Юрий Житорчук - Так кто же виноват в трагедии 1941 года?

II. Ввиду откомандирования тов. Запорожца членом Военного Совета Южного фронта, назначить т. Мехлиса начальником Главного управления политической пропаганды Красной Армии, с сохранением за ним должности наркома госконтроля.

III. 1. Назначить командующим армиями второй линии т. Буденного.

2. Членом Военного Совета армий второй линии назначить секретаря ЦК ВКП(б) т. Маленкова.

3. Поручить наркому обороны т. Тимошенко и командующему армиями второй линии т. Буденному сорганизовать штаб, с местопребыванием в Брянске.

IV. Поручить нач. Генштаба т. Жукову общее руководство Юго-западным и Южным фронтами, с выездом на место.

V. Поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом, с выездом на место.

VI. Назначить членом Военного Совета Северного фронта секретаря Ленинградского горкома ВКП(б) т. Кузнецова».

То, что Сталин еще утром 21 июня имел новую информацию о вероятном нападении фашистов в ближайшие часы, и не только поверил ей, но и уже к полудню давал указания по предотвращению возможных последствий немецкой агрессии видно, например, из воспоминаний командующего московским военным округом, генерала Тюленева:

«В полдень мне позвонил из Кремля Поскребышев:

— С вами будет говорить товарищ Сталин…

В трубке я услышал глуховатый голос:

— Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?

Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня. В ответ услышал:

— Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов.

В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии».

Но было бы крайне странно, если бы предупредив генерала Тюленина, Сталин не предупредил бы об изменении ситуации и Жукова с Тимошенко. Так что вся жуковская версия с немецким перебежчиком становится весьма сомнительной.

Ряд авторов в качестве доказательства того, что Сталин и Молотов до последнего момента не верили в возможность немецкого нападения, используют запись, сделанную 21 июня Димитровым в своем дневнике:

«В телеграмме Джоу Эн-лая из Чунцина в Янань (Мао Цзе-Дуну) между прочим указывается на то, что Чан Кайши упорно заявляет, что Германия нападет на СССР, и намечает даже дату — 21.06.41!

— Слухи о предстоящем нападении множатся со всех сторон.

— Надо быть начеку…

— Звонил утром Молотову. Просил, чтобы переговорили с Иос. Виссарионовичем о положении и необходимых указаниях для Компартий.

— Мол.: „Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я переговорю с И. В. Если будет что-то особое, позвоню!“»

Однако при внимательном прочтении этой записи следуют совершенно иные выводы. Ведь Димитров просит Молотова переговорить со Сталиным не по вопросу о том будет ли в ближайшее время война, а о том какие в связи с создавшейся ситуацией необходимо дать указания компартиям.

Если бы Молотов, как это часто изображается, действительно считал, что ни о какой войне с Германией и речи не могло быть, то и его ответ должен был звучать вполне определенно. А тут — положение неясно… не все от нас зависит. А раз положение неясно, то и пока непонятно и какие указания надо давать компартиям. Следовательно, еще утром 21 июня Молотов, по крайней мере, сильно сомневался, удастся ли СССР избежать войны, или же, что, скорее всего, не хотел, чтобы информация о скорой войне начала распространяться по Москве.

Впрочем, о том, что Сталин, по крайней мере, к 20 июня уже понимал, что война с фашистами может начаться в самое ближайшие дни, прекрасно видно даже из мемуаров Хрущева, которого ну очень трудно заподозрить в выгораживании Сталина:

«Наконец, в пятницу 20 июня я обратился к нему: „Товарищ Сталин, мне надо ехать. Война вот-вот начнется и может застать меня в Москве или в пути“. Я обращаю внимание „в пути“, а ехать-то из Москвы в Киев одну ночь. Он говорит: „Да, да, верно. Езжайте“.

Я сейчас же воспользовался согласием Сталина и выехал в Киев. Я выехал в пятницу и в субботу уже был в Киеве. Это говорит о том, что Сталин понимал, что война вот-вот начнется. Поэтому он согласился, чтобы я уехал, и был бы на месте, в Киеве в момент начала войны. Какие же могут быть рассуждения о внезапном нападении?»

Следовательно, согласно свидетельствам самого Хрущева уже 20 июня Сталин понимал, что война возникнет буквально в ближайшие дни. Другое дело, что до Никитки так и не дошло, почему же Сталин, прекрасно понимая, что война начнется со дня на день, так и не предпринял решительных действий по мобилизации армии, что и вылилось в его весьма наивный вопрос: «Какие же могут быть рассуждения о внезапном нападении?»

Впрочем, вернемся к мемуарам Жукова:

«…Тем временем в кабинет И. В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.

— Что будем делать? — спросил И. В. Сталин.

Ответа не последовало.

— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, — сказал нарком.

— Читайте! — сказал И. В. Сталин.

Я прочитал проект директивы. И. В. Сталин заметил:

— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем…»

Крайне сомнительно, что Сталин мог вечером 21 июня говорить о мирном исходе назревающего конфликта. Прежде всего, у него уже не было никаких дипломатических механизмов для разруливания создавшейся ситуации. Гитлер отказался принять Молотова в Берлине, а встреча Молотова с Шуленбургом, состоявшаяся перед самым приходом в Кремль Жукова и Тимошенко не дала никаких результатов. Вот как описывает эту встречу в своих мемуарах Бережков:

«Тем временем в Москве в половине десятого вечера 21 июня народный комиссар иностранных дел Молотов по поручению Советского правительства пригласил к себе германского посла Шуленбурга и сообщил ему содержание советской ноты по поводу многочисленных нарушений границы германскими самолетами.

После этого нарком тщетно пытался побудить посла обсудить с ним состояние советско-германских отношений и выяснить претензии Германии к Советскому Союзу. В частности, перед Шуленбургом был поставлен вопрос: в чем заключается недовольство Германии в отношении СССР, если таковое имеется?

Молотов спросил также, чем объясняется усиленное распространение слухов о близкой войне между Германией и СССР, чем объясняется массовый отъезд из Москвы в последние дни сотрудников германского посольства и их жен.

В заключение Шуленбургу был задан вопрос о том, чем объясняется „отсутствие какого-либо реагирования германского правительства на успокоительное и миролюбивое сообщение ТАСС от 14 июня“. Никакого вразумительного ответа на эти вопросы Шуленбург не дал».

Кроме того, всего за несколько часов до этого Сталин дал генералу Тюленеву указание о срочном приведении системы ПВО московского военного округа в состояние повышенной боевой готовности. А ведь Москва от границы находилась на расстоянии около тысячи километров, и трудно было бы ожидать, что «провокации» немцев начнутся с бомбардировки советской столицы. После всего этого говорить о возможности мирного исхода дела было бы просто бессмысленно. Если, конечно не считать, что Сталин был психически ненормальным человеком. Так что очень похоже, что намеренно наговаривает маршал на Сталина напраслину.

Другое дело, что, скорее всего, первый вариант директивы Генштаба отклоненный Сталиным, как это и было уже 18 июня, предусматривал объявление всеобщей мобилизации, а этого пока неспровоцированная агрессия Германии не стала юридическим фактом, Иосиф Виссарионович допустить не мог.

Поэтому Сталин настаивает на директиве, предусматривающей приведение войск лишь в тактическую боевую готовность для ведения ограниченных приграничных боев, которые как военное, так и политическое руководство страны и ожидало на начальном этапе войны:

«…Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений…»

Таким образом, Сталин до конца остался верен своей позиции. Необходимо скрытно повышать боеспособность приграничных округов, не давая при этом повода для обвинений в подготовке агрессии.

«…Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.