Линн Виола - Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления

Подобный миф во многих отношениях проявился и в советский период. Снисходительность государства находилась в прямой зависимости от противостоявшей ему угрозы. Официальные образы бабьего бунта и протеста деревенских женщин использовались для принижения значимости оппозиции коллективизации и маскировки ее истинной природы. Так, в большинстве секретных документов ОГПУ содержатся данные, которые говорят о понимании этой организацией истинных причин многих бабьих бунтов, несмотря на то что она продолжала возлагать на кулака вину за их разжигание и отрицать самостоятельность протеста женщин (см. выше). Бабьи бунты и бесклассовая природа «бабы» служили удобным оправданием участию в акциях протеста бедняков и середняков, поддержку которых не сумело завоевать государство. Кроме того, позволяя женщинам протестовать, власти, возможно, надеялись избежать более серьезных последствий бунтов, в которых участвовали бы и мужчины. Как писал М. Шолохов Сталину в 1932 г., если в дело вступали мужчины, «дело кончалось убийством»{955}. Тот факт, что власть, несмотря на созданный при ее участии и использованный ею «официальный» образ «бабы», полностью осознавала суть женского протеста, подтверждается отсутствием «баб» в сталинском политическом искусстве первой половины 1930-х гг. Виктория Боннелл писала по этому поводу: «Новый мир деревни, изображенный на сталинских картинах того времени, стирал почти все проявления традиционной культуры и образа жизни женщин деревни»{956}. Однако их исчезновение могло быть продиктовано не только неприязнью к «бабе» как к символу культурной отсталости, но и страхом, который власти испытывали перед женщинами как главными участниками актов активного и коллективного крестьянского сопротивления коллективизации, готовыми ей ожесточенно и упорно противостоять.

Судя по всему, с окончанием «мартовской лихорадки» закончились и бабьи бунты. Тем не менее в годы коллективизации бабьи бунты и протесты женщин были наиболее эффективной и широко распространенной формой крестьянских коллективных действий, направленных против государства. Они сыграли ключевую роль в изменении политического курса и временном отступлении весной 1930 г., заставив власть с большей осторожностью относиться к крестьянству и к важнейшим для него вопросам домашнего хозяйства, семьи и веры. Женщины деревни возглавили сопротивление коллективизации, встав на защиту своих интересов и продемонстрировав организованность и сознательную политическую оппозицию, которые не решалось признать государство. Более того, в их ожесточенном сопротивлении крылось предчувствие грядущих тягот. О чем-то подобном напоминает нам Солженицын словами своего персонажа Ивана Денисовича: «Чему Шухову никак не внять, это, пишет жена, с войны с самой ни одна живая душа в колхоз не добавилась: парни все и девки все, кто как ухитрится, но уходят повально или в город на завод, или на торфоразработки. Мужиков с войны половина вовсе не вернулась, а какие вернулись — колхоза не признают: живут дома, работают на стороне. Мужиков в колхозе: бригадир Захар Васильич да плотник Тихон восьмидесяти четырех лет, женился недавно, и дети уже есть. Тянут же колхоз те бабы, каких еще с тридцатого года загнали, а как они свалятся — и колхоз сдохнет»{957}. И это были именно те женщины, которые столь самоотверженно боролись против коллективизации. Именно их интересы, жизнь и культура стояли на карте в эпоху крестьянской гражданской войны против советской власти.

7.

«ТИХОЙ САПОЙ»: ПОВСЕДНЕВНЫЕ ФОРМЫ СОПРОТИВЛЕНИЯ В КОЛХОЗАХ В 1930-м И В ПОСЛЕДУЮЩИЕ ГОДЫ

Товарищ Сталин!

Дай ответ,

Чтоб люди зря не спорили:

Конец предвидится аль нет

Всей этой суетории?..

И жизнь — на слом,

И все на слом —

Под корень, подчистую.

А что к хорошему идем,

Так я не протестую…

И с тем согласен я сполна,

Что будет жизнь отличная.

И у меня к тебе одна

Имелась просьба личная.

Вот я, Никита Моргунок,

Прошу, товарищ Сталин,

Чтоб и меня и хуторок

Покамест что… оставить.

И объявить: мол, так и так, —

Чтоб зря не обижали, —

Оставлен, мол, такой чудак

Один во всей державе…

…Заткни топор за спину: лесничий ходит.

