Владислав Карнацевич - Средневековье

Весь процесс проходил под пристальным наблюдением английских властей, чего они, собственно, и не скрывали. Здесь, в столице Нормандии, находились и комендант города граф Ричард Уорвик, и кардинал Винчестерский (Генри Бофор), постоянно наезжал и сам герцог Бедфорд. Теперь Деву держали в Буврейском замке в настоящей камере, в кандалах. Ее охраняли пять английских солдат, позволявших себе самые оскорбительные ругательства в адрес арестантки. Кстати, это было прямым нарушением процессуальных норм. Жанну должны были поместить в женское отделение архиепископской тюрьмы, где за арестантами наблюдали специальные монахини. Это было далеко не единственное нарушение традиций и конкретных законодательных норм на процессе в Руане.

По указанию Кошона, вероятно, было проведено предварительное следствие. С этой целью специальная комиссия посетила родину Орлеанской девы, где расспросила ее земляков. Однако фактически ничего предосудительного следователям найти не удалось. Жители Домреми и окрестностей характеризовали Жанну как добрую католичку, а не колдунью и еретичку. Как показал один из свидетелей на оправдательном процессе двадцать лет спустя, Кошон был крайне недоволен результатами работы комиссии. «Человеку, который собирал сведения о Жанне, не выплатили денег, потому что собранную им информацию епископ счел негодной. И в самом деле, он заявил мне, что хотел бы слышать о своей собственной сестре то, что говорили о Жанне», – так говорил свидетель.

Слушания начались 21 февраля 1431 года. Жанну попросили поклясться на Евангелии в том, что она будет говорить правду. В ответ Девственница заявила, что не знает, о чем ее будут спрашивать. Несмотря на долгие уговоры, подсудимая поклялась говорить правду лишь в отношении матери, отца и о том, что делала с тех пор, как отправилась во Францию[35]. Об откровениях же, получаемых от Бога, Жанна не собиралась рассказывать подробно, ссылаясь на какие-то ранее данные клятвы. Время от времени она переставала отвечать на такие вопросы, однажды посоветовала обратиться непосредственно к Карлу.

Обвиняемую допрашивали очень интенсивно – раз, а то и два в день, в том числе в ее камере. Эти допросы продолжались по три-четыре часа. На процессе Жанна вела себя смело, если не сказать дерзко. Не раз она грозила судьям, что те еще не знают, с кем имеют дело. В другой раз она грозила «надрать уши» судьям, пытавшимся исказить ее слова. Постоянно Жанна указывала, что уже отвечала на тот или иной вопрос и предлагала справиться у секретарей. Оказалось, что девушка обладает хорошей памятью и ясностью мышления, что очень помогло ей при путаной манере членов трибунала вести процесс, перекрестных допросах и постоянных перескакиваниях с одной темы на другую.

По общему признанию, ей удалось обойти практически все скользкие моменты, все ловушки, расставленные ей искушенными богословами. Нередко заданные ей вопросы не подразумевали ни положительного, ни отрицательного ответа. Например, Жан Бопен как-то спросил у обвиняемой, считает ли она, что находится в благодати. Ответ «да» свидетельствовал бы о гордыне, ответ «нет» – об отречении от Господа. Жанна ответила: «Если я не в благодати, пусть Господь пошлет ее мне, если в благодати, пусть Бог хранит меня в ней». В другой раз ее спросили, может ли она еще впасть в смертный грех. Ситуация та же, нельзя отвечать ни «да», ни «нет». Жанна говорит: «Мне об этом ничего ни известно, я во всем полагаюсь на Господа». (Впрочем, этот ее ответ был все же истолкован в нужном суду духе, как и многие другие ее ответы и слова, на то существовала специальная редакционная комиссия, исправлявшая протоколы заседаний.) Такие ответы позволили историкам говорить или о поразительной интуиции и природном уме Орлеанской девы, или о полученном в свое время неплохом образовании. Один из ходов Жанны был особенно силен. Когда ей предложили прочитать молитву, она попросила Кошона исповедовать ее (нормальная просьба перед молитвой). Руководитель процесса сделать этого не мог, поскольку после исповеди не имел бы права быть судьей.

Вероятно, в связи с неожиданной «прыткостью» ответчицы, судьи приняли решение превратить процесс из открытого в закрытый, хотя, надо сказать, особых волнений в Руане в поддержку Девы Жанны и не было. Поэтому-то процесс и состоялся не в Париже, как того изначально требовали богословы университета, а здесь – в центре оккупированной англичанами территории.

