Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства
К сожалению, у нас очень мало источников, рассказывающих о последних годах царствования Вильгельма. Архиепископ Ромуальд Салернский умер в 1181 г., и с его смертью мы теряем последнего из великих хронистов нормандской Сицилии. Мы потому никогда не узнаем, действительно ли некий претендент на трон появился при дворе в Палермо. Ничего невероятного в этой истории нет. В Константинополе после каждого переворота, подобного тому, который совершил Андроник, появлялись обычно один или несколько самозванцев. Роберт Гвискар раскопал такого перед собственной византийской авантюрой в 1081 г., чтобы оправдать свои притязания, а митрополит Евстафий из Фессалоник — о котором мы очень скоро услышим больше — утверждает, что лже-Алексей бродил по северной Греции вскоре после того времени, о котором пишет Ибн Джубаир. Но был ли слух о юноше-Алексее правдой или ложью, в окружении Вильгельма имелся человек, всячески поощрявший его предприятие; один из племянников Мануила Комнина — увы, тоже именовавшийся Алексеем — бежал на Сицилию и был принят при дворе, после чего стал настойчиво убеждать Вильгельма идти войной на Константинополь и свергнуть узурпатора.
Зиму 1184/85 г. король провел в Мессине. По своему обыкновению он не собирался сам участвовать в кампании, но лично занимался ее подготовкой. Хотя он, естественно, никому в этом не признавался, его конечной целью было са мому получить византийскую корону, и он счел, что войско, которое он посылает, должно соответствовать этой задаче и превосходить мощью — и на море и на суше — любую армию, ранее покидавшую сицилийские берега. И Вильгельм этого добился. Ко времени, когда флот — под командованп ем кузена короля Танкреда из Лечче — приготовился к отплытию, он состоял из двух-трех сотен кораблей и должен был нести на борту около восьмидесяти тысяч человек, включая пять тысяч рыцарей и специальное подразделение коп ных лучников. Этой огромной сухопутной армией предно дительствовали шурин Танкреда граф Ришар из Ачерры и некий Балдуин, о котором ничего не известно, если не считан, загадочного пассажа Никиты: «Хотя и скромного происхождения, он был очень любим королем, который назначил его командующим, зная его огромный опыт в военном деле. Он любил себя сравнивать с Александром Великим не только потому, что его живот был покрыт, как и у Александра, таким количеством волос, что казалось, будто из него растут крылья, но потому, что он совершил даже более великие дела и даже в более краткое время и, более того, без кровопролития».
Экспедиция отплыла из Мессины 11 июня 1185 г. и направилась в Дураццо. Хотя попытка Вильгельма закрыть все сицилийские порты не вполне удалась — генуэзские капитаны Ибн Джубаира легко купили себе возможность покинуть Трапани, — эти меры, похоже, дали некоторый результат, иначе трудно объяснить, почему Андроник был захвачен врасплох. Как мы знаем, он давно уже опасался вторжения с запада и наверняка сознавал, что Дураццо, самый большой в его империи адриатически и порт, из которого главная дорога — старая римская Виа-Эгнациа — шла на восток, через Македонию и Фракию, к Константинополю, являлся для сицилийцев самым соблазнительным, если не единственно возможным плацдармом. Однако Андроник не потрудился обновить городские укрепления и подготовить город к осаде. Получив наконец сообщение о приближении вражеского флота, он поспешно послал одного из своих самых опытных военачальников — Иоанна Бранаса — в Дураццо, чтобы тот принял необходимые меры, но Бранас прибыл на место только за день или за два до силицийцев — слишком поздно, чтобы успеть что-либо сделать.
За сто лет до того Дураццо пал перед нормандцами после долгой и славной битвы, в которой обе стороны сражались доблестно; тогда византийской армией командовал сам император, а нормандцами два выдающихся воителя своего времени Роберт Гвискар и его сын Боэмунд; уроженка Ломбардии Сишельгаита выказала не меньшее мужество, чем ее муж и пасынок; а ветераны-англосаксы из варяжской гвардии, сражавшиеся с секирами, полегли все до одного. На сей раз это была совсем другая история. Бранас, зная, что у него нет шансов выстоять, сдался без боя. К 24 июня, меньше чем через две недели после отплытия флота из Мессины, Дураццо оказался в руках сицилийцев.
Войско пересекло Балканский полуостров быстро и без приключений. Никто не пытался остановить захватчиков. 6 августа вся сухопутная армия встала лагерем у стен Фессалоник; 15-го флот, обогнув Пелопоннес, занял позицию на рейде; и осада началась.
