Виктор Гюго - Труженики моря
Философия, в свою очередь, изучает эти существа. Она заходит не так далеко, как наука, но в чем-то идет дальше ее. Она ле препарирует, она размышляет. Там, где орудовал скальпель, она применяет гипотезу. Она ищет конечную цель.
Мыслитель глубоко страдает. Творения эти заставляют его усомниться в самом их творце. Они - гнусная неожиданность.
Они вносят разлад в душу созерцателя. Он теряется, удостоверившись в их существовании. Они - задуманные и осуществленные формы зла. Мироздание возводит хулу на себя. Как быть с этим? Кого обвинять?
Возможное - страшное плодоносное лоно. Тайна воплощается в чудовищ. Сгустки мрака исторгаются целым, имя которого космос; они разрываются, разъединяются, вращают-- ся, плывут, уплотняются, впитывая окружающую тьму, подвергаются неведомым поляризациям, оживают, обретают невероятные формы, созданные из мглы, и невероятные души, созданные из миазмов, и вступают жуткими призраками в мир живых творений. Это - как бы мрак, преобразившийся в животных. Зачем? Вот он, извечный вопрос.
Животные эти - быть может, чудовища, быть может, видения. Они неоспоримы, но они невероятны. Их существование - факт; не существовать было бы их законным правом.
Они амфибии смерти. Неправдоподобно само их существование. Они соприкасаются с границами мира людей и живут в преддверье мира химер. Вы отрицаете вампира - налицо спрут. Их множество, и очевидность этого приводит вас в замешательство. Оптимизм, при всей своей правоте, почти утрачивает перед ними стойкость. Они - видимый предел кругов тьмы. Они обозначают переход нашей действительности в иную. Кажется, что за ними тянутся сонмы ужасных существ, которые смутно мерещатся спящему сквозь отдушину ночи.
Это продолжение жизни чудовищ, возникших в мире невидимого и переселившихся затем в мир возможного, прозревэлось суровым вдохновением магов и философов, вероятно, даже подмечалось их внимательным оком. Отсюда мысль о преисподней. Демон, этот тигр невидимого мира, хищник, охотящийся за душами, был возвещен роду человеческому двумя духовидцами: имя одного Иоанн, другого - Данте.
Если правда, что круги тьмы теряются в пространстве, если за одним кольцом следует другое, если это нарастание мрака идет в бесконечной прогрессии, если цепь.эта, которую мы сами решили подвергнуть сомнению, существует, то спрут у одного ее предела доказывает, что есть сатана у другого.
Воплощение злобы на одном конце доказывает, что есть источник злобы на другом конце.
Всякая зловредная тварь, как и всякий извращенный ум, - своего рода сфинкс.
Ужасный сфинкс, предлагающий ужасную загадку Загадку зла.
Вот этр совершенство зла и заставляло иной раз мудрецов уклоняться к вере в двойное божество, в страшного двуликого Фога манихеян.
На шелковой китайской ткани, украденной во время последней войны из дворца китайского императора, изображена акула, пожирающая крокодила, который пожирает орла орел пожирает ласточку, а та пожирает гусеницу.
Все в природе на наших глазах пожирает и само пожирается. Одна жертва поедает другую.
Тем не менее ученые, - а они еще и философы и следовательно, благожелательны ко всему сущему,-нашли этому объяснение или уверовали, что нашли. Некоторые пришли к удивительному выводу, и среди них женевец Бонне, человек загадочного и точного ума, которого противопоставляли Бюффону, как позже Жоффруа Сент-Илера противопоставляли Кювье. Вот какое было объяснение: если всюду есть смерть то всюду должно быть и погребение. Прожорливые хищнижи - это могильщики.
Все существа поглощают друг друга. Падаль - это пища Ужасная чистка земного шара! Человек как животное плотоядное - тоже могильщик. Жизнь наша питается смертью Таков устрашающий закон. Мы сами - гробницы.
В нашем сумрачном мире этот роковой порядок вещей порождает чудовищ. Вы спрашиваете: зачем? Мы уже сказали.
Но разве это объяснение? Разве это ответ на вопрос? Почему же нет иного порядка? И вновь возникает тот же вопрос.
Будем жить, пусть будет так.
На постараемся, чтобы смерть была для нас движением вперед. Устремимся умом к мирам не столь мрачным.
Будем послушны мысли, которая ведет нас туда.
Ибо нам никогда нельзя забывать о том, что самого лучшего достигают, лишь идя от лучшего к лучшему.
III
Еще одна форма битвы в бездне
Таково было существо, в чьей власти уже несколько мгновений находился Жильят.
Чудовище жило в подводном гроте. То был злой гений тех потаенных мест. Подобие какого-то мрачного духа вод.
Средоточием этого сказочного великолепия был ужас.
