Вернер Зомбарт - Буржуа
Поэтому богатых и называют лучшими людьми в государстве и слово их почитается. К бедным же нет настоящего доверия, потому что у них нет денег. И правильно говорит старик:
„У кого деньги,У того и честь и доверие в свете“.
Наконец, — неохотно я это высказываю, но правда меня к тому принуждает — не только могущественное золото — оно почти всемогуще, и все под небом подчиняется его власти: золоту служит и благочестие, стыдливость, и вера — коротко говоря, всякая добродетель и всякая слава признают золото господином над собой. И даже над нашими бессмертными душами, накажи меня бог, господствует сверкающий металл. Золото связывает королей и пап; оно примиряет людей и — некоторые уверяют — даже богов. Ничто не противится золоту; нет для него ничего недостижимого».
Одно лишь денежное хозяйство в состоянии приучить человека к чисто количественному воззрению на мир. Только когда десятилетиями и столетиями постоянно применяются в качестве измерителя ценности все уравнивающий масштаб денег, стирается первоначальное оценивающее род и качество воззрение, и оценивающая количество и массу ориентация становится само собою разумеющимся в повседневной жизни. Денежное хозяйство есть в настоящем смысле приготовительная школа капиталистического духа; оно выдрессировывает человеческую душу для капиталистического мировоззрения.
Общее употребление денег — в то время всегда металлических и почти исключительно из благородных металлов — составляло еще и предпосылку развития того составного элемента капиталистического духа, который мы обозначили как отчетность. Счет в самодовлеющем хозяйстве и точно так же в натурально-оборотном хозяйстве чрезвычайно затруднителен, если не невозможен, ибо основу счета составляет число, а число должно представлять величину; измеримых же ценностных величин на практике не существовало, пока не укоренилось денежное их выражение.
Без денежного хозяйства не существовало бы современного государства, которое, в свою очередь, как мы видели, принесло с собою столько поощрения капиталистическому духу; без денежного хозяйства не было бы Антонина Флорентийского и др., как это легко себе представить. Не говоря уже о том, что без денежного хозяйства не было бы и никакого капитализма, т. е. никакого объекта, к которому мог бы относиться капиталистический дух.
И в свою очередь, это мы должны всегда помнить, возникновение и распространение денежного хозяйства было связано с тем совсем простым условием, чтобы в распоряжении известного народа было достаточное количество денежного материала (так как вначале денежные суррогаты совершенно не имели места, то это значит — благородных металлов).
2. Умножение денежного запаса идет большей частью рука об руку с возрастанием отдельных состояний: более крупные денежные массы сильнее накопляются в отдельных местах. Это увеличение состояний действует в определенном направлении поощряюще на развитие капиталистического духа: оно усиливает жадность к деньгам, с которой мы познакомились как с матерью этого духа.
По-видимому, это заложено в природе человеческой души, что увеличение обладания пробуждает в нас стремление к большему. Это наблюдение делали во все времена и у всех народов.
«Чем больше человек наживает добра,Тем больше он его любит…» —
поет Фрейданк. А у римских писателей мы уже находим выраженной ту же самую мысль.
«Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit», — говорит Ювенал (Сат. 14)120;
«Crescentem sequitur cura pecuniam maiorumque fames», — Гораций (3, c. 16)121.
«De vray: се n'est pas la disette, c'est plutot l'abondance qui produit l'avarice», — полагает Moнтeнъ122.
И опыт повседневной жизни, так же как и исторический опыт, подтверждает правильность этих наблюдений.
Поэтому в средние века с жадностью к деньгам и с жаждой наживы мы встречаемся раньше всего у тех, кто первый достиг обладания большими количествами денег: у клира и евреев.
Имеем ли мы в этом простом психологическом факте объяснение безграничности стремления к наживе, которое, в конце концов, как мы видели, господствует над современным экономическим человеком? Один из корней этого стремления к наживе, несомненно, вскрыт. С другими мы еще познакомимся.
Но не только собственное обладание усиливает в нас стремление к еще большему: один вид чужих денег, вид больших денежных масс вообще может — когда умы так направлены — свести с ума людей и вызвать в них то состояние горячки, с которым мы познакомились как с признаком всех крупных спекулятивных периодов. Золото, блестящее на наших глазах, звенящее в наших ушах, хлещет нашу кровь, мутит наши чувства, наполняет нас страстным влечением иметь самим как можно больше этого золота. «Поток золота, не уменьшавшийся, но постоянно возраставший, своими чарами вызвал блеск безумной жадности в глазах голов, теснившихся у касс», — когда шла подписка на новые акции нового общества. Это тонкий штрих в «L'Argent» Золя, когда мы видим, как Саккар постоянно возвращается к этому Кольбу, занимающемуся арбитражем на золоте и ежедневно переплавляющему многие миллионы из монеты в слитки; здесь идет призрачный стук и звон, и от этого звона всегда вновь поднимается духом великий спекулянт: эта «музыка золота» звучит во всех делах, «подобная голосам фей из сказок…».
