Борис Четвериков - Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)
Еще одно нововведение: полковая артиллерия. Насколько сильнее стала пехота! И как это пригодится в случае войны!
Но нельзя не позаботиться также о пулемете. Не пора ли избавиться от заграничных пулеметов Максима и Дризе, которые с давних пор на вооружении нашей армии? Не пора ли создать свой, отечественный, русский пулемет, и чтобы он был не хуже иностранных?
Фрунзе вызывает к себе известного конструктора-изобретателя стрелкового оружия Дегтярева и конструктора-оружейника Федорова, двух друзей, работающих сообща и безраздельно.
- Догадываетесь, зачем я вас пригласил?
- Думаю, что потолковать о том же, о чем думка и у нас самих.
- Что нужно сделать, чтобы работа у вас шла успешнее?
- Сказать по правде, у меня и чертежи уже сделаны...
- Пулемета?!
- Пулемета.
- Значит, понимаете, как это нужно? Разве не обидно, что до сего времени кафтан-то с чужого плеча носим? Добро бы хоть не умели. Умеем! Еще как умеем! Недавно я вычитал: парашют-то - чье изобретение? Котельникова! Чать, и вы тоже не слышали об этом? И никто не знает. А почему? В таких вещах скромность неуместна.
- А радио? А электрическая лампочка? - стал перечислять Дегтярев. Кто о Попове знает? О Яблочкине? Мы-то по-человечески подходим, без торгашества, а там, у капиталистов, все на рубли переложено: талант на рубли, ум на рубли, совесть...
- Ну, совесть-то у капиталистов дешевле.
Фрунзе обращался то к Дегтяреву, то к Федорову, расспрашивал их, рассказывал сам. Завязался интересный разговор. Михаил Васильевич позвал их к себе домой. Квартира у него просторная, солнечная, и место хорошее у самого Кремля. А в квартире все шкафы, шкафы наставлены, снизу доверху книгами заполнены, а книги все больше по военному делу.
Пили чай. Обсудили, прикинули. А когда вышли от наркома, переглянулись и видят: у того и у другого глаза горят, лица помолодели. Раззадорил их Фрунзе!
- Сделаем пулемет, - сказал Дегтярев.
- Сразу надо приниматься, - согласился Федоров. - Сегодня же, не откладывая.
- Да не просто пулемет, а чтобы у этого Дризе глаза лопнули от зависти!
- Не для буржуазии делаем, для народа. Надо постараться.
Так они толковали, остановившись перед домом, где жил Фрунзе. Щурились от яркого солнца и блеска кремлевских куполов, говорили кратко, отрывисто, по-деловому.
А там, у Фрунзе, как только распрощались изобретатели и ушли, произошел другой разговор.
- Не щадишь ты себя, - сказала Софья Алексеевна, подсаживаясь на кресло к мужу. - Не щадишь, а у меня язык не поворачивается попрекнуть тебя и остановить. Да и бесполезно. Сколько я знаю тебя, еще с Читы, всегда ты такой неугомонный. Отдаешь без меры, любишь без оговорок... Хороший ты у меня!
У Фрунзе начинался приступ болезни, он готов был кричать от боли, но улыбнулся и сказал:
- И ты у меня - самая лучшая женщина на свете!
Ш Е С Т Н А Д Ц А Т А Я Г Л А В А
1
Очень много работы. Уйма работы. Михаил Васильевич справляется со всем только благодаря умению распределять время. Иные суетятся, а дело ни с места. Это происходит от разбросанности мыслей, от беспорядка в доме и в голове. Часы и недели утекают, как песок из пригоршни, а ведь известно время никого не ждет. У Михаила Васильевича непоколебимая дисциплина труда, железная воля. Поэтому он никогда не торопится и все успевает.
Много значит дружная семья. Все приспособлено, слаженно, все вещи знают свое место. Как бы ни устал, как бы ни растревожился - дома встретит неизменно привет и ласку, дома услышит спокойный голос жены, найдет внимательного слушателя, вдумчивого собеседника, верного друга. А это так важно, так нужно, чтобы собраться с силами для нового наступления, для новых боев.
Софья Алексеевна окружила мужа заботами, создала ему соответствующую его напряженной жизни обстановку. Легко и просто разделяла с ним все тяготы и заботы, причем никогда не показывала вида, что устала, что ей невмоготу. Она жила талантливо, так, как танцует талантливая балерина: вкладывая много труда и умения, но сохраняя при этом непринужденность и легкость, простую и светлую улыбку.
Познакомились они в далекой Чите. Софья Алексеевна помогла тогда некоему Владимиру Григорьевичу Василенко. Документы на имя Василенко Фрунзе получил при содействии партийной организации после побега из ссылки. Под этим именем Фрунзе поступил на работу в статистическое управление Читы. Там он и познакомился с сотрудницей статистического управления Софьей Алексеевной Поповой. Когда полиция напала на след, Фрунзе переменил документы и под фамилией Михайлова уехал в Москву. Всю дорогу он изображал тяжелобольного, а подруга Софьи Алексеевны взялась сопровождать его в качестве сиделки.
