Николай Задорнов - Амур-батюшка (Книга 2)
- А разве нет? Что его дурак, что ли? Косу еще не затопило, гусь на старое место летал, а поп как раз на колоколе каждый день играл, пугал, наш гусь обратно пошел. Конесно, если не русский, так кто виноват. Моя, что ли?.. Конесно! - оживляясь, продолжал Улугу. - Рыбка тоже пугали. Дерево стучит...
- А рыба слышит, что ли?
- А че, его глухой? - с обидой воскликнул Улугу. - Когда лес рубили, его слышит...
- Парень, ты здорово по-русски говорить стал, так и режешь.
- Конесно! Худо, что ли! - с гордостью ответил Улугу.
- Ну, это все ничего! - сказал Егор. - Как оспа-то?
- Оспа, его ходит... Уже недалеко. У нас в деревне одна старая фанза была, где Покпа, Айдамбо жили, знаешь? Айдамбо новый дом строил, и Покпа туда пошел. А старый фанза бросали. Туда чужой бедный люди приехал и поселился. Там оспа теперь. Еще у нас много людей теперь голова болеют, пожаловался Улугу. - Они понимать не могут ничего.
- Верно, много гольдов за эти годы тряхнулись умом, - согласился Тимоха.
- На нашем озере теперь худо жить. Сибко сум...
- Какой сум?
- Ну, его сумит, гремит, народ чужой ездит. Как праздник, так идут, кричат, рыбка пугают...
- Парень, это в голове у тебя покоя нету, вот ты и придираешься, обнял гольда Тимоха. - Ты лучше оспы бойся. Эту фанзу сжечь надо и людей к себе не допускать.
- Че тебе! - со злом скинул с плеча его руку Улугу. - Наса саман тихонько играет, - продолжал он про то, что тревожило его, - гуся, рыбу не пугает. А тот играет - сибко сум...
- Как это поп играет?
- Колокол его, у-у, как играет... Сибко колокол стучит, Саман бубен играет, а поп - колокол. Все равно бубен. Только бубен веревка нету. Все равно богу молится.
- Поганый ты нехристь! - рассердился дед и отошел.
Улугу нахмурился.
- А как огород-то?
- Гохча копает, - ответил Улугу. Но его тревожили общие вопросы, а не огород. - Теперь каждый дом свой саман есть. Кругом люди заболел. Жить трудно.
- Вы еще не видели, как бывает трудно жить. Вам только руку протянуть - мясо в тайге ходит.
- Нам не трудно, что ли?
- Гуся, рыбы у вас до черта.
- Что тебе, скажи! - с презрением воскликнул Улугу. - Разве гусь всегда тут живет? Зимой, что ли, он летает? А сегодня опять какой-то русский озером ходил и пугал все. Прямо не знаю, куда от русских деваться!
- Спокойно не живется?
- Нет!
- На русских и русским же жалуешься, - молвил Федя.
Улугу не ответил.
Уральцы были ему соседи, к ним уже все привыкли, и они, по убеждению Улугу, не считались теми русскими, которые мешали жить.
- У нас бога нету, что ли? Че наш бог худой? - вдруг с обидой обратился Улугу к деду.
- Бог на небе живет!
- Наса маленький бубен играли, ево все равно слышит.
- Бог-то все слышит, - с угрозой отвечал дед Кондрат.
- Конесно, бог один.
- Бубном чертей гонять, а не богу молиться, - сказал Федя.
- Все равно! Колокол тоже помогает, - подхватил Силин. - У-у, черти колокола боятся, ка-ак ударит - и враз чертей отбивает. Они, знаешь, черти эти, на приступ лезут, человечью душу схватить, а он их как крупной дробью. Вот заметь, парень, стало почище у вас на озере.
Улугу молчал, видимо сравнивая в уме, как шли дела с чертями раньше и как теперь.
- Все равно русский пришел - худо! - решительно молвил он и повалился на лавку, не выказывая ни деду, ни Егору никакого внимания.
Так много на отвлеченную тему, да еще русским наперекор, он никогда не говорил. Поэтому устал до изнеможения и едва прилег, сразу уснул и захрапел.
В том, как рыба ходила, какой дорогой гусь летал, была, казалось, прежде стройная гармония жизни. А теперь то тут, то там, и в больших делах и в мелочах, эта гармония нарушалась. Приход русских, рубка леса, постройка церкви интересовали Улугу. А вот гуси колокола испугались. Мелочи сильней всего досаждали Улугу, и он не мог смириться с тем, что весь строй старой жизни разваливался. Что бы ни случилось, Улугу казалось, что во всем виноваты русские. Конечно, их мало, а тайга велика, но они лезут всюду. Они проникли в душу Улугу.
В беседе с Кузнецовыми Улугу не высказал и малой доли того, о чем думал. Он говорил про гусей и про рыбу, про зверей, про рубку леса, но не в этом было главное. Он знал: гусей и рыбы еще много, стоило только отъехать, протянуть руку за ними. Улугу чувствовал другое: что жизнь теснит его, что все делается по-новому. Русские заводят все по-своему, и из-за них приходится все переворачивать.