В этом сильном действии, оказываемом на душу человеческую большими массами золота, рука об руку с чисто чувственными впечатлениями идут рефлектированные представления. В обоих только что приведенных примерах очарование оказывает непосредственно оптическое и акустическое чувственное восприятие. В других случаях в равной мере возбуждающе действует абстрактные представления больших цифр: гигантских прибылей, гигантских состояний, гигантских оборотов. Поскольку же эти действия величин, как это постоянно бывает, являются последствиями умножения запасов денег, значение этих последних снова открывается нашему взору еще с одной стороны. Покажите только где-нибудь кучу золота, и сердца забьются сильнее. 3. В теснейшей связи с только что наблюдавшимся фактом состоит другое действие, которое я приписываю умножению денежных запасов в стране: оно представляет повод к возникновению спекулятивного духа. Этот дух есть, как нам известно, дитя, порождаемое в диком совокуплении жадностью к деньгам и предпринимательским духом. Умножение же денежных запасов играет при этом как бы роль сводни.
Оно может различным образом поощряюще содействовать возникновению спекулятивного духа.
Прежде всего тем, что большое денежное богатство в стране влияет на уже наличных капиталистических предпринимателей, усиливая их предприимчивость. Это та связь явлений, которая, очевидно, представлялась Кольберу, когда он однажды писал: «Когда в стране есть деньги, возникает общее желание извлечь из них выгоду, и оно побуждает людей пустить их в оборот» (402).
Или же усиление подвоза благородных металлов пробуждает в предпринимателях, которые здесь уже становятся спекулянтами, стремление принимать самим участие в добыче золота. Таково было непосредственное влияние открытия Америки на прежде всего заинтересованные нации: Испанию и Португалию. Хороший знаток характеризует его следующими словами:
«Это было то время (около 1530 года), когда предложения колониальных предприятий массами поступали в Индийский Совет, так как снова слухи о расположенной в глубине Южноамериканского материка золотой стране вызвали страшное возбуждение в умах всех любителей приключений…» (403).
Но я имею в виду, в сущности, не эти влияния умножения денежного запаса. Я разумею тот факт, что это умножение — окольными путями — создало то, что мы называем первоклассным периодом подъема, т. е. такое состояние хозяйственной жизни, как оно впервые посетило европейское поселение к концу XVII и в начале XVIII столетия, как оно затем часто повторялось, в особенности около середины и к концу XIX столетия.
Я пытался в первой книге этого труда дать характеристику последствий того первого периода подъема, или спекуляции, или грюндерства, старался в особенности показать, как тогда появилась совершенно новая форма капиталистического духа — спекулятивный дух, который с тех пор является необходимым составным элементом этого духа. Здесь я бы хотел попытаться проследить, что эта первая спекулятивная и грюндерская мания наступила как непосредственное последствие быстрого и сильного увеличения денежных запасов в обеих наиболее охваченных ею странах: Франции и Англии.
Франция притягивала в течение XVII (и XVIII) столетия большие количества наличных денег в страну, главным образом путем своей внешней торговли. Мы не обладаем для XVII столетия точной статистикой французской внешней торговли, но можем все-таки из некоторых цифр с достаточной ясностью усматривать, о каких значительных суммах здесь должна была идти речь. — За пятилетие, с 1716 по 1720 г., которое и было временем самой сильной грюндерской горячки, перевес вывоза над ввозом составлял в среднем за год 30 млн франков (404). Наибольшее количество наличных денег приносила в страну испанско-американская торговля. Она давала сильный перевес актива и позволяла в XVII столетии с избытком покрывать все пассивные сальдо, которые могли возникнуть в торговле с другими странами. Сэньелей отвергает упрек, сделанный Индийской компании, что ее торговля с Индией выкачивает деньги из страны: это испанским серебром платят за индийский ввоз (405). Были корабли, имевшие на борту золота и серебра на 300 млн франков. Венецианский посол Тьеполо подтверждает тот факт, что Франция наживала большие суммы на американской торговле (406). Англичане считали, что этим путем сотни миллионов попадали в руки французов и эти последние только тем и получали возможность выдерживать войну. Самый большой упрек, который тори делали партии вигов, состоял в том, что она ничего не предприняла, чтобы воспрепятствовать этой торговле (407).
