Казимир Валишевский - «ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Историческое исследование
Действительно, кардинал оставлял без ответа ровно в течение шести месяцев депеши Кампредона, записки барона Шлейница и князя Долгорукого. Но это долгое молчание не последовало, как себе представляли, за отсылкой первых инструкций, касавшихся дипломатических предложений со стороны царя, столь исключительного характера, дошедших до кардинала в это время различными путями, оно предшествовало этой отправке и в данную минуту было совершенно обоснованно. Инцидент происходил между весной и осенью
1722 года. Заключив мир со Швецией, Петр внезапно изменил свой взгляд на союз с Францией. До сих пор он видел в нем лишь средство к прекращению войны; теперь он превратил его в основание целого политического здания, включавшего в себя на двух разных концах Европы Польшу и Испанию. И царь пожелал увенчать это здание семейным торжеством, обольстительным замужеством. В сущности, вся постройка затевалась лишь для такого венца. Затем, забросив эту удочку, Петр покинул свою столицу, отправляясь в поход, довольно рискованный и с неопределенным исходом. Он начал Персидскую кампанию. Отсутствие его длилось полгода. Столько же времени продолжалось и молчание Дюбуа. Нам кажется, что при существующих обстоятельствах Дюбуа избрал благую честь, и можно добавить, что подобное мнение разделял сам Кампредон. Он также не посылал несуществовавших курьеров, не горел нетерпением, жаждая разве только присылки денег; но от этого страдала лишь его заведомая склонность к расточительности и пышности.
В октябре 1722 года в Версале были одновременно получены известия об относительных успехах Персидского похода, возможности нового конфликта между Россией и Турцией ii об отправке в Вену Ягужинского, как предполагали, с важным поручением. Дюбуа немедленно решил, что настал час для возобновления переговоров, и насколько бы его мысли ни были заняты исходом борьбы его с Виллеруа, в то время разразившейся над правительством регентства, «он не опоздал». Выехав из Версаля 25 октября 1722 года, два единственных существовавших курьера, Массин и Пюилоран, прибыли в Москву 5 декабря, еще До отъезда Ягужинского. Зная, что они уже находятся в пути, Кампредон, не дожидаясь их прибытия, шутливым образом постарался узнать от Ягужинского истину. Русский дипломат только что разошелся с женой, заставив ее постричься в монастырь. «Не собираетесь ли вы Вену, чтобы заключить там новый союз?» - «Приятнее было бы заключить его в Париже, - отвечал в том же тоне Ягужинский, - но вы заставили нас слишком долго ждать». - «Так подождите еще несколько дней».
И Массин с Пюилораном привезли все, чего мог желать французский посол: точные указания, подобные тем, какие давались Бонаку, деньги для поправки обстоятельств посла и еще деньги для предстоявших раздач. Присылка была вполне достаточной, а приказания, в общем, довольно благоразумными. В Версале не хотели смешивать двух дел: франко-русский
союз было одно, а брак герцога Шартрского с цесаревной - другое. Первый основывался на вопросе субсидий, уплачиваемых Францией, и услуг, оказываемых Россией: «Во Франции согласны уплачивать четыреста тысяч экю ежегодно; согласна ли дать Россия положительное обещание выставить армию в случае войны с Германией?» Второй вопрос зависел от условия: если приданое Елизаветы заключается в короне польской, то следует «позаботиться об осуществлении такого обещания». Что касается побочных условий, то затруднений не предвиделось. Даже выражалось согласие на признание императорского титула, недавно принятого царем, но, очевидно, за известное вознаграждение, и немалое.
По-видимому, переговоры вступили на надежный путь. Почему они не привели к желательному концу? Каким образом возникла новая задержка, довольно значительная? Надо сознаться, что кардинал тут ни при чем. Сначала затруднения происходили вследствие организации русского правительства и уже указанных нами приемов его дипломатии, Эта дипломатия действовала точно в потемках и двигалась только ощупью. Всякая беседа обставлялась излишком предосторожностей, страшно тормозивших ход дела. Министры беспокойные, всегда настороже, неприступные у себя в кабинетах. Для разговоров с ними украдкой приходилось соглашаться на свидания даже в остерии «Четырех фрегатов», излюбленном месте сборища матросов. Царь, недоверчивый, подозрительный, изыскивал предлоги, чтобы пригласить к себе для беседы иностранного дипломата и таким образом замаскировать действи- _ тельный повод свидания. Так, в феврале 1723 года он воспользовался извещением о смерти madame, которое поручено было передать Кампредону, чтобы позвать последнего к себе в Преображенское и там, при тщательно запертых дверях, с помощью Екатерины, служившей переводчицей, откровенно поговорить о делах. И тут обнаружилось полное разногласие. Руководясь инструкциями, не изменившимися и не подлежавшими изменению даже после смерти Дюбуа, кончины самого регента и перехода дел в руки герцога Бурбонского, Кампредон строго придерживался принципов, обещавших, по-видимому, привести к легкому соглашению; но мысли русского государя приняли иной оборот. Он все еще мечтал выдать дочь замуж во Францию и наделил ее в приданое Польшею, «где будет достаточно найти новую любовницу, остроумную и ловкую, чтобы освободить престол». Но в речах, как и в действиях, он, по-видимому, не желал политического союза
между обоими государствами, То он толковал о разрыве с Турцией, у которой намеревался отобрать Азов, то как будто
замышлял поход на Швецию для водворения там герцога Голштинского при помощи народного восстания. Поднимался даже вопрос о высадке русских войск в Англии вместе с претендентом. И в августе 1723 года, сейчас же после смерти Дюбуа, вступивший в управление делами внешней политики новый государственный секретарь де Морвилль принужден был написать Кампредону: «Ваши депеши вес более и более обнаруживают невозможность вести переговоры с царем, пока не выяснятся окончательно его мысли и планы… Следует выждать, пока время и обстоятельства укажут, может ли король с уверенностью входить в обязательства относительно этого государя и их исполнять».