Отдохнуть, уйти, сбежать от русских можно, но в своем уме и в своей душе, он чувствовал, завелось что-то русское. Временами он ненавидел и огород, и жену, и Егорку...
Дым с релки от громадных костров, разводимых корчевщиками, гнал мошку и комарье. Сейчас Улугу казалось, что жаль было даже мошку. Хотя эта мошка надоедала и ему, но он сочувствовал всем, кого гнали русские. "Это наша мошка, - думал он, - зачем ее так пугать? Если надо будет, сами прогоним, и нас она так не кусает, как русских".
Колокол гремит - Улугу жить мешает. Слова не дает сказать. Кругом летит звон. Русский поп доказал Улугу, что молиться по-старому неправильно. А по-новому, правильно молиться у него не лежала душа. А по-старому хотелось, а оказывалось, неправильно...
Гольд остался в Уральском ночевать.
- Домой неохота идти. Тут лучше. Там русский ходит, шибко мешает.
- Ах ты, камский зверь! - сказал дедушка.
- Верно, тут без русских спокойней, - сказал Федя.
Наутро Улугу помогал бабам на огороде. Вдруг, оставив лопату, в шляпе, щурясь, заковылял он к Наталье.
- Вот этот худой, расти не будет, - заметил он и ткнул черным пальцем гниль, стержнем ушедшую в сердцевину картофелины.
Улугу зажился в Уральском.
- А тебя дома не хватятся? - спросила его как-то Наталья. - Ты сказал, куда поехал?
Улугу некоторое время молчал раздумывая. Он не сказал, куда поехал. Уж так велось, что любой из мужчин подолгу не бывал дома и вестей о себе не подавал. Дома о них особенно не беспокоились. Айдамбо однажды пропадал полгода.
- Бабам зачем знать? - сказал Улугу. - Сами, что ли, не проживут? Рыбка рядом в озере, птицы до черта много.
- А огород? Или ты зарекся огородничать?
- Пошто зарекся? Бабы посадят.
- А они умеют?
- Как же!
- Ну, тогда им еще лучше, что тебя нет, на тебя не работать. У вас ведь бабы все на вас делают. А мужик, чужой ли, свой ли, проезжий, какой ли другой, всегда найдется. Пока ты у его бабы, а он у твоей!
Бабы засмеялись.
Пришел Савоська и позвал Улугу:
- Ну, пойдем ко мне, работать будем.
- Что такое?
- Надо зимнюю белку разобрать по сортам. Поможешь мне?
Улугу оставил лопату на недосаженной борозде и поспешил к Бердышову.
- Эх, огородники!! Ему и горя мало! - молвил дед. - Вот как его к земле пристрастишь? Услыхал про белку и все бросил! Мало еще поп их за волосья таскает!
* * *
Савоська нашел для Улугу самое приятное занятие - разбирать белку по сортам.
Смуглые, оба с косами, с трубками в зубах, гольды целый день копались в груде мехов.
Савоська и Улугу сетовали на жизнь, но друг друга не слушали. Савоська жаловался на жену брата, что обижает его, не дает жить дома, а Улугу - на русских.
Улугу был рад-радешенек, что ему пришлось заниматься купеческим делом. Перед ним товару на тысячи. Тут белки и синие, и темно-пегие, и голубые, и даже белые. Савоська открыл перед Улугу все пушные богатства Бердышова.
У китайцев не бывало столько мехов. "Мы сейчас самые богатые!" думал Улугу. Он отродясь не видел столько белок. Шкурки разбирали по цветам, по глубине меха, по размеру, упаковывали в тюки. К июлю Савоська должен был отвезти часть этого товара в Хабаровку знакомым забайкальским купцам, наезжавшим туда каждый год.
Улугу, жизнь проведший на добыче пушнины, живо сообразил, как надо подбирать меха, выучил слово "сорт" и уже знал, какая белка идет в первый, какая во второй и третий.
- А соболь тоже есть сорт?
Весы, аршины, палки - все, на что, приходя к купцу, смотрели с удивлением и уважением, сегодня было доступно Улугу. Свои, мылкинские, казались ему жалкими, ничтожными людишками. Сидя на белках в узком проходе из высоких тюков, Улугу чувствовал себя близким богатой жизни.
На душе у него отлегло.
- Тот раз соболь скрылся в норе...
Начинался один из бесчисленных рассказов про охоту на соболя в норе. Савоська слушал с удовольствием, ему наскучило копаться в мехах одному. А Улугу подумал, что наука, как подбирать меха, пойдет ему впрок, теперь уж китайцы не обманут его, когда будет продавать им пушнину: "Сам знаю сорта. А то раньше всегда думал, что такое сорт? Торговцам какую шкуру ни покажи - всегда плохая. А теперь, оказывается, есть сорт! Ладно". И в восторге, что теперь торгаши ему не страшны и что вообще теперь ему море по колено. Улугу, как бы невзначай, взял железный аршин - предмет гордости и уважения всех покупателей - и помешал головешки в очаге. Однако, вдруг о чем-то вспомнив, он вытер аршин полой халата и кинул на место.