Жанне было предъявлено несколько основных обвинений. Первое касалось дьявола, с которым Дева якобы вступила в связь как раз под «деревом фей» в Домреми. Однако сформированная комиссия, на этот раз во главе с герцогиней Бедфордской, еще раз убедилась в девственности Жанны. По средневековым же поверьям, ведьма должна была отдаться сатане при первой же встрече. Впрочем, оставались еще голоса неизвестной природы. Они особенно интересовали судей. Какие это были голоса, исходил ли от них свет, на каком языке они говорили, почему они давали такие советы, а не этакие… Жанна или уклонялась от ответов, или с обезоруживающей непосредственностью отвечала на вопрос, были ли одеты святые: «А вы думаете, Богу не во что одеть своих ангелов?» и т. д. в том же духе. Несмотря на то что никакой конкретной информации из Орлеанской девы выжать не удалось, парижские эксперты дали нужное трибуналу заключение: предмет, характер и цель «откровений», а также отвратительные личные качества обвиняемой указывали на то, что «голоса» и видения Жанны представляют собой «ложные, обольстительные и опасные наваждения».

Другой «важной уликой» был мужской костюм Жанны. Вообще-то, это и в самом деле не согласовывалось с церковными правилами. Но для обвинения в ереси – тем более на показательном процессе, целью которого было убедить в виновности Жанны как можно больше ее соотечественников, – этого было явно недостаточно. Вот что писал по этому поводу один теолог после победы французов под Орлеаном: «Бранить Деву за то, что она носит мужской костюм, значит рабски следовать текстам Ветхого и Нового Заветов, не понимая их духа. Целью запрета была защита целомудрия, а Жанна, подобно амазонкам, переоделась в мужчину именно для того, чтобы надежнее сохранить свою добродетель и лучше сражаться с врагами отечества». На процессе Жанна утверждала, что надела мужское платье по велению голосов, но согласилась надеть женское платье для мессы. Так что, последовавшие обвинения в том, что она упорствует в своем нежелании носить женскую одежду, не соответствовали действительности.

Кроме того, Орлеанскую деву обвиняли в кровожадности, но она твердила, что всегда пыталась сначала воздействовать на врагов путем переговоров – и это была чистая правда. Жанне вменяли в вину нападение на Париж в Богородицын день, нарушение христовой заповеди прощения (Дева отдала под суд одного из пленных бургундцев), непослушание родителям (она, видите ли, ушла из дома, не спросив разрешения у супругов д’Арков), ношение корня мандрагоры, очень интересовались «волшебными свойствами» ее меча и знамени (как же еще ей удавалось брать неприступные крепости, лишь прикоснувшись к их стенам древком флага?). В отношении последних двух предметов, которые пытались представить талисманами, врученными Жанне дьяволом, трибунал ждала неудача. На знамени был начертан девиз «Иисус-Мария», а меч был найден, как вы помните, в церкви, а также был украшен пятью крестами – какая уж тут нечистая сила!

Судей интересовали мельчайшие подробности биографии подсудимой. Не все удалось узнать им от Жанны, не все знаем в результате и мы. Слишком часто Дева отвечала уклончиво. Крестил ее, насколько она знает, священник из Домреми, крестными были такие-то люди, но, как ей говорили, были у нее и другие крестные матери (?). Даже фамилию свою Жанна отказалась называть, в детстве, мол, ее называли Жанеттой, сейчас зовут Девой Жанной. А вот фамилию родителей, пожалуйста – д’Арк. Произнесено это было, кстати, с лотарингским акцентом – «Тарк». Кстати, в то время частицу «д» вообще не выделяли апострофом – писали «Дарк», «Тарк» и даже «Дэй». В привычном нам виде эту фамилию впервые записал один орлеанский поэт лишь в конце XVI века.

Надо сказать, что акцент, с которым говорила Жанна, историки удостоили отдельного анализа. Эти исследования могли бы пролить свет на происхождение героини. Итак, на вопрос Сегена, одного из судей на первом процессе в Пуатье: «На каком языке говорит ваш голос?» – она ответила: «На языке, который лучше, чем ваш». Сеген в протоколе уточнил, что сам он говорил на диалекте Лимузена с сильным акцентом.

Об особенностях языка Девы мы узнаем из показаний свидетелей на оправдательном процессе, который был устроен через много лет после руанского. Жан Паскерель, духовник Жанны, приводит ее обращение к Гласдейлу: «Glasidas, rends-ti, rends-ti au roi du ciel» (Гласидас, сдавайся! Сдавайся Небесному королю!). Здесь, как видим, стоит «И» вместо «toi». Из письма от 16 марта 1430 года к жителям Реймса явствует, что Жанна произносила «ch» (ш) вместо «j» (ж). Так, клерк, не расслышав «joyeux» (веселый) написал «choyeux» (изнеженный); затем, памятуя об акценте Жанны, он зачеркнул слово и написал его правильно. Что касается часто употребляемых Жанной слов «еп nom De» (au пот de Dieux – во имя Бога), то это выражение типично для жителей Лотарингии.