Месяцем раньше, в тот день, когда Жильят впервые проник в грот, черное пятно, очертания которого он мельком заметил в зыби зачарованных вод, и было спрутом, Здесь осьминог был у себя дома.
Когда Жильят, войдя в эту же пещеру вторично в погоне за крабом, обнаружил трещину, куда, как он предполагал, забился краб, там сидел, подстерегая добычу, спрут.
Можно ли представить себе эту засаду?
Птица не дерзнула бы вывести птенцов, яйцо не дерзнуло бы раскрыться, цветок не дерзнул бы расцвести, материнская гРУДь не дерзнула бы выкормить дитя, сердце не дерзнуло бы полюбить, ум не дерзнул бы воспарить при мысли о том зловещем терпении, с которым устраивает засаду бездна.
Жильят сунул руку в трещину; спрут схватил его и не выпускал.
Человек был мухой в лапах этого паука.
Жильят стоял по пояс в воде, судорожно упираясь ногами в округлые скользкие валуны, правая рука была связана и пленена витками плоских щупалец спрута, туловище почти исчезало под складками и переплетениями страшной повязки.
Три щупальца спрута приросли к скале, остальные пять - к Жильяту. Так, вцепившись с одной стороны в гранит, с другой - в человека, они приковывали Жильята к скале.
В тело Жильята впивалось двести пятьдесят присосков. Какое ужасное чувство смертельной тоски и отвращения! Быть стиснутым в исполинском кулаке и ощущать, как гибкие пальцы, около метра длиною, сплошь покрытые с внутренней стороны живыми пузырьками, роются в вашем теле!
Мы уже говорили, что от спрута не вырваться. При малейшей попытке будешь связан еще крепче. Он еще плотнее обхватит тебя. Его усилия возрастают соразмерно твоим. Чем сильнее рывок, тем крепче обруч.
Жильят мог рассчитывать лишь на одно: на свой нож.
Только левая его рука была свободна, но он, как известно, владел ею отлично. Можно было бы сказать, что у него две правые руки.
Как раз в левой руке он и держал раскрытый нож.
Щупалец спрута не разрезать: их кожу ничто не берет, она скользит под лезвием; к тому же их петли прилегают так плотно, что стоит лишь чуть надрезать эти ремни, и будет поранено ваше тело.
Осьминог страшен; однако есть прием, который помогает справиться с ним. Рыбакам с острова Серк этот прием известен; тот, кому случалось видеть их внезапные, молниеносные движения в море, это знает. Почти так же делают и дельфины:
набрасываясь на каракатицу, они очень ловко откусывают ей голову. Вот откуда обезглавленные кальмары, каракатицы, осьминоги в открытом море.
И действительно, у осьминога уязвима лишь голова, Жильят это знал.
Он еще не встречал такого большого спрута. И сразу же стал жертвой хищника крупного вида. Другой бы на месте Жильята растерялся.
В борьбе со спрутом, как и с быком, есть секунда, которую необходимо уловить. Это тот миг, когда бык сгибает шею, это тот миг, когда спрут приближает голову: один краткий миг.
Кто упустит его, погиб.
Все то, о чем мы сейчас рассказали, длилось всего лишь несколько минут. Но Жильят ощущал, как все крепче и крепче присасываются к его телу двести пятьдесят кровососных банок.
Спрут вероломен. Он старается сразу ошеломить жертву.
Схватив ее, он выжидает.
Жильят держал нож наготове. Все сильнее впивались присоски.
Он смотрел на спрута, а спрут смотрел на него.
Вдруг животное оторвало от скалы шестое щупальце и, занеся его над Жильятом, попыталось обхватить его левую руку.
И тут же спрут быстро приблизил к нему голову. Секунда и его рот-клоака коснется груди Жильята. Тело Жильята обескровлено, руки связаны, он погиб.
Но Жильят был настороже. Подстерегаемый подстерегал сам.
Он увернулся от щупальца, и в тот миг, когда спрут готов был впиться ему в грудь, кулак, вооруженный ножом, обрушился на чудовище.
Два судорожных встречных движения - движение спрута и движение Жильята. Нечто подобное схватке двух молний.
Жильят вонзил нож в этот плоский ком слизи, повернул лезвие, мгновенно очертил им оба глаза - так свивается бич при ударе - и вырвал голову, как вырывают зуб.
Все было кончено.
Спрут отвалился от Жильята.
Он упал, словно тряпка. Как только всасывающий насос был разрушен, пустоты не стало. Четыреста присосков вдруг отпустили скалу и человека. Лоскут пошел ко дну.
Жильят, с трудом переводя дыхание, смотрел ему вслед и на валунах у своих ног увидел бесформенные студенистые кучки; по одну сторону - голову, по другую - все остальное. Мы говорим "остальное", ибо назвать это туловищем невозможно.
