Сергей Парамонов - История руссов. Славяне или норманны?
В 1525 г. Мисюрь построил по приказанию великого князя “стрельницу каменную на Гремячей горе”. В 1528 г. Мисюрь умер в Пскове, был похоронен в Псковско-Печерском монастыре, а имущество его взял себе великий князь. Всех этих известий в летописи Корнилия нет. Замалчивая деятельность Мисюря, летописец стремится понизить престиж великого князя в Пскове.
Можно было бы допустить, что известия о Мисюре не выпускаются Корнилием, а вставлены редактором Псковской I летописи, составленной или Филофеем, тесно связанным с Мисюрем, или кем-нибудь из окружения Филофея. Но для такого предположения нет достаточных оснований: во-первых, известия, которые пропускает Корнилий, иногда не бывают посвящены одному Мисюрю, так что пропуски эти делаются с большим ущербом для летописи. Во-вторых, Мисюрь был хорошо известен монахам, ведь он первый сделал их монастырь значительным. То, что монахи замалчивают не только его видную деятельность в Пскове, но и погребение его в монастыре, конечно, не случайно.
В 1517 г. во Пскове обвалилась стена, и Иван Фрязин ее восстановил, “стена стала 40 сажен великому князю семьсот рублев, опрочи повозу поповского, а псковичи песок носили решетом сеючи”. Летописец Корнилия опускает это известие об укреплении великим князем псковских оборонительных сооружений. Печерская летопись осуждает вторичную женитьбу Василия Ивановича: “прелюбы творит”. Между тем, в других списках трогательно рассказывается о горе Василия Ивановича; вторичную женитьбу ему подсказывают бояре.
Об Иване Грозном Корнилий пишет в духе обличения, а возможно и клеветы… В рассказе о событиях 1510 г. дальше идут слова об антихристе, между тем в других летописях рассказывается о молитвах Ивана Грозного Троице, Печерской Богоматери и о том, что Иван Печерскому монастырю дал сел много и садами пожаловал многими. Об этих подаренных Псково-Печерскому монастырю землях как раз в Печерской летописи нет ни слова.
Таким образом, автор или редактор Псковской III летописи неизменно враждебно относится к великим князьям. Он не только сильно искажает, — он фальсифицирует историю».
Мы намеренно привели эту длинную цитату, чтобы показать, как, излагая факты, Масленникова наконец подходит к главному и называет вещи их настоящими именами. Действительно, злостное умолчание фактов, выбрасывание из истории того, что не нравится летописцу, иначе чем фальсификацией названо быть не может.
Из дальнейшего изложения Масленниковой (к чему мы отсылаем читателя непосредственно) видно, что летопись Корнилия, замалчивая роль Москвы и московских ставленников (даже если она была положительна), искажала события и с другой стороны: она замалчивала народные движения, роль веча в Пскове, значение демократии и т. д. Иначе говоря, представляла события с самой узкой партийной точки зрения. И это только случайно, что мы, имея разные редакции, можем восстановить истину.
Вывод, к которому пришла Масленникова в отношении одного списка Псковской летописи, в сущности, касается всех списков и всех летописей, только в различной степени. Правда, трудно быть в истории беспартийным, но материал, которым мы располагаем, говорит, что беспартийные страницы русской летописи — это только редкие исключения.
Итак, о беспристрастности русской летописи говорить не приходится; так как мы не собираемся писать трактата на эту тему, то мы не излагаем дальнейшего фактического материала, обратимся к высказываниям Шахматова и других знатоков летописей: они, в сущности, говорят то же, что и мы.
А. А. Шахматов («Повесть временных лет», 1916, с. XVI, Петроград) писал: «Рукой исторического летописца управлял в большинстве случаев (подчеркиванье наше. — С.Л.) не высокий идеал далекого от жизни и мирской суеты монаха-отшельника, умеющего дать правдивую оценку событиям, развертывающимся вокруг него, и лицам, руководящим этими событиями… Рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы».
Конечно, спасибо и на том, что хоть в 1916 году («лучше поздно, чем никогда») нашелся историк, сказавший правду о летописцах, но это меняет мало суть дела. Ведь исписаны тысячи страниц, отравлено наследие всех наших историков отсутствием правды о летописцах и, как следствие, сотнями ложных толкований.