Снова встретились Фрунзе и Софья Алексеевна уже в революционные годы, встретились, чтобы больше не разлучаться. Теперь Софья Алексеевна ни на шаг не отставала от мужа, куда он, туда и она.
Кончились битвы с интервентами, сгинули и Врангель и Колчак. Но не убавилось работы. Выяснилось, что суворовское правило "Сначала ознакомься, изучи, а потом действуй" приложимо в равной степени к военным операциям и к любой деятельности в мирное время. Да и можно ли назвать мирным временем тревожные двадцатые годы?
День заполнен до предела. Тут и поездки в воинские части, и чтение лекций, и бесчисленные приемы, требующие внимания, указаний, советов, принятия мер... Ночь предназначена для учебы, для углубления знаний, для изучения военного дела. Конспекты, писание статей, руководств... Почему-то всегда оказывается что-нибудь срочное - то подготовка выступления о задачах академиков в армии, о военно-политическом воспитании Красной Армии, о фронте и тыле будущих войн, то срочные статьи о военной технике, о воздушном флоте, о единой военной доктрине в Красной Армии.
Ночь. Тишина. На полках, на столе - книги, книги, книги - молчаливые друзья и добрые советчики. Стакан крепкого холодного чая. Удобное кресло. Зеленый абажур проливает мягкий свет, бросает блики на стены, на потолок, располагает к вдумчивости, к размышлениям...
Все понять. Все оценить. Составить план действий и тогда только действовать. Здесь нельзя размышлять об отвлеченном. Мысль должна быть точной, как наводка артиллерийского орудия. Ошибаться нельзя. И когда будут сделаны вычисления, можно подать команду - "Огонь!".
В открытое окно веет прохладой. Чуть-чуть пошевеливается край занавески. Как любит Михаил Васильевич эти ночные часы работы! Весь он безраздельно принадлежит партии, он отдал жизнь, сколько бы она еще ни длилась - год или десятилетия - отдал всю целиком служению народу, И сознание, что выполнит все, что требуется выполнить, создает полную согласованность, полную гармоничность всего существа.
Он счастлив.
Работается хорошо. Мысли на редкость четки и стройны. Продумано и записано все, что нужно будет сказать в выступлении.
Закончив работу над докладом, Фрунзе откинулся в кресле. Мигом обступили видения пережитого, незабываемые картины борьбы, исканий и побед...
После поездки в Ленинград особенно часто вспоминался 1905 год.
2
В тот памятный год царь дал сражение безоружной толпе из-за охватившего его животного страха, из-за туманящей мозг жгучей ненависти. Он стрелял, а у самого поджилки тряслись. Он боялся даже безоружных!
Расправа с народом была преднамеренной. Сговорившись, расставив войска, притаились и ждали. Притворялся граф Витте, что ровно ничего не знает, и пожимал плечами, когда к нему пришла делегация интеллигентов и просила предотвратить кровопролитие. Притворялись бессильными что-нибудь сделать эсеры. Умывали руки сюсюкающие меньшевики. А царские генералы и полковники сидели в засадах и готовились ударить по "внутреннему врагу".
Думал ли тогда Фрунзе, что ему придется еще не раз встретиться с этими господами на ратном поле?
Вел толпу поп Гапон.
По знаку самодержавного убийцы полковник Дельсаль приказал открыть огонь по народу, шедшему к Дворцовой площади. Дельсалю мерещились награды, повышения в чине, почетная старость и немеркнущая слава в веках!
Фрунзе был на Дворцовой площади, когда войска открыли огонь по безоружной толпе, несшей иконы и царские портреты. Он шел с путиловскими рабочими.
Большевики пытались предотвратить шествие, уберечь народ от кровавой расправы, от напрасных жертв. Но поняв, что манифестация все-таки состоится, они хотели превратить ее в рабочую демонстрацию. И в знаменитой петиции, которую предполагалось вручить царю, содержались требования о сокращении рабочего дня, об улучшении жизни рабочих.
Фрунзе оказался среди манифестантов не случайно. Он хотел разделить с рабочей массой опасность, все превратности судьбы.
Удивительно, что манифестанты, несмотря на преграды, все-таки прорвались на Дворцовую площадь. Но здесь толпу расстреливали в упор.
Сначала Фрунзе не поверил, что солдаты стреляют боевыми патронами. Но вот он увидел, как упал простосердечный старый рабочий, наивно хранивший надежду на доброту царя-батюшки и теперь столкнувшийся лицом к лицу с жестокой правдой. Старик нес, как носят икону в престольный сельский праздник, портрет царя в тусклой золоченой раме. Сусальный царь на портрете выглядел добродушным и совсем не походил на подлинного царя, осторожно выглядывавшего из окна своего дворца. Пуля попала в портрет, в самую физиономию самодержца, пробила картон и вонзилась в сердце доверчивого рабочего. Он упал. Кровавое пятно расплылось на портрете. Царскую бородку смочила рабочая кровь.
