Сергей Хрущев - Никита Хрущев
Отдавать в перепечатку рукопись я не решался. Никакого практического применения своим запискам в те дни я не видел, а рисковать не хотелось. Я сложил рукопись в небольшой чемоданчик и поставил к стенке за прикроватной тумбочкой.
В суете повседневных дел я нечасто вспоминал о своих записках. Изредка бросив взгляд в угол, убеждался, что чемоданчик на месте, и тут же переключался на другое. Событий в моей жизни происходило немало. Основное время отнимала работа, да и дома было неладно. Мама болела. Ей стало трудно ходить, ноги отказывали из-за отложения солей. Она мужественно, как и все в своей жизни, переносила болезнь. Ухаживать за собой не позволяла, все старалась делать сама. Основное время она проводила на выделенной ей правительством после смерти отца маленькой деревянной дачке в подмосковном местечке Жуковка. Там собралось много пенсионеров различного калибра и рангов. По опоясывающей поселок асфальтированной дорожке по утрам и вечерам проделывал ритуальный моцион Молотов.
Несмотря на свой возраст, он выглядел бодрым и подтянутым. Я с ним почтительно здоровался издали, он кивал в ответ и возвращался к оживленному разговору с сопровождавшими его людьми. Один он появлялся редко.
Маминым соседом по даче стал Александр Петрович Волков. В последние годы перед пенсией он был председателем Комитета по труду и заработной плате. В пятидесятые годы Волков работал под началом отца в Московском комитете партии. К нему на огонек часто заглядывал Василий Павлович Мжаванадзе. Наперебой они ругали Брежнева, отправившего их на отдых, по их мнению, преждевременно и совершенно незаслуженно. Завидев меня, они приветливо здоровались, осведомлялись о здоровье Нины Петровны.
На соседней даче жила вдова Сергея Павловича Королева Нина Ивановна. Она порой забегала проведать маму, перекинуться парой слов.
Было вокруг немало и других знакомых. Теперь, отставленные с высоких постов, они нас не сторонились, а наиболее смелые даже вспоминали отца добрым словом.
В первые годы после смерти отца мама любила погулять, следила за прилегающим к дому участком соснового леса, вырезала прошлогодние ветки дикой малины, окружавшей дом плотным кольцом. Мама часами возилась на двух небольших грядках, разбитых мною по ее просьбе прямо в лесу. Там у нее росла ремонтантная земляника. Маме доставляло большое удовольствие попотчевать ягодами наведывающихся в выходные дни детей и внуков.
Теперь все это отошло в прошлое. Сил хватало лишь на несколько шагов по дорожке, да и то только с помощью палки. Остальное время мама проводила на раскладном полотняном стульчике на крыльце дома.
А затем пришла беда. Как это бывает, вдруг организм разладился, и болезни посыпались со всех сторон. Мама полгода почти не выходила из больницы и 9 августа 1984 года скончалась...
Прошло несколько лет. Я жил там же, в когда-то предоставленной отцу квартире. Однажды мне позвонила соседка по дому Джейн Темпест. Ее отец британский коммунист, поэт, связанный в прошлом с Кимом Филби, с "Кембриджской пятеркой" много лет проработал в Советском Союзе. Она родилась у нас и выросла настоящей москвичкой. Мы часто встречались семьями. Сейчас она преподает в одном из университетов в Соединенных Штатах.
- С тобой хочет встретиться один мой новый знакомый. Он много занимался мемуарами Никиты Сергеевича, - сказала Джейн.
Я пригласил их зайти ко мне на следующий день. Так мы в первый раз встретились со Строубом Тэлботтом, симпатичным молодым человеком, отлично говорившим по-русски.
Значительную часть своей жизни он посвятил мемуарам моего отца, сделав на них журналистскую карьеру. Он прекрасно разбирается в нюансах нашей жизни. Хрущев стал для него близким и понятным человеком. Он рассказал мне, как строилась работа над мемуарами, что он сократил и почему. Под сокращение попали разделы о войне, о жилищном строительстве, и особенно "не повезло" сельскому хозяйству.
- Он там очень много говорит о кукурузе, убеждая читателя в ее преимуществах. Нам это непонятно, в этом американских фермеров убеждать не надо, - рассказывал Строуб.
До этой встречи я практически ничего не знал о том, кто и как работал над воспоминаниями. Для меня было приятной неожиданностью то внимание и, я бы сказал, почтение, с каким сотрудники издательства отнеслись к запискам отца.
В разговоре мы не затрагивали вопросов, связанных с получением мемуаров. Шел последний период застоя, и говорить об этом было небезопасно.
