Русская история. Том 2 - Михаил Николаевич Покровский
Определенные признаки брожения не только при дворе, а и в более широких кругах, можно было заметить уже к осени 1732 года. «На сих днях в разных местах появились пасквили, — доносил 23 сентября этого года саксонский резидент, — в крепость заключены различные государственные преступники, между которыми немало священников; третьего дня привезли еще из Москвы трех бояр и одиннадцать священников; все это держится под секретом. Главная причина народного неудовольствия то, что возобновили взимание недоимок, от которых должны были отказаться царица Екатерина и Петр II». Другие донесения прибавляют еще кое-какие мотивы «народного недовольства», в особенности натуральные повинности, при помощи которых строились не только крепости, а и дворцы Анны Ивановны. Отнимая рабочие руки у помещиков, правительство сильно озлобляло последних; читатель не забыл, конечно, что «народ» иностранных дипломатов это и есть «шляхетство». С формальным заговором, однако же, курляндское правительство встретилось не раньше 1738 года. Он связан с именем Долгоруких и известен исключительно со слов иностранцев, русские документы о нем молчат, и русские историки, начиная с Соловьева, не видят во всем деле ничего, кроме сплетни, пущенной в ход бироновцами для того, чтобы оправдать перед европейским общественным мнением «всенародное» истребление несчастной семьи; на самом деле, новая опала Долгоруких объясняется исключительно мстительностью Анны и Бирона. Психологически не совсем понятна месть, отложенная на семь лет, придумать сплетню было ведь так же легко в 1732-м, как и в 1738 году. Гораздо труднее было обставить дело так, чтобы сплетня подходила к событиям не только 1738-го, а и 1741 года, оправдавшим именно то, что в рассказе иностранцев кажется всего невероятнее. Вот этот рассказ в существенных чертах: возмущенные разорением страны и господством немцев, «некоторые из значительнейших русских фамилий» стали «искать наиболее подходящих средств, чтобы освободиться от ига чужеземцев и ввести в России, при помощи революции, новую форму правления. Князья Долгоруковы, Нарышкины и Голицыны составили с этой целью неудавшийся заговор, пытаясь возбудить всеобщее волнение и заставить взяться за оружие подданных, принадлежавших к их партии; рассчитывая на поддержку со стороны Швеции, они хотели, таким образом, устранить царицу, принцессу Анну (мать будущего императора Ивана) и супруга ее, принца вольфенбютельского, равно как и всю семью герцога курляндского, истребить, кроме того, немцев или прогнать их из страны. Еврей Либерман, придворный банкир и фаворит герцога курляндского, должен был быть предан в руки разъяренной черни. Согласно этому невыполненному замыслу принцесса Елизавета должна была быть провозглашена императрицей». Какая дичь, скажет всякий, дойдя до места, где говорится о «поддержке Швеции». Но в 1741 году Елизавета стала русской императрицей именно при содействии Швеции, которого она сознательно и настойчиво добивалась, восшествие ее на престол сопровождалось националистической реакцией, и, в частности, ее правление ознаменовано резкими проявлениями антисемитизма, до тех пор настолько чуждого русским официальным кругам, что крещеный еврей мог быть царским министром и одним из «верховных господ». Чтобы сочинить сказку, которая два года спустя сделалась правдой, нужно было или чтобы «сказочники» были гениальными людьми — но именно это качество всего труднее было бы найти у бироновцев, или чтобы история подарила нас случайностью, которая бывает раз в две тысячи лет, но наличность такой случайности нужно, конечно, сначала доказать. По обязанности историка в случае нескольких возможных объяснений выбирать наиболее простое и правдоподобное, приходится остановиться на том, что в процессе Долгоруких мы имеем первую вспышку того, можно сказать, международного заговора, который тянулся около пяти, может быть, лет и закончился событием 25 ноября 1741 года — появлением ночью во дворце цесаревны Елизаветы в качестве «капитана гренадерской роты». Самым же невероятным во всей истории являются не те отмеченные нами подробности, которые внушили недоверие к рассказу русским историкам, а то, что в последний год заговор был «открытой тайной», известной всем и каждому, но у бироновцев было так мало гениальности, что даже при такой обстановке они не сумели с ним бороться.
Зависимость курляндского правительства от Англии не могла ограничиться одной экономической областью. Как ни велики были интересы английских купцов в России, они были ничтожны сравнительно с интересами всемирной английской торговли, сравнительно с задачей создания колониальной британской империи, задачей, падавшей именно на те годы, середину XVIII столетия. В наши дни трудно себе представить, чтобы серьезной соперницей Англии на этом пути могла быть Франция: так кажутся несоизмеримы силы этих двух держав на море. Но этой несоизмеримости не было еще даже в первые годы XIX века, до Трафальгарской битвы, а за семьдесят лет перед Трафальгаром колониальное расширение Англии на всех пунктах земного шара наталкивалось на энергичное и иногда успешное противодействие французов. Белый флаг с лилиями попадался везде на дороге красному английскому: в Северной Америке, в Ост-Индии, в Африке, на Средиземном море, и даже в России. Но Россия после Петра была не только рынком — это была крупная военная держава, имевшая и свой флот, в нем, правда, англичане не нуждались, и сухопутную армию, в которой бедная солдатами Англия нуждалась всегда. Наем на английскую службу русских штыков стал хроническим явлением в начале XIX века, в дни наполеоновских войн. В половине предыдущего столетия предпочитали нанимать прусские штыки: Фридрих II всю Семилетнюю войну провел при помощи английских субсидий. Но и русскими уже не брезговали, и первый случай найма мы имеем как раз в дни бироновщины: пребывание Финча в Петербурге кончилось (уже после смерти Анны) заключением союзного договора России с Англией, предоставлявшего в распоряжение английского короля корпус русского войска, причем не нашли нужным даже определить, против кого. Указать противника, ненавистью к которому должны были проникнуться сердца русских солдат, любезно предоставлялось Георгу II. Не нужно, впрочем, думать, что этим делалось какое-нибудь исключение для англичан: за несколько лет раньше правительство Анны Ивановны на таких же любезных условиях предоставило 30 тысяч русского