Конец 1930 г. был ознаменован началом нового этапа крестьянского сопротивления (по определению кулацкого), осуществлявшегося теперь, по словам властей, тихой сапой. Выражение «тихой сапой», которое можно перефразировать как «тайком», означает подрывную деятельность, ведущуюся украдкой и без лишнего шума. Как и многие другие жаргонизмы того времени, это выражение по своему происхождению и коннотации относится к военной сфере. В официальной риторике стало все чаще появляться утверждение о том, что кулак изменил тактику. Сейчас он (в большинстве случаев слово употреблялось в мужском роде) «проник» в колхозы, в том числе в их руководство, чтобы изнутри участвовать в акциях саботажа. Его деятельность замаскирована и осуществляется руками бедняков и середняков, особенно «отсталых элементов» вроде женщин, или же ведется в сговоре с местными должностными лицами. Время, когда кулаки открыто протестовали на собраниях, называли колхозы происками Антихриста и организовывали бабьи бунты, прошло{958}. Теперь основная деятельность кулака разворачивалась в колхозах, а его главной задачей стало их разрушение.

По сути, начался новый этап коллективизации. Широкие репрессивные полномочия государства сократили до минимума возможности открытого сопротивления, сведя его к краткосрочным акциям, вроде беспорядков и отдельных всплесков недовольства, характерных для 1930-х гг. В любом случае активное сопротивление редко использовалось в качестве главного инструмента крестьянской борьбы. Оно также не распространялось широко, за исключением периодов фундаментальных перемен, когда верх брали злость и отчаяние. В обычное же время крестьяне предпочитали приспосабливаться, притворяться и сопротивляться более спокойным и не столь конфронтационным образом. После завершения коллективизации государство и крестьянство оказались в тупике. Постепенно бесчисленные толпы городских коммунистов, должностных лиц и рабочих стали редеть, а правительство начало осуществлять свои функции непосредственно из города через систему уполномоченных, крестьянское самоуправление и хлебозаготовительные кампании. Неохотно и с трудом крестьянство стало приспосабливаться к новому порядку. Пассивное сопротивление — тихой сапой — превратилось в главный способ защиты, к которому крестьян понуждали необходимость борьбы за выживание, голод, отчаяние и затаенная злоба.

Новая моральная экономика

Повседневные формы протеста являются ключевой составляющей культуры крестьянского сопротивления и представляют собой «достаточно прозаичную, но постоянную борьбу между крестьянами и теми, кто хочет поживиться за их счет, эксплуатируя крестьянский труд, присваивая произведенные ими продукты питания, взимая налоги, ренту и процент». Она может принимать форму отказа от работы, ее затягивания, симуляции, воровства, побегов и саботажа{959}. Повседневные формы сопротивления глубоко укоренились в жизни крестьян еще с первых дней введения крепостного права и продолжали развиваться после революции. Эти уловки не исчезли в 1917 г. и снова стали применяться во время Гражданской войны и в 1920-е гг., когда крестьяне столкнулись с прежде незнакомыми им вызовами со стороны новых «господ».

К концу 1920-х гг. повседневные формы сопротивления получили широкое распространение, поскольку крестьяне стремились уклониться от уплаты налогов или ослабить их бремя, которое включало сборы в натуральной форме. В условиях невыгодных и искусственно заниженных цен на зерно многие крестьяне предпочли переориентироваться на выращивание технических культур, производить самогон или разводить крупный рогатый скот{960}. По мере развития политики властей, отдававшей предпочтение одним слоям общества в ущерб другим, все больше росли налоги, посевные планы и обязательства по госпоставкам. В ответ крестьяне стали прибегать к различным уловкам для сокрытия или смены своего социально-экономического статуса. Они пытались избавиться от ярлыка кулака и перейти в разряд бедняков или середняков посредством незаконной продажи земли, фиктивного раздела собственности, «усыновления» наемных работников, взяток местному начальству для получения поддельных документов{961}. Эти уловки, наряду с созданием «лжеколхозов»{962}, состоявших из родственников, соседей по хутору или отрубу или более зажиточных крестьян, использовались в период коллективизации (а в ряде случаев и позже). Были распространены и более радикальные меры, такие, как самораскулачивание и разбазаривание{963}.