Лев Вершинин - «Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
23 сентября сталинский план «автономизации» – то есть включения Украины, Белоруссии и Закавказской Федерации непосредственно в РСФСР на правах автономных республик с подчинением республик высшим государственным органам Советской России, – был поставлен на рассмотрение комиссии ЦК РКП(б) под председательством В.М. Молотова и на следующий день, 24 сентября, одобрен единогласно. Воздержался, чего и следовало ожидать, представитель Грузии – Буду Мдивани. На следующий день Сталин, как положено, направляет свой – уже утвержденный – проект, протоколы заседаний и резолюцию комиссии Ленину, после чего, не сомневаясь в положительном ответе, Секретариат рассылает резолюцию комиссии всем членам ЦК в порядке подготовки к Пленуму, назначенному на 5–6 октября. Однако Ленин, как выясняется, все-таки против. Он просто выжидал. 26 сентября, после длинной беседы со Сталиным, он пишет письмо Каменеву, отмечая, пока еще без особой агрессии, даже, пожалуй, благодушно, что «Сталин немного имеет устремление торопиться». Впрочем, добавляет Ильич, «он уже согласился на одну уступку: в резолюции не будет говориться о «вступлении» остальных республик в РСФСР (то есть об их автономизации), а для выражения равноправия с Российской Федерацией пойдет речь об их формальном объединении с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии». Иными словами, продолжает Владимир Ильич, «очень важно не давать пищи «независимцам», не уничтожать их независимости, а, наоборот, создать новый этаж, федерацию равноправных республик». Если вдуматься, косой на камень сталкиваются два принципиально разных подхода. Ленин, марксист до мозга костей и гениальный тактик, как никто владеющий искусством угадывать, что необходимо делать в конкретной ситуации, в смысле стратегии все же догматик, абсолютизирующий классовый принцип. Все прочее для него лишние, второстепенные детали. Он еще не написал знаменитую статью «Об «автономизации»», но уже стоит на том, в чем свято убежден. По его мнению, надо «отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой». И не просто отличать, а исходить как из аксиомы из того, что «всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия и оскорблений». Из этого прямо следует вывод: для достижения конечной цели – подлинной пролетарской солидарности – необходимо добиться максимального доверия со стороны «инородцев», «возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцам то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесла им правящая великодержавная нация». Чего можно достигнуть лишь хорошим – вплоть до самоуничижения и заискивания – отношением, компенсирующим недоверие и обиды, которые им были (реально или по их мнению) нанесены. Точка.
Все очень хорошо и очень, очень красиво. Вот только оперируя понятиями уровня «классы» и «массы», Ильич совершенно упускает из виду тот факт, что и массы, и классы состоят не из марионеток, а из нормальных, обычных людей, имеющих, помимо железной убежденности в правоте классиков марксизма, еще и свои личные вкусы, интересы и пристрастия, зачастую въевшиеся с детства. Иное дело Иосиф Виссарионович. Он тоже марксист до мозга костей, но знает жизнь не только по газетам и редким выступлениям перед ревущими толпами. Он терся в самых ее глубинах, и ему понятно, что значат даже для самого идейного борца соображения типа «я боролся и я заслужил», «свои все-таки свои, а чужие все-таки чужие», а главное, «хорошему нет пределов» и «пусть на деревне, но первым парнем». В любом случае бросается в глаза, что умирающий вождь упрямо и азартно отстаивает некие отвлеченные идеи, а «чудесный грузин» столь же упрямо, но без всякого азарта из раза в раз возвращается к скучным темам «интересов хозяйственных связей» и «опасности национальных раздоров». Кто был прав, а кто нет, предстояло рассудить времени. Но пока что авторитеты Ленина и Сталина были несопоставимы, что признавал и сам генсек. Он мог высказать свое мнение, не более того. Последнее слово при всех раскладах оставалось за вождем.
