Генрих Шлиман - Илион. Город и страна троянцев. Том 2
Его исчезновение из Мисии и Троады относится к более раннему времени. Конус, обнаруженный г-ном Джорджем Смитом в Куюнджике, показывает, что он все еще употреблялся около 650 года до н. э. Однако вскоре после этого его должен был заменить ионический греческий алфавит, если судить по тому факту, что ионийские греческие алфавиты Фригии, Карии и Ликии все содержали дигамму, которая была утрачена в то время, когда ионийские наместники Псамметиха вырезали свои имена на колоссах Абу-Симбела в 640 году до н. э. (менее вероятно, что в 595 году до н. э.). Замечательный памятник этого переходного периода был открыт г-ном Фрэнком Калвертом в одной из гробниц некрополя Фимбры. Это – патера формы, свойственной этой местности, сделанная из той же самой серо-коричневой глины, что и вышеупомянутые конусы-воронки, и принадлежит к раннему финикийско-эллинскому периоду греческого искусства. На ней начертаны четыре кипрских знака, два из которых написаны вместе на противоположных сторонах патеры и, по-видимому, содержат имя изготовителя или владельца. Это (второй знак также может принимать форму ), первый – re или le. Другой – вероятно, кипрское , фонетическое значение которого неизвестно, хотя я склонен полагать, что он звучал как von; в этом случае имя читалось Levon или Λέων. Другие два знака написаны отдельно и, очевидно, использованы просто как украшения: один из них – это действительно , являющееся симметрической модификацией , е, для декоративных целей, хотя второй – – в неизменной форме. Патера доказывает, что в середине VII века до н. э., период, к которому она относится, древний силлабарий быстро выходил из употребления и начал использоваться только для декоративных целей.
Достаточно много терракотовых пряслиц, открытых доктором Шлиманом, также надписаны одним знаком. Так, мы находим , , или и другие знаки, использованные для этой цели наряду с грубыми изображениями животных. В некоторых случаях трудно не думать, что эти рисунки должны были быть варварски ми имитациями более бросающихся в глаза предметов, использовавшихся в хеттских иероглифах. Так, узор в виде дерева весьма обычен, и этот узор мы находим не только среди хеттских иероглифов, но он также образует орнамент платья, который носит фигура на скульптурном памятнике из Каркемиша (теперь в Британском музее), в то время как тот же самый орнамент часто встречается на вавилонских печатях и других древностях. Например, любопытный фаллос из черного базальта, недавно привезенный в Англию с острова Бахрейн в Персидском заливе (который древние халдеи называли «островом богов»), имеет тот же самый узор, выгравированный рядом с короткой надписью. В вавилонском искусстве он представлял священное древо жизни[408].
Среди пряслиц с Гиссарлыка есть два или три, которые, как мне кажется, несут на себе отметины, долженствующие изображать знаки клинописи или же, скорее, клинья, из которых состояли эти знаки и которые были полностью непонятны троянским художникам. Финикийские художники также часто воспроизводили египетскую иероглифику, которую они не понимали и вследствие этого неправильно копировали и комбинировали. Из уже обсуждавшихся выше троянских цилиндров мы узнаем, что предметы древневавилонского происхождения были известны первым обитателям Гиссарлыка и что многие из узоров на пряслицах, безусловно, подражания узорам на вавилонских цилиндрах, среди которых особенно много небольших круглых отверстий, обозначающих звезды и планеты. Фрагмент керамики, обнаруженной доктором Шлиманом в Бесика-Тепе, несет на себе отметины, которые также кажутся достаточно неудачными попытками имитировать знаки клинописи (рис. 1517).
Прежде чем я закончу, я должен сделать еще два замечания. Одно из них касается остроумной попытки доктора Дееке вывести кипрский силлабарий из ассирийского силлабария в том виде, в котором он существовал в конце VIII века до н. э., когда Саргон захватил остров Кипр. Однако роковым для этой гипотезы является тот факт, что тот же самый силлабарий уже существовал, как мы уже видели, в более древней и полной форме на материке, и, следовательно, он не мог быть изобретением какого-нибудь киприота из Пафоса около 710 года до н. э. Надписи, найденные на Гиссарлыке, показывают, что эти знаки уже существовали в более древней форме далеко на северо-западе Малой Азии. Следовательно, они должны были быть ввезены на Кипр с материка и не быть особой приметой этого острова. Однако есть и другие возражения против теории доктора Дееке. Так, формы клинописи, которые он сравнивает, принадлежат более чем к одной эпохе и местности и никогда не использовались в одно и то же время в одной и той же стране, в то время как во многих случаях ему пришлось выдумывать несуществовавшие формы, служившие посредниками между предполагаемым клинописным прототипом и его кипрским эквивалентом. Фонология ассирийского и кипрского силлабариев опять-таки не согласуется. В ассирийском языке были отдельные знаки для t и d (а также и для th), для g, k и kh и для b и p; и совершенно невозможно себе представить, чтобы они были смешаны в силлабарии, предназначенном для выражения звуков двух языков, финикийского и греческого, которые оба обладали этими звуками. С другой стороны, ассирийцы не различали m и v, как в кипрском силлабарии, и у них не было ye, yi или o, которое в кипрском имеет особые знаки для их обозначения. Далее можно добавить, что единственные два знака, е и pa , которые имеют явное сходство с клинописными знаками с соответствующими фонетическими значениями, теряют свое сходство, если возвести их к более древним формам и .
