Константин Писаренко - Тайны дворцовых переворотов
Генерал-адъютант граф К. Разумовский.
Июля 4-го дня 1762 года.
Его Превосходительству Суворову.
2) Черновик письма майора А. Пеутлинга В. И. Суворову:
По присланному сего текущего месяца 5 числа от Его Светлости генерал-адъютанта графа Кирилы Григорьевича Разумовского, писанному июля 4-го дня, от нево Вам по имянному Ея Императорского Величества Высочайшему указанию велено ехать Вам (эти слова в черновике зачеркнуты. – ОМ.) в Санкт-Петербург и о протчем сообщено, с которого при сем посылаем к Вашему Превосходительству копию. А в протчем обстоит все благополучно.
Июля 5 дня 1762 года послано.
3) Письмо В. И. Суворова А. Пеутлингу:
Секретно. Ордер господину майору Пеутлингу, обретающемуся при команде в Ораниенбауме.
По получении сего, немедленно изволте вынуть из комнат обще с господином советником Бекелманом бывшего государя мундир голстинской кирасирской или пехотной, или драгунской, которой толко скорее сыскать можете. И запечатать комнаты опять Вашею и советника печатми, и прислать оной мундир немедленно с сим посланным. Как тот мундир будете вынимать, то старатца, чтобы оной, кроме вас двух, видеть, ниже приметить хто мог. И сюда послать, положа в мешок, и запечатать. И везен бы был оной сокровенно. А ежели господин Беккельман не знает, в которых бы покоях тот мундир сыскать можно, то можно о том спросить тех, которыя были при гардеробе. Генерал-порутчик. В. Суворов.
С[анкт] П[етер] Бурх. 5 июля 1762 году.
О чем говорит нам эта переписка? О многом. Во-первых, послание К. Г. Разумовского помогает понять, что как минимум утром 3 июля императрица о назревавших в Ропше событиях ничего не ведала, раз аргументировала вызов Василия Ивановича в столицу пространной ссылкой на завершение его ораниенбаумской миссии, а не какой-то иной, более веской, причиной или же простым приказом выехать в столицу. Во-вторых, собственноручная приписка Кирилла Разумовского свидетельствует о том, что вскоре после получения данного повеления (письмо не успело уйти к адресату) случилось что-то, заставившее гетмана сделать столь странный постскриптум (смотри курсив). Почему же Разумовский после высочайшего соизволения о приезде Суворова в Петербург рискнул осторожно разубеждать генерала в необходимости исполнения царской воли? Только потому, что появление Василия Ивановича в анфиладах Летнего дворца стало нежелательным для Кирилла Григорьевича и тех, кто стоял за ним, то есть прежде всего для Никиты Ивановича Панина.
Неужели военачальник мог помешать обер-гофмейстеру?! Преданный сторонник екатерининской партии, Василий Иванович, исправно служивший Екатерине, действовавший решительно и смело, на встрече с государыней сумел бы вернуть ей присутствие духа, если бы что-то вдруг нарушило душевное равновесие императрицы. И, похоже, опасаясь того, что внушение не произведет должного впечатления на генерала, и тот, сорвавшись с места, поскачет в Петербург, Разумовский отважился на большее: оттянул посылку нарочного до утра 5 июля. Между тем из второй и третьей депеши видно, что Суворов покинул Ораниенбаум, не прочитав письма гетмана. Следовательно, отец знаменитого полководца был настолько необходим царице, что она продублировала собственное распоряжение. И, самое важное, 5 июля Суворов затребовал из Ораниенбаума военный мундир Петра Федоровича, который, как выше замечено, предназначаться мог лишь для скончавшегося супруга Екатерины. Но кто велел Суворову привезти мундир? Ясно, что императрица, и, выходит, для царицы 5 июля ропшинская катастрофа уже не была тайной. А учитывая все прочие обстоятельства, наиболее верной датой сообщения ей о трагедии является 4 июля 1762 года.
Кроме того, не стоит игнорировать и то, что смысл в организованном Паниным и Тепловым убийстве имелся исключительно при условии незамедлительного извещения государыни о смерти Петра III, ибо чем меньше у молодой женщины будет времени на укрепление своей власти, тем легче фракция Панина принудит ее к капитуляции.