Фессалоники были цветущим и преуспевающим городом с пятнадцатьювековой историей и христианской традицией, восходящей к святому Павлу. Как порт они главенствовали в Эгейском море; как центр торговли — соперничали с самим Константинополем и даже обходили его во время ежегодной ярмарки в октябре, когда торговцы со всей Европы собирались и городе, чтобы заключать сделки со своими арабскими, еврейскими и армянскими собратьями из Африки и Леванта.[143] Из-за ярмарки в городе существовала постоянная европейская торговая община, жившая в своем собственном квартале сразу за городской стеной. Состоявшая в основном из итальянцев, она оказалась весьма полезна для осаждавших в последующие дни.
Все же основная ответственность за несчастье, которое постигло Фессалоники летом 1185 г., лежит не на чужестранцах, а на их собственном военачальнике Давиде Комнине. Хотя он получил ясный приказ от императора атаковать врага при первой же возможности всеми имеющимися в его распоражении силами,[144] а также — в отличие от Бранаса в Дураццо — имел достаточно времени приготовиться к обороне и запастись провизией, он не сделал ничего. В течение нескольких дней после начала осады лучники израсходовали стрелы; вскоре не осталось даже камней для катапульт. Кроме того — что было намного хуже — выяснилось, что Давид не проверил цистерны с водой, а теперь с опозданием обнаружил, что многие из них протекают. Однако Давид, похоже, не чувствовал ни малейших угрызений совести. Никита Хонмат, который, вероятно, знал его лично, писал:
«Слабее женщины, пугливее лани, он довольствовался тем, что смотрел на врага, не предпринимая никаких попыток его отбить. Даже если гарнизон собирался совершить вылазку, он запрещал им это делать, как охотник, отзывающий собак. Он не носил оружия, не надевал шлем и кирасу… И когда вражеские тараны заставляли стены дрожать так, что камни падали на землю, он смеялся над шумом и, забившись в самый безопасный угол, говорил окружающим его людям: «Послушаем старушку — как она разошлась!» Речь шла о самой большой осадной машине».
Сам Никита не был в Фессалониках в эти ужасные дни; его рассказ, однако, основывается на лучшем из возможных источников — свидетельствах митрополита Фессалоник Евстафия. Хотя он и считался специалистом по Гомеру, Евстафий сам не заботился о стиле;[145] также, как положено греческому патриоту, он не скрывал своей ненависти к латинянам, считая — в данном случае вполне оправданно, — что они чистой воды дикари. Но его «История взятия латинянами Фессалоник» при всей ее напыщенности и тенденциозности остается единственным имеющимся у нас свидетельством очевидца об осаде и о том, что за ней последовало. История не слишком красивая.
Даже если бы Фессалоники соответствующим образом подготовились к осаде и как следует защищались, не похоже, чтобы город продержался долго под яростными массированными атаками сицилийцев. Воины гарнизона сопротивлялись мужественно, настолько храбро, сколь им позволял их командир, но вскоре восточный бастион начал рушиться. Одновременно с западной стороны группа подкупленных германских торговцев, находившихся в городе, открыла ворота. 24 августа сицилийские войска с двух сторон ворвались во второй по значению город Византийской империи.
В такой огромной армии, наверное, были сотни воинов греческого происхождения; еще большее их число — выходцы из Апулии и Калабрии и с самой Сицилии — росли и жили по соседству с греками, знали их обычаи и религиозные обряды и даже могли сказать несколько слов на их языке. Приятно было бы думать, что эти люди призвали к милосердию своих менее просвещенных товарищей; но они ничего такого не сделали — а если и пытались, им это не удалось.
Подобной дикости, жестокости и насилия Фессалоники не ведали с тех пор, как восемь столетий назад при Феодосии Великом восемь тысяч горожан были убиты на ипподроме. Возможно, Евстафий не случайно называет то же число, но, поскольку нормандские военачальники оценивают число убитых греков в пять тысяч, он не очень далек от истины. Но и помимо убийств творилось много зла — захватчики издевались над женщинами и детьми, грабили и поджигали дома, оскверняли церкви. Это последнее злодеяние вызывает изумление. За всю историю нормандской Сицилии мы находим лишь единичные случаи святотатства, и никогда оно не принимало таких масштабов. Даже греки, не ждавшие ничего хорошего от латинян, поразились и ужаснулись. Никита пишет:
