Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Закончена поэма в Болдине осенью 1833 г. Николай не разрешил ее печатать. Сохранился ряд его замечаний. В частности, царь не пропустил слова «кумир», зачеркнул стихи: «И перед младшею столицей <…> порфироносная вдова». На рукописи поставлено много знаков вопроса, NB. Пушкин после прочтения поэмы царем сперва кое-что правил, потом перестал делать это, более Николаю поэмы не подавал. В журнале «Библиотека для чтения» в 1834 г. напечатано лишь начало поэмы под названием «Петербург», которое не противоречило официальной идеологии. Николай проявил себя чутким цензором, хорошо понимающим, что нужно запретить, а что можно и позволить. Только в 1837 г., после смерти Пушкина, выправленный Жуковским текст опубликован в 5 № «Современника» (о запрещении поэмы см. «Дневники», с.32, письма). Пушкин тяжело переживал запрет. «Медный всадник» — как бы итог, одно из самых значительных произведений, особенно ценимое поэтом. Повторялась история с «Борисом Годуновым», которую Пушкин, вероятно, вспоминал.
В то же время «История Пугачева» закончена и в конце 1833 г. разрешена царем, как уже отмечалось выше. Но и здесь не обошлось без высочайшей правки. Николай высказал ряд замечаний, потребовал изменить название: «История пугачевского бунта». В комментарии указывается, что измененное название «никак не соответствовало замыслу Пушкина» (т.8 с 562). Думается, это не совсем так. Ведь писал Пушкин о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном», не изменив своей оценки в «Капитанской дочке». Всепонимание Пушкина. Изображение вины и правоты каждой из сторон. И с той, и с другой — озверение, крайнее ожесточение, пролитие крови, пытки. О жестокости властей, вызвавшей бунт, определившей то, что большинство народа на стороне Пугачева: «Казни, произведенные в Башкирии генералом князем Урусовым, невероятны. Около 130 человек были умерщвлены посредством всевозможных мучений! Остальных, человек до тысячи (пишет Рычков) простили, отрезав им носы и уши». Но и о злодеяниях и жестокости восставших: «Билову отсекли голову. С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны» (т.8 стр 172). В примечаниях к 8 главе список, «не весьма полный», жертв Пугачева (стр. 327–352). Это — лишь перечисление. Мысль, что восстания, всякие насильственные действия не выход, что благотворные изменения происходят только через просвещение, прогресс (см. статью Вольперт «…Бессмысленный и беспощадный» // История и историософия в литературном преломлении. Тарту, 2002. С. 37–56). Как итог долгих раздумий, конечная формула отлилась в афористические слова повествователя в «Капитанской дочке»: «… лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений» (курсив мой — Л.В; VI, 455-6). Эту мысль Пушкин повторит с небольшим дополнением и в статье «Путешествии из Москвы в Петербург». Она, видимо, ему представляется принципиально важной: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества» (VII, 291–292). В значительной степени такие размышления определяют и интерес к Вальтер Скотту, с его идеей терпимости, с осуждением крайностей, всякого рода фанатизма, о чем уже упоминалось («Уоверли», «Пуритане», «Эдинбургская темница»). Пушкин с восхищением перечитывает его романы. «Капитанская дочка» писалась Пушкиным не без оглядки на произведения Вальтер Скотта. Сохранились наброски статьи «О романах Вальтера Скотта». Английский автор ставился здесь в ряд с Шекспиром и Гете (529,750). Разрешению «Пугачева» Пушкин рад, но горечь запрещения «Медного всадника», при всех попытках скрыть ее, отразившихся в «Дневниках», остается.
Еще одна деталь, относящаяся к правке «Истории Пугачева». Сохранилась переписка Пушкина с директором типографии М. Л. Яковлевым, лицейским товарищем поэта. 12 августа 1834 г. Яковлев пишет: «Нельзя ли без Вольтера?» (Вольтер упоминался среди других исторических деятелей в конце Предисловия: Екатерины, Суворова, Державина и пр. В примечаниях к главе пятой приводились ответы Екатерины на вопросы Вольтера по поводу восстания Пугачева; а в главе четвертой само письмо Вольтера). Пушкин отвечает Яковлеву: «А почему ж? Вольтер человек очень порядочный, и его сношения с Екатериною суть исторические». Но подумав, Пушкин соглашается с Яковлевым: «Из предисловия (ты прав, любимец муз!) должно будет выкинуть имя Вольтера, хотя я и очень люблю его» (511). Приведенный эпизод опровергает потуги современных русофилов превратить Пушкина во врага Запада, чуть ли не в ненавистника Вольтера.