Разные судьбы
Самое поразительное в ропшинской истории то, что Н. И. Панин действительно поначалу уверил императрицу в том, что поверженный император умер без чьей-либо помощи. Никита Иванович постарался на славу и свел к минимуму возможности Екатерины выяснить правду. Тело Петра III продержали в Ропше максимум времени и в Петербург, в Александро-Невскую лавру, привезли только ночью 8 июля. Все главные свидетели трагедии, по тем или иным причинам, не спешили докладывать об увиденном царице. Наконец, чтобы вдова лично не могла разглядеть на муже следы убийства, 8 июля сенаторы во главе с Паниным и Разумовским убедили государыню, ради сохранения "дражайшаго здоровья", отказаться от участия в похоронах супруга. Она уступила их натиску и 9-10 июля в лавру не приезжала. В результате Никита Иванович добился желаемого: императрица в первые дни знала то же, что и все. Впрочем, от нее нельзя было утаить точный день смерти супруга. Поэтому Ее Величество пришлось убедить, ради политической целесообразности, отодвинуть печальную дату на три дня вперед, вследствие чего известный манифест обнародовали 7 июля, а не раньше. Конечно, не исключено, что Екатерина по неизвестным нам каналам получила какую-либо настораживающую информацию о гибели Петра Федоровича. Если это так, то она проявила завидное хладнокровие и ничем не выдала возникших подозрений, внешне сохранив прежнее доверие и к Н. И. Панину, и к Г. Н. Теплову. Даже удостоила обоих лестного отзыва в письмах к Понятовскому. Теплова в августовском: "Теплов услужил мне во многом" (Teplow m’a servi beaucoup); а Панина – в сентябрьском: "Панин самый искусный, самый смышленый и самый ревностный человек при моем дворе"{240}.
Но позднее, судя по всему, страшная истина полностью открылась ей. И если в письме к Понятовскому 2 августа 1762 года Екатерина, описывая будущему королю Польши подробности Славной революции 28-30 июня, не запамятовала "проболтаться" о геморрое, приведшем Петра Федоровича к апоплексическому удару, то в сочиненных много позднее записках о тех днях императрица повествование о муже завершила так: "Чтобы предохранить его от возможности быть растерзанным солдатами, дали ему надежную охрану с четырьмя офицерами под начальством Алексея Орлова. Пока подготовляли его отъезд в Ропшу, загородный дворец, очень приятный и отнюдь не укрепленный, солдаты стали роптать и говорить, что уже целых три часа как они не видали императрицу; что, по-видимому, князь Трубецкой мирит эту государыню с ея супругом… Как только они ее увидели, крики радости и веселье возобновились. Петра III отправили на место назначения…"{241}
А дальше? Всё. Больше о муже ни слова. Версию, сообщенную Понятовскому, императрица не повторила. Почему? Потому что в момент написания мемуаров ведала об обстоятельствах убийства мужа, которые в 1762 году соратники замолчали. Подменять истину вымыслом Екатерина не захотела. Излагать на бумаге невеселую повесть о своей досадной ошибке, повлекшей за собой трагедию, не сочла нужным. Зачем откровенничать о коварстве Панина и Дашковой, предательстве Теплова, слабоволии Алексея Орлова? Чтобы потом ее же обвинили в попытке переложить ответственность на других?! Императрица предпочла неприятную тему просто обойти стороной, не подтверждая, но и не опровергая официальной трактовки ропшинских событий.
Могут поинтересоваться, как Екатерина докопалась до правды. Скорее всего, не без "помощи" Никиты Ивановича Панина. Ведь тот по-прежнему лелеял надежду переломить ситуацию и пользовался любым удобным случаем для очередной контратаки. Только Екатерина была крепким орешком: во внутренней политике крупных, грубых просчетов почти не совершала, а отдача от имевшихся ошибок международных, причем весьма серьезных, требовала слишком большого промежутка времени. Оттого, наверное, в стране в течение двух лет разразилось несколько политических кризисов, явно кем-то искусственно спровоцированных.
Первым осенью 1762 года грянул заговор Петра Хрущева – Семена Гурьева. Точно не известно, существовала ли связь между братьями Паниными и появлением "пьяных" прожектов некоторых гвардейских офицеров по возведению на престол либо Иоанна Антоновича, либо Павла Петровича, или имя Никиты Ивановича они упомянули всуе. Тем не менее хрущевское дело со всей очевидностью продемонстрировало, что кто-то крайне недоволен воцарением Екатерины и не намерен с этим мириться.
Второй форс-мажор потряс Москву через полгода. В мае 1763-го старик А. П. Бестужев-Рюмин взбудоражил общественность подпиской под призывом к государыне выйти замуж за достойного подданного. Народ быстро смекнул, за кого именно. За Григория Орлова, естественно. План отставного канцлера возмутил дворянство, и некто иной, как Н. И. Панин тут же возглавил оппозиционное движение по недопущению превращения русской императрицы в госпожу Орлову. Хотя уничтожить политически, а то и физически знаменитое семейство Панины не сумели, кампания по дискредитации братьев – героев 1762 года – изрядно подпортила имидж и самих Орловых, и благоволившей им царицы.
