Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев
Удаление «Гиреевского бельма»
И вновь успех Москвы оказался половинчатым. Полностью захватить столицу ханства опять не удалось, а на троне, хотя бы формально, оставался пресловутый Гирей. С другой стороны, защитники признали свое поражение, а казанский царь сбежал. Да и взятые с казанцев клятвы на Коране подчиняться великому князю и согласовывать с ним ханские кандидатуры выглядели победой. Впрочем, клятвы и придумали, чтобы их нарушать.
Поначалу казанцы следовали договоренностям. В конце 1530 года к великому князю от Сафы Гирея прибыли князья Табай и Тевекель, а также бакши Ибрагим. Они «говорили и били челом великому князю о том: в которых делех царь перед великим князем неправ, и царь в тех делех в всех хочет перед великим князем исправитися и правду дати…»[197] Московские дипломаты составили шертные грамоты, на которых дали клятву казанские послы. Стороны условились о возвращении захваченных казанцами русских пленных и пушек.
Ответное посольство от великого князя выдвинулось в Казань в январе 1531 года. Интересно, что для принятия присяги от хана, мурз и «всей земли Казанской» отправился не князь или боярин, а всего лишь сын боярский Иван Васильевич Полев. Тем самым русский государь как бы подчеркивал свое превосходство над ханом и позиционировал себя хозяином положения. Вспоминая переговоры 1507-го с Мухаммед-Эмином о мире, дружбе и восстановлении московского протектората: тогда в Казань отправили боярина Ивана Григорьевича Поплевина. В тот раз за плечами у Василия Ивановича было два военных поражения, а теперь, напротив, уверенная победа. Так что лишние церемонии не требовались.
И все же Сафа Гирей неожиданно решил проявить характер. 26 марта с берегов Казанки в Москву приехал гонец от Полева, сын боярский Сура Нехаев. Он привез Василию III сообщение о том, что «царь правды… не учинил и пищалей ему (Полеву) не дал»[198]. Одновременно в Белокаменную прибыл ханский посланник Мердень с грамотой от Сафы Гирея. Тот предъявлял зеркальные требования к великому князю – вернуть захваченных русскими войсками казанских пленных, пушки и пищали, а также отпустить находящихся в Москве ханских дипломатов. Заодно хан настаивал на отправке в Казань непременно «большого» посла, а не какого-то там сына боярского. Так Сафа Гирей декларировал, что готов разговаривать лишь на равных. Только при соблюдении всех перечисленных условий хан обещал «правду на записи учинити и Ивана Полева к великому князю отпустить»[199].
О ханском демарше тут же сообщили находящемуся в Москве казанскому послу князю Табаю. Посол решил, выражаясь по-простому, «слить» своего государя. Табай заявил, что казанцы в основном симпатизируют великому князю и Москве. Сафу Гирея он вовсе обвинил в измене казанским интересам. «Пристали к нему Крымцы да Нагаи да тутошние люди лихие»[200], – сетовал Табай. Была ли это на самом деле позиция дипломата или же ханский представитель, оказавшись в положении заложника, спасал свою шкуру – сказать трудно. Тем не менее татарские послы подали Василию III челобитную, чтобы великий князь вернул на ханский трон Шаха-Али. Тот самый ненавистный потомок сарайских правителей на поверку оказался не так и плох, «занже Шигалей царь земли Казанской не губил ничего»[201]. Казанцы просили великого князя отпустить Шаха-Али и всех пленных татар к Васильсурску. Еще они обещали разослать горным и луговым черемисам да арским князьям грамоты о том, что великий князь хочет «жаловати и беречи землю Казанскую»[202].
Чтобы прозондировать почву и проверить правдивость слов Табая о настроениях в Казани, туда направили Постника Головина. Он должен был переговорить с самыми влиятельными на тот момент казанскими феодалами и государственными деятелями – мурзой Качиг-Алеем и князем Булатом Ширином. Как показывают дальнейшие события, скорее всего, те подтвердили слова послов. Посовещавшись с Боярской думой, 10 декабря 1531 года Василий III отпустил Шаха-Али вместе с казанскими дипломатами в Нижний Новгород. 24 декабря туда же послали великокняжеского дьяка Афанасия Курицына. Последний вез шертные записи на подпись московскому ставленнику и посольские грамоты для царевны Ковгоршад (Гаухаршад), князей и «ко всей земли Казанской». Напомним, что царевна являлась сестрой хана Мухаммед-Эмина. К тому времени она заняла видное место в казанском «истеблишменте», фактически став одним из негласных правителей татарского государства.
В итоге именно Ковгоршад вместе с мурзой Качиг-Алеем и князем Булатом Ширином совершила в Казани переворот, о котором сообщил великому князю вернувшийся 17 мая 1532 года в Москву Постник Головин. С самим Сафой Гиреем и его женой обошлись довольно мягко – всего-навсего выслали «в Нагаи» к мурзе Мамаю. Хотя, вероятно, он просто успел бежать, не дожидаясь расправы. Кому-то повезло гораздо меньше. «Иных побили, которые царю думали на лихо…»[203]
Вслед за возвращением Головина 19 мая из Казани в Белокаменную приехали гонцы Кулчюра и Форузат с грамотами от казанских правящих кругов. Оказалось, посол Табай несколько перехвалил Шаха-Али. Тот хотя и не успел натворить бед, недолго будучи ханом, но снова созерцать его «редкую бороду» и «выпятившееся пузо» казанцы не желали. Теперь они просили возвести на трон младшего брата «Шигалея», шестнадцатилетнего Джан-Али. Василий III возражать не стал и отпустил царевича в Казань вместе с князем Табаем, «с товарищи» и казанскими пленными. В субботу 29 июня 1532 года Джан-Али посадили на трон «с руки» московского государя.
По условиям заключенного мира Москве возвращались захваченные пленники и пищали. Волжское ханство обязывалось выплачивать великому князю дань и принимать участие в русских военных операциях. Еще одним условием стало то, что хан не мог вступать в брак без согласования с московской властью. Перенесенную волжскую ярмарку возвращать на прежнее место (Гостиный остров) не стали. При том заниматься внешней торговлей казанцы могли лишь там и в Нижнем Новгороде. Обязанности Москвы по договору ограничивались возвратом казанских пленных.
Итак, юный хан по