Здание русской истории строилось из ненадежного и недоброкачественного материала, поэтому неудивительно, что колоссальное количество работ историков должно будет рухнуть, все их труды впустую и мы должны пересматривать все здание нашей истории заново.
Наконец, нельзя не обратить внимание на то, что самое заявление Шахматова сделано в такой обобщенной и бесстрастной форме в стиле Пимена из «Бориса Годунова», что оно теряет значительную долю своего действительного веса. Одно дело сказать описательно: «рукою исторического летописца управлял», а другое (что и следовало сказать): «русские летописцы записывали события часто весьма тенденциозно, поэтому относиться к летописям следует чрезвычайно критически и только после тщательного перекрестного допроса всех источников можно чему-то верить». На деле речь идет не о деталях исследования, а о самом методе исследования. Этого Шахматов в должной степени не подчеркнул, а в работах своих (признаваемых некоторыми его поклонниками «гениальными») допустил ряд крупнейших методологических ошибок и в первую очередь доминирование фантазии и домыслов над фактами.
Не следует думать, что взгляды Шахматова не нашли последователей — Д. С. Лихачев в книге своей «Русские летописи и их культурно-историческое значение», 1947 г., во многом солидаризуется с Шахматовым. На с. 188 он прямо заявляет: «Примеры тенденциозной переработки летописца Переяславля Русского легко могли бы быть увеличены». О тенденциозности и «политичности» летописей Д. С. Лихачев говорит в указанной книге неоднократно. Однако это ему не мешает воспевать дифирамбы русской летописи. Да, в русской летописи есть и некоторые положительные черты, но зато сколько отрицательных!
Итак, о беспристрастии русской летописи говорить нельзя, посмотрим, можно ли говорить о спокойствии, бесстрастии русского летописца.
В Комиссионном списке Новгородской летописи под 1186 годом мы находим:
«В тоже лето выгнаша новгородцы князя Мьстислава Давыдовица, и послаша ко Всеволоду в Владимирь по Ярослава по Володимирица, и вниде в Новгород, и седе на столе ноября в 20».
В Троицкой летописи под тем же годом находим: «В се же лето выгнаша Новгородцы Ярослава Володимерича, а Давыдовича Мьстислава пояша к собе княжити Нову-городу; так бе их обычяи блядиных детий».
Из этой цитаты видно, что летописец пылал гневом, описывая это событие. Его ругань не своего рода «façon de parler» тогдашнего времени, а акция, каравшаяся «Русской правдой» самым жестоким образом. За употребление этой ругани налагалась высочайшая материальная кара в зависимости от социального положения оскорбленной. Вина наказывалась наравне с умыканием, избиением или изнасилованием девицы.
Отсюда ясно, каково было спокойствие и бесстрастие летописца: он вышел совершенно из равновесия и прибег к крепчайшей базарной ругани. Его душевное состояние видно из сравнения двух приведенных выше отрывков: в одном был изгнан Мстислав, а приглашен Ярослав, в другом, наоборот, Ярослав был прогнан, а Мстислав приглашен! Излагать подобные ляпсусы русской летописи не имеет здесь смысла.
Из всего вышеизложенного вытекает одно: историк должен руководствоваться антитезой пушкинского утверждения, именно: «История народа принадлежит ученому историку, а не поэту». Тенденциозность русской летописи нельзя упускать из виду ни на мгновение, иначе работа историка будет совершенно бесполезна и ложна по выводам. Только тщательное критическое сравнение всех списков, всех летописей, всех источников, поддержанное железной логикой, может решить задачу.
12. Как создалась первая русская летопись
Д. С. Лихачев, напечатавший особое исследование: «Русские летописи и их культурно-историческое значение», 1947, изд. Ак. Наук, 1—500, считает, что после того, как Шахматов очистил летопись от всяких вставок и дополнений и получил «Древнейший летописный свод 1037–1039 гг.», единства в этом остатке не получилось. Даже этот урезанный свод также пестр, как и вся «Повесть временных лет».
В этом своде Лихачев различает два явственных слоя:
1. «церковные сказания о первых русских христианах» и
2. «народные предания о первых русских князьях-язычниках».
Кроме того, согласно Лихачеву, «церковные сказания составляют как бы одно целое, и слой устных преданий лишь прикреплен к ним».
Первую часть Лихачев называет условно «Сказанием о распространении христианства» и приписывает создание его времени Ярослава. Из него, он полагает, и «выросло впоследствии русское летописание».