Глава XXXII. Последний аккорд
Коса на камень
Отдадим должное Каменеву: ленинские мысли Лев Борисович умел понимать хоть с полуслова, хоть с полувздоха. Оформлять тоже. Получив письмо, он через несколько часов высылает Ильичу ответ с с приложенной схемой «Развернутая форма Союза Советских Республик». В текст, вопреки нравящейся ему самому идее Сталина о создании по сути дела социалистического унитарного государства, предлагается ввести и пункт «о праве одностороннего выхода из Союза». О чем у Ленина речи нет, но что ему не может не прийтись по душе. Сталин же 27 сентября честно рассылает письмо вождя вместе с собственным письмом коллегам. Он явно обижен упреком в «торопливости». Обижен настолько, что позволяет себе тень эмоций: «товарищ Ленин сам немного поторопился», пишет он, предлагая слияние некоторых существующих наркоматов с общефедеральными комиссариатами: «Едва ли можно сомневаться в том, что эта «торопливость» «даст пищу независимцам» в ущерб национальному либерализму товарища Ленина». Тем не менее он «солдат партии». В уступку Ленину письмо крепко переработано. Уважение Кобы к вождю слишком велико. Однако трудно избавиться от мысли, что генсек очень сильно, на уровне абсолюта уверен в своей правоте.
На заседании 28 сентября, по ходу обсуждения изменений в резолюции на Политбюро, он продолжает настаивать на ненужности, даже пагубности наличия в будущем двух ВЦИКов, российского и союзного. Даже получив от Каменева предупреждение («Ильич собрался на войну в защиту независимости. Предлагает мне повидаться с грузинами. Отказывается даже от вчерашних поправок. Звонила Мария Ильинична»), Сталин сперва не уступает («Нужна, по-моему, твердость против Ильича. Если пара грузинских меньшевиков воздействуют на грузинских коммунистов, а последние на Ильича – при чем тут «независимость»?»). И лишь после повторного увещевания многомудрого Льва Борисовича («Думаю, раз Владимир Ильич настаивает, хуже будет сопротивляться») соглашается, явно ломая себя через колено: «Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению». Короче говоря, я знаю, как лучше, я в этом уверен, но умываю руки. 6 октября Пленум ЦК РКП(б), как и следовало ожидать, заслушав доклад Сталина, принимает проект с поправками Ильича, дав «добро» на создание Союза, каждая республика которого будет иметь право на выход, – чего не было в сталинском проекте. С точки зрения Тифлиса, это была победа, открывавшая изумительные перспективы.
«Сначала (без Ленина), – ликовал Мдивани, – нас били по-держимордовски, высмеивая нас, а затем, когда вмешался Ленин после нашего с ним свидания и подробной информации, дело повернулось в сторону коммунистического разума… Принят добровольный союз на началах равноправия, и в результате всего этого удушающая атмосфера против нас рассеялась…» Короче говоря, как скажет позже еще не родившийся Эдуард Амвросиевич, «Солнце Грузии восходит на севере». Но аппетит приходит во время еды. Добившись многого, тифлисские большевики хотели еще больших уступок. Для чего необходимо было еще глубже вбить клин между Лениным и Сталиным. И кое-чего, играя на больной для Ильича теме, они достигли. По крайней мере, судя по жесткой записке вождя: «Т.Каменев! Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами». Это уже сплошная асса. Воодушевленные кавказские товарищи, вернувшись домой 20 октября, вновь потребовали «непосредственного вступлении Грузии в состав СССР». То есть, просто плюнули на уже имеющееся решение октябрьского пленума. А получив в ответ крайне жесткую и вполне понятную отповедь Серго («Верхушка ЦК КП(б) Грузии является шовинистической гнилью, которую надо немедленно отбросить»), сразу же, ночью, по прямому проводу диктуют для передачи Ленину (но «только через Бухарина или Каменева, ни в коем случае не через Сталина») резкую жалобу на «зарвавшегося сатрапа». Единственное, не учтенное жалобщиками обстоятельство: Коба не менее византиец, нежели они. Реагирует наркомнац мгновенно. «Мы намерены покончить со склокой в Грузии и основательно наказать Грузинский ЦК, – телеграфирует он Серго 22 октября, узнав от играющего на все стороны Каменева о тифлисской «телеге». – Сообщи, кого мы должны еще перебросить из Грузии, кроме отозванных четырех. По моему мнению, надо взять решительную линию, изгнав из ЦК все и всякие пережитки национализма. Получил ли телеграмму Ленина, он взбешен и крайне недоволен грузинскими националами». Тут, конечно, Сталин лукавит, но в Тифлисе об этом не знают, а для Орджоникидзе такая информация, как крылья.
Он злой, он дерется!
