Сергей Цветков - Александр Первый
VIII
Я веровал и потому говорил: я сильно сокрушен.
Псалом 115, 1
Реставрация Наполеона решающим образом изменила положение дел на Венском конгрессе. Антифранцузская коалиция, с таким трудом разрушенная Талейраном, в один миг вновь сплотилась. Меттерних, сразу же после прочтения депеши о побеге Наполеона, поспешил к Александру. Это была их первая встреча после размолвки. Царь принял Меттерниха незамедлительно. "Нам не пришлось долго обсуждать меры, которые следовало принять, — вспоминал Меттерних, — решение последовало быстрое и категорическое. Уладив это дело, император сказал мне: "Нам остается еще окончить личную распрю. Мы оба христиане, наша святая вера заповедует нам прощать обиды. Обнимем друг друга, и пусть все будет предано забвению". Император обнял меня и отпустил с просьбой возвратить ему прежнюю дружбу. В продолжение позднейших наших многолетних сношений ни разу не было более речи о том времени, когда мы рассорились. Наши отношения не замедлили принять прежний искренний характер".
Правда, их вновь установившейся дружбе через несколько дней пришлось выдержать новое испытание. Дело в том, что Людовик покинул Тюильри так поспешно, что оставил в своем кабинете многие секретные бумаги, в том числе и ратифицированный договор с Англией и Австрией против России. Наполеон не замедлил отослать его царю с сопроводительным письмом, в котором предлагал восстановить былой союз.
Прочитав предательский договор, Александр пригласил к себе Меттерниха.
— Вам знаком этот документ? — спросил