Другой момент, который я хочу отметить, к несчастью, таков, что о нем можно сказать очень мало. О языке троянцев и мисийцев нам не известно фактически ничего, и, таким образом, невозможно объяснить слова, написанные троянскими знаками, даже когда они были расшифрованы, или узнать, имеем ли мы дело со значимыми словами или же с именами собственными. Все, что мы можем утверждать, – это то, что мисийский язык был родствен языкам соседних народов Малой Азии. Ликийский историк Ксанф (Fragm. 8) говорит, что он был наполовину лидийским, наполовину фригийским, и слова Геродота (I. 171) предполагают то же самое. Действительно, Геродот заходит так далеко, что говорит (VII. 74), что мисийцы были лидийскими колонистами, хотя Страбон (XII. С. 542, 566) называет их фракийскими колонистами. Однако диалекты Фракии и Западной Малой Азии принадлежали к одному корню, в то время как существующие фригийские надписи и глоссы показывают, что фригийский был братом классического греческого. Небольшая разница, конечно, должна была существовать между мисийским и фригийским, как действительно утверждает один пассаж из гомеровского гимна к Афродите (111–116), который цитирует доктор Шлиман в главе 2 своего труда (см.: Кн. 1. С. 189). Однако различие не могло быть велико, и, таким образом, возможно, что значение троянских надписей может еще разъясниться после открытия фригийских и лидийских надписей. Гектора называли Дареем «фригийцы», что, как кажется, предполагает, что dareios было эквивалентом греческого ίκτωρ («держатель»), как во фригийском, так и в троянском. Парис, судя по всему, местное имя, которое соответствует греческому Александр, «защитник людей», и трудно отделить Париса от Приама. Эолийская форма Приама – Πέῤῥαμος – показывает, что первоначальная форма слова была Peryamos, что, очевидно, не имеет ничего общего с pergamos (? «цитадель»), однако, видимо, оно связано с лидийским πάλμυς («царь»).
Четыре любопытных пассажа, в которых Гомер сравнивает язык богов с языком людей, возможно, также содержит некоторые образцы мисийского диалекта. Единственная очень близкая аналогия, которую можно найти этим пассажам, – в исландской Старшей Эдде. В ней содержится поэма, именуемая Alvissmal, или «Речи Высокого», в которых имена различных предметов приводятся на языке людей, асов, или богов, и ванов, или полубогов. В последний язык было включено много иностранных слов: так, там сказано, что то, что люди называют «элем» (ale), у богов именуется beer: ale — это слово скандинавское, а beer заимствовано у англосаксов. Исландская поэма проясняет и истолковывает эти четыре пассажа Гомера. У Гомера также язык людей означает язык уроженцев Малой Азии, а язык богов – тот, что используют поэты Ионии. Бриарей, как называют его боги, у людей именуется Эгионом (Il. I. 403–404). Бриарей означает «могучий», а Эгеон, возможно, связано с греческим αίγίς («буря») (дорийское αίγες, «волны»). В Il. II. 813–814 люди, как говорят, называют Батиеей то, что боги называют могилой амазонки Мирины, чье имя появляется снова в названии Смирны и лемносского и эолийского города Мирины. Батиея может значить то же, что βατιpεσyα («ежевичная»), удачное обозначение кургана, который все еще покрыт кустами. Согласно Il. XIV. 291 и XX. 74, люди называли «киминдой» и «Скамандром» то, что другие называли «халкидой» и «Ксанфом». Κύμινδος, как говорят, – это ионийское название козодоя, однако поскольку в греческом языке у этого слова нет родственников, то представляется, что это одно из местных слов, заимствованных ионийскими поселенцами в Малой Азии. Если мы предположим, что χαλκίς («бронзового цвета») и ξανθός («желтый») – действительно соответствия «киминды» и «Скамандра», то мы можем предполагать, что в мисийском существовали основы σκαμανδ и κυμινδ, которые означали «желтый». Не следует забывать, однако, что многие названия рек Малой Азии, такие как Аландр и Меандр, последний из которых претендует на родство с Меонией и лидийским «земля», кончается слогами; в то время как, с другой стороны, у нас есть множество таких имен, как Кадьянда, Лабранда (от лидийского λάβρυς, «топор»), Пигинда, Алинда (от карийского ἄλα, «лошадь»), которые заканчиваются точно так же, как κύμινδος. Само название Мисии происходило от лидийского μυσός, которое переводится греческим ὀξύη («бук») (или Fagus silvaticus)[409].
