Франсис Рапп - Священная Римская империя германской нации: от Оттона Великого до Карла V
Христианство было религией сердца. Нежность, Innigkeit, как говорили в то время по-немецки, было тем качеством, которое верующие стремились вызвать у себя и постоянно поддерживать, радуясь с Матерью Спасителя, сжимавшей своего ребенка на руках, плача с ней у подножия креста. Музыка усиливала и поддерживала чувство сопереживания. В городах она обладала мощью и богатством многоголосых хоров, которые сопровождались искусной игрой органов. В деревнях пение было, конечно, проще, но выводило столь волнующие мелодии, что современники — святой Бернард и Мартин Лютер, были тронуты этими песнями. Не стоит впадать в преувеличенный оптимизм; осень Средневековья, как наступающий вечер, склоняла к грусти, широко открывавшей двери страху. Эти страхи, накопление богоугодных дел, слов и поступков, приношений и покаяний имело целью если не изгнать, то по крайней мере ослабить гнет тоски. Ни многочисленные приверженцы религиозных братств, ни все духовенство своими заупокойными мессами не были в состоянии прогнать это чувство. Смерть была искусством, к которому нужно было приобщаться заранее. Ничто тек не пугало, как внезапная смерть, поскольку агония позволяла подготовить душу к последнему пути. Отпущение грехов было такой же предосторожностью, позволяющей сократить пребывание в Чистилище. Эмоции, слишком грубо подстегиваемые, могли привести к нерациональным поступкам. Объятые паникой христиане отступали от Бога, чтобы броситься в руки демона. Страх перед договором с Дьяволом был довольно распространен уже в 1480 г., и инквизиция принялась за дело: увы, «Молот ведьм», не столько давил их, сколько увеличивал их число.
По сравнению с этим внезапным стремительным ростом безрассудства, серьезность, которая была присуща буржуазии Германии во всех отношениях, создает впечатляющий контраст. Как любой аспект существования, религия должна была быть последовательной. Узнать и по возможности понять правду веры и правила христианской морали было важнейшей целью в жизни. Но миряне сами не могли этого постичь, и воскресные проповеди, зачастую произносимые посредственными священниками, а также никчемными теологами и слабыми ораторами были не в состоянии утолить «жажду мистического»,[32] которую испытывала их паства. Таким образом, во многих городах были созданы наставнические службы, главы которых, знающие Священное Писание, были обязаны произносить проповедь каждое воскресенье, в праздничные дни и ежедневно во время постов. Но живое слово, даже если его слушали очень внимательно, не запоминалось полностью. Было просто необходимо его повторять и закреплять результаты чтением. Братья Общей Жизни почувствовали это желание и, чтобы его исполнить, принялись переписывать красивые тексты, которые продавали по себестоимости. Гутенберг, работая над своим изобретением, несомненно знал, что и мирянам и священникам срочно требовались дешевые книги. Потенциальных покупателей его «товара» было бессчетное количество. Сам он умер практически в нищете, но множество печатников составило себе состояние. Достаточно вспомнить хотя бы Корберга, у которого в Нюрнберге была сотня рабочих, обслуживающих двадцать четыре печатаных станка. Меньше чем за пятьдесят лет несколько миллионов книг по большей части религиозной тематики поступили в продажу. Библия на местном наречии появилась в каталогах издателей с 1466 г. В своей книге Мадлен Крафт, горожанка Элшингена в Швабии, записала: «Я прочитала эту книгу с середины поста до Пасхи». Незадолго до Реформации религия сердца стала религией книги.
Это смогло произойти, поскольку число грамотных значительно выросло. Оценка, определяющая соотношение горожан, умеющих читать и писать, от 10 % до 30 %, конечно, не вселяет большого оптимизма. В 1487 г. 4000 школьников, мальчиков и девочек, встретились с Фридрихом III в Нюрнберге. Но школьные учителя сами учились писать и считать в менее богатых городах; даже в незначительных небольших городках были свои Schreibund Rechenschulen; там обучение велось на немецком языке, но существовали также Lateinschulen, обычно присоединенные к приходам; в которых мальчики-певчие обучались церковной латыни. Понемногу эти учебные заведения начали пользоваться педагогическими нововведениями, введенные братьями Общей жизни в классы, которые им были поручены. Эти монахи, предпочитавшие разумный подход простой зубрежке, открывали своим ученикам красоту классической цивилизации, объясняя тщательно отобранные тексты. Их школы привлекали многих людей. В Селестате сотни мальчиков посещали их школу; в Эммерихе их насчитывалось 800. Гуманист Вимфелинг, вдохновленный этими примерами, в 1501 г. предложил магистрату Страсбурга создать гимназию. Эта инициатива ему казалась тем более необходимой, что подростки стремились получить высшее образование, не будучи к этому готовыми и не продемонстрировав способностей, необходимых для наиболее полного извлечения пользы из обучения.
