталым голосом. - Когда к человеку приходит телесная беспомощность, ему не остается ничего другого, как заниматься воспоминаниями да размышлениями. И знаете, о чем я размышляю? Ушаков промолчал. - Я размышляю, - продолжал Арапов, - о вывертах своей судьбы... Когда думаю о прожитом, мною овладевает чувство, будто однажды дорогу мне перешел злой дух, я в испуге шарахнулся со своей дороги на другую и с тех пор иду этой чужой дорогой, занимаюсь не своим - чужим делом... Я делал всегда не то, что следовало бы делать. Это чувство не оставляло меня даже в эскадре Сенявина. И в этой войне с Наполеоном я тоже не имел своего настоящего места. Вроде бы находился вместе со всеми и в то же время чувствовал себя чужаком, которому место на обочине.
- Подобные мысли приходят не только к тебе, - грустно промолвил Ушаков.
Глядя на Арапова, Ушаков вспомнил о встрече с монахиней из Темниковской обители, которая вместе с другими черницами собирала пожертвования на войну, - о той самой, в которой он каким-то чутьем угадал бывшую невесту Арапова. Подумал: сказать сейчас о ней Арапову или не сказать? Решил пока не говорить. Напоминание о пережитых страданиях могло бы только усугубить его состояние, к физическим болям прибавить боли душевные. К тому же может вдруг выясниться, что это и не она вовсе, что он, Ушаков, просто ошибся, приняв монахиню за невесту Арапова... Нет, обо всем этом лучше пока помолчать. Лучше сначала поговорить с ней, монахиней. Если подтвердится, что это действительно та, за которую ее принял он, Ушаков, тогда другое дело, тогда стоит рассказать ей все самой, и пусть она сама решит, как быть. Вернется к нему - хорошо, не вернется - все останется, как было...
Вошел лекарь, неся в руках два котелка с каким-то варевом. Поставив котелки на столик, сказал Ушакову:
- Прошу прощения, Федор Федорович, время обеда, больному подкрепиться надо.
Ушаков кивнул Арапову:
- Я утомил тебя, не обессудь. Приеду завтра. Теперь я буду ездить сюда часто.
- Спасибо, Федор Федорович!
Арапов смотрел на него тем продолжительным преданным взглядом, каким могут смотреть только истинные друзья, не привыкшие выражать верность дружбе словами. И от этого его взгляда Ушаков почувствовал смущение, он заторопился и вышел за дверь, не сказав больше ни слова.
Ушаков пошел к протоиерею Асинкриту. Решение пришло в последнюю минуту: пойти и все рассказать духовному сановнику. Отцу Асинкриту не составит труда пройти в женскую обитель и встретиться с той, кто, быть может, Арапову сейчас более всего нужен. Божьим служителям легче договориться между собой.
Протоиерея Ушаков застал за Библией. Увидев гостя, Асинкрит оставил чтение и пригласил к столу. Беседа между ними, как всегда, полилась непринужденно, с обоюдной откровенностью, без недомолвок.
Сначала поговорили о госпитале, о больных вообще, потом Ушаков рассказал об Арапове и его невесте, соблазненной и обманутой одним ничтожным человеком, о том, что эта женщина, возможно, находится в Темникове, в женской обители. Асинкрит был взволнован его рассказом.