Ожидание оставалось тщетным до самой кончины Петра. Все ограничивалось лишь топтанием на одном месте. Был- момент, когда Кампредон как будто мог себя поздравить с благополучной развязкой. В начале августа 1724 года мирный исход конфликта с Турцией, чему так усердно содействовал де Бонак, привел царя в радостное настроение духа. При выходе из церкви после благодарственного богослужения он обнял французского посла и сказал ему следующие многозначительные слова: «Вы всегда были для меня ангелом мира; я не хочу оказаться неблагодарным, и скоро вы это почувствуете». Действительно, в продолжение нескольких дней двери французского посольства осаждались русскими министрами, появлявшимися с блаженными лицами: государь согласен на уступки по всем пунктам, даже на участие Англии в договоре, заключаемом с Францией, что до сих пор служило главнейшим камнем преткновения при переговорах. Союз улажен. Увы, преждевременная радость. Прежде всего наступили новые промедления в обмене подписями. До конца ноября Петр и его приближенные настолько были поглощены делом Монса, что не было никакой возможности к ним приступить. Кроме того, чтобы повидаться с Остерманом, Кампредону приходилось каждый раз рисковать жизнью, переправляясь через Неву: моста не было, а на реке шел лед. Когда же сообщение восстановилось и можно было наконец собраться на конференцию, оказалось, что ничего еще не сделано. Царь снова изменил свое мнение и не желал более слышать о включении Англии в договор. Что случилось? Вещь очень простая: Куракину, посланному в Париж для замещения Долгорукого, понравился его новый пост, и, чтобы на нем удержаться, он приписал себе воображаемые дипломатические успехи, вызвавшие излияния Петра относительно Кампредона и уступчивое
настроение. Куракин даже подал царю надежду на возможность брака цесаревны с самим Людовиком XV, который отказался от своей испанки. Затем пришлось вернуться к истине. Вынужденный объясниться, Куракин должен был сознаться, что брак цесаревны даже с кем-либо из принцев крови казался французским министрам «вопросом, слишком отдаленным», чтобы примешивать его к настоящим переговорам.
Судьба этих переговоров с тех пор заранее была предрешена. После восшествия на престол Екатерины I они как будто временно ожили и подали некоторую надежду, но затем сейчас же канули в вечность. Договор остался без подписей, цесаревна Елизавета - без супруга. Для своего осуществления союзу, преждевременно задуманному, пришлось пробивать себе путь в течение еще полутора столетия испытаний и глубоких потрясений на всем Европейском континенте. Неудачный исход попыток, предпринятых на пороге XVII века, мы признаем легко понятным и объяснимым, и не возлагая за 10 ответственность пи во Франции, ни в России на правительства, которым предстояло сводить иные счеты с историей. Прежде всего, не удалось достигнуть соглашения потому, что путь, разделявший обе страны, был слишком долог, а также вследствие того, что, идя как будто навстречу такому соглашению, в действительности обе стороны с начала до конца поворачивались друг к другу спиной: сразу выяснилось даже различное отношение к самому стремлению заключить союз, и Петр первое время один только относился к этому вопросу серьезно. Затем, когда стремление сделалось обоюдным, одно правительство видело в его осуществлении одну цель, а другое - другую: Франция - союз политический, а Петр - союз родственный; оба желательные лишь для того, кто питал такое желание. Что во Франции отказывались ввести на ложе французского короля дочь, узаконенную поздним и тайным браком; что в России не особенно стремились за скромное вознаграждение надеть на себя ярмо политического рабства, истершееся на плечах покровительствуемых Польши и Швеции, в том нет ничего ни странного, ни оскорбительного. Почвы, созданной судьбой Для сближения обоих народов и слияния их интересов, не существовало: она явилась позднее благодаря перевороту, отразившемуся на всей системе европейских группировок.