К 1834 г. относятся и цензурные мытарства с поэмой «Анджело». О них ниже, там, где речь пойдет об отношениях Пушкина с Уваровым.
Конфликты с цензурой усугубляются и тем, что всё время так или иначе Пушкин связан с периодическими изданиями Он, которого многие считали, одобряя или порицая, поэтом «чистого искусства», всё время думает о журналистике. Уже в первой половине февраля 1826 г. он пишет Катенину о журнале, о необходимости журнально-литературной критики, которая может дать «нашей словесности новое, истинное направление»: «Вместо альманаха не затеять ли нам журнала в роде Edinburgh review?» (200). 27 мая 1826 г. в письме Вяземскому Пушкин обращается к той же теме: сообщает о желании издавать журнал («а ей-богу когда-нибудь возьмусь за журнал») и о Катенине: «А для журнала — он находка» (207-8). Активное участие Пушкина в «Московском вестнике». Мысли о руководстве им. 9 ноября 26 г. письмо Вяземскому: «Может быть, не Погодин, а я буду хозяин нового журнала» (217). В этом же письме высказано предположение о возможности объединения с Полевым, если иначе нельзя будет стать распорядителем журнала: «Дело в том, что нам надо завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно» (216). 21 декабря 1826 г. из Москвы Языкову: «Вы знаете по газетам, что я участвую в ''Московском вестнике'', следственно и вы также». В письме Дельвигу 31 июля 1827 г.: «Вспомни, что у меня на руках ''Московский вестник'' и что я не могу его оставить на произвол судьбы и Погодина» (233). Из писем ясно, что издание «Московского вестника» поэт воспринимает как личное дело, а не как мимолетное сотрудничество.
Затем в 1830-31 гг. активное сотрудничество в «Литературной газете». Пушкин не только помещает в ней свои произведения, но принимает самое непосредственное участие в редактировании, особенно в отсутствие Дельвига. Он ведет переговоры с цензурой, с авторами, определяет отзывы на вышедшие произведения и пр. 11 января 1830 г. Пушкин пишет Загоскину, благодарит его за присланный роман «Юрий Милославский», хвалит его, отмечает успех и сообщает, что «Литературная газета» поместит о романе статью Погорельского. В письме Вяземскому конца января 1830 г. Пушкин просит послать Дельвига скорее в Петербург: «Скучно издавать газету одному с помощью Ореста (Сомова — ПР), несносного друга и товарища» (269). Здесь же он просит слать побольше прозы, благодарит за уже присланное. Черновик письма 4 февраля 1830 г. К. М. Бороздину: издателям «Литературной газеты» дали недавно цензором, вместо Сербиновича, профессора Щеглова, «который своими замечаниями поминутно напоминает лучшие времена Бирукова и Красовского»; нельзя ли назначить другого цензора, если невозможно возвратить Сербиновича.
2 мая 1830 г. Пушкин пишет Вяземском, у о новых журнальных замыслах, призывает его сотрудничать в «Литературной газете», «покамест нет у нас другой». Он зовет Вяземского приехать в Москву: «мы поговорим о газете или альманахе». Речь идет о газете, которая подорвет монополию Булгарина: «Но неужто Булгарину отдали монополию политических новостей? Неужто, кроме ''Северной пчелы'', ни один журнал не смеет у нас объявить, что в Мексике было землетрясение и что Камера депутатов закрыта до сентября. Неужто нельзя выхлопотать этого дозволения? справься-ка с молодыми министрами, да и с Бенкендорфом. Тут дело идет не о политических мнениях, но о сухом изложении происшествий. Да и неприлично правительству заключать союз — с кем? с Булгариным и Гречем. Пожалуйста, поговори об этом, но втайне: если Булгарин будет это подозревать, то он, по своему обыкновению, пустится в доносы и клевету — и с ним не справишься» (285). Таким образом, Пушкин думает не только о литературной газете, но и об издании с политической хроникой.
Завязывается полемика между «Литературной газетой» и «Северной пчелой». Она становится всё острее. О ней говорилось в предыдущей главе. Царь иногда становится на сторону Пушкина. Бенкендорф всегда защищает Булгарина. В конечном итоге, царь почти всегда присоединяется к мнению Бенкендорфа. Так что «Литературная газета» просуществовала не долго. После прекращения её Пушкин всё время продолжает думать о журнальной деятельности, одновременно ругательски ругая ремесло журналиста в России. Сперва он предполагает издавать в пользу братьев Дельвига последний том альманаха «Северные цветы». Позднее возлагает надежды на журнал «Европеец» (они также оказались несостоятельными, о чем шла речь в предыдущей главе).