Я думал, что мы больше не встретимся. Однако судьбе было угодно распорядиться иначе. В 1988 году Раде Никитичне позвонили из московского представительства журнала "Таймс" и попросили о встрече, чтобы обсудить важное предложение. В середине июня мы встретились с представителями журнала на квартире моей племянницы Юлии Леонидовны.
От "Тайма" пришли Строуб Тэлботт и сотрудники московского отделения Энн Блэкман и Феликс Розенталь. Мы были в недоумении. Чего же от нас хотят?
Тэлботт вспомнил и о нашей предыдущей встрече, и о многом другом, а затем сказал, что они не могут считать свою миссию выполненной, пока воспоминания Хрущева не вышли на русском языке, не стали достоянием народа, которому они предназначались. Он добавил, что они готовы приложить к этому все усилия и оказать в этом деле нашей семье посильную помощь. Кроме того, сказал Тэлботт, компания "Тайм" чрезвычайно горда тем, что ей выпала честь быть первым издателем воспоминаний этого великого человека.
Строуб пояснил, что, когда он прочитал мое интервью югославской газете "Виесник", он позвонил своим шефам и сказал, что пришла пора действовать. Надо ехать в Москву. Его идею одобрили. И вот они здесь.
Дело в том, что весной 1988 года у меня попросил интервью корреспондент хорватской газеты "Виесник" Милан Якеш, и я встретился с ним. В ответ на его вопрос о мемуарах Хрущева я объяснил, что они находятся в ЦК КПСС и, по моему мнению, в условиях перестройки и гласности без затруднений могут быть изданы в Советском Союзе.
Это интервью получило широкую огласку в мире, его передали ведущие информационные агентства.
От имени нашей семьи я поблагодарил представителей компании "Тайм" за добрые слова и намерения и сказал, что больше всего нам мог бы помочь русский текст мемуаров, распечатанный с пленок. Тэлботт ответил, что все пленки "Тайм" передал в Гарримановский институт Колумбийского университета в Нью-Йорке. Там хранится собрание записей голосов наиболее выдающихся государственных деятелей.
- Эти записи доступны любому исследователю. Нам не представит труда получить их для вас, - обнадежили они меня.
Мы договорились о следующей встрече. Прошло меньше месяца, и в начале июля мы принимали руководителей "Тайма" Генри Маллера и Джона Стакса, а также наших знакомых Строуба Тэлботта, Энн Блэкман и Феликса Розенталя.
Маллер и Стакс не принимали участия в издании мемуаров, так как пришли в компанию позднее. Они вручили нам экземпляры воспоминаний Хрущева на английском языке. У меня эти книги были, а Рада и Юля получили их впервые.
Они еще раз заверили нас, что компания "Тайм" считает для себя делом чести довести публикацию воспоминаний Хрущева до победного конца, и сказали, что распечатки с пленок будут у нас в ближайшее время...
Надо сказать, что, несмотря на резко отрицательное официальное отношение к имени Хрущева во времена брежневщины, осторожный возврат интереса к имени отца начался задолго до встречи с американцами.
В конце семидесятых годов мне позвонил Алексей Владимирович Снегов и сказал, что историк Рой Медведев пишет биографию отца. Алексей Владимирович рассказал ему все, что знал сам, и теперь, выполняя просьбу Медведева, просил меня встретиться с ним.
Я много слышал о Рое Медведеве. Читал его книгу о Сталине "К суду истории". По тем временам это был чрезвычайно смелый шаг, который не мог не вызвать уважения. Хорошо о нем отзывался в свое время и Эрнст Неизвестный, собиравшийся нас познакомить, однако сделать это до своего отъезда за рубеж не успел.
Читал я книги Медведева об отце и на английском языке. По правде говоря, мне они не понравились. Я не почувствовал в них глубокого анализа исторического периода, многие события освещались поверхностно, какие-то факты оказались искаженными, а с оценками, как ни старался быть объективным и преодолеть родственные чувства, я согласиться не мог - слишком близки они были к стандартным в те времена словам о волюнтаризме и субъективизме Хрущева.
Не надо забывать обстановку тех недавних лет. Это сейчас в печати то и дело попадаются публикации о моем отце. Но тогда даже простое упоминание его фамилии могло быть чревато неприятностями для автора издания.
Мы договорились с Медведевым о встрече. И вот седой, интеллигентного вида мужчина сидит напротив меня. Мы поговорили о его замысле, о необходимости объективного освещения истории. Казалось, мы вполне поняли друг друга, и встречи наши продолжались. Я рассказывал ему об отце, и эти рассказы автор использовал при написании многих глав своей книги.