Все больше и больше университетов регистрировалось в канцеляриях. Теперь не обязательно было уезжать из родного города для получения образования. Alma Mater, впервые в империи организованная Карлом IV в Праге в 1348 г., впоследствии стала настолько популярной, что в 1503 г. этот университет давал знания представителям пятнадцати городов. Эразм с легкой иронией говорил об «этой стране, где каждый городок считал своим долгом иметь Факультет в своих стенах». Князья старались не меньше городских властей. Им были крайне необходимы образованные служащие для их служб и судов. Эта политика принесла обильные плоды: в 1486 г. было зарегистрировано 2570 новых студентов. В 1511 г. их насчитывалось 12000. Подавляющее большинство их довольствовалось факультетом гуманитарных наук. Те, у кого были деньги, старались завершить свое образование на юридических факультетах Болоньи и Падуи.
Не только желание основательно изучить Кодекс или Декрет толкало немцев к преодолению Альп. Этот «итальянский тропизм» зависел в равной мере от привлекательности гуманизма, как и от репутации юристов. Итальянские гуманисты делали первые шаги. По приглашению Карла IV они прибыли в Прагу; затем церковные соборы в Констанце и Базеле привлекали их в большом количестве. Изысканность их прозы, искусные ритмы их поэм соблазнили немцев, которые вскоре пожелали сравняться с ними. Немцы сохранили след своего пребывания за горами не только в искусстве красноречия и изящной словесности. Именно потому, что в Германии нельзя было, наклонившись, найти следы античной цивилизации, а немецкий язык более удален от латыни, чем итальянский, немцы приложили для создания собственной художественной литературы много настойчивого труда. Для них гуманизм был в меньшей степени игрой разума, а скорее страстным и трудолюбивым поиском. Они занимались археологией, историей и филологией; поскольку они не смирились с тем, что не понимали Гомера или Платона, они изучили греческий язык, не упуская малейших тонкостей. Затем они принялись за методическое изучение иврита, и видные талмудисты открыли им свои тайны. Дабы достичь царства магии, некоторые соединили каббализм и платонизм. Гете достаточно было обратиться к их рукописям, чтобы создать завораживающий портрет Фауста. Правда, существовала и другая разновидность гуманистов, имевших педагогические способности, они несли слово Божье простому народу, олицетворив и смешав в «Корабле сумасшедших» безобидные причуды и отвратительные недостатки. Прилежные труженики или бродячие проповедники, все гуманисты были яркими личностями, они много спорили и ругали друг друга. Однако они быстро последовали совету Конрада Целтиса, предложившего создать «клубы» по примеру sodalitates, тайных обществ. Эти общества появились во многих городах и стали задавать тон высшему обществу. Князья не могли обойтись без людей, которые владели пером с такой ловкостью. Города не отставали и поручили знатокам художественной литературы руководство своим секретариатом. После Фридриха III Максимилиан раздавал лавры, убежденный, что сможет найти среди столь блистательных писателей, услужливых льстецов. На пороге XVI века гуманизм в империи был королевством разума, которым правил Эразм, но среди его подданных встречались еще более непокорные натуры, чем его собственная. Они нашли выход своей агрессии, когда объявили о всеобщей мобилизации просвещенных умов против «темных людей» инквизиции, пожелавшей уничтожить все экземпляры Талмуда (1515–1517).
Вслед за одним из тех, кто вел это яростное сражение, Ульрихом фон Хуттеном, большинство гуманистов могло бы радостно воскликнуть: «Какой век, сколько учености!». Другие, более прагматичные, но также удовлетворенные, как Вимфелинг, подсчитывали изобретения их соотечественников: типографии, гравюры и орудия, или, как Тритем, составляли список известных людей Германии. Все гордились своей родиной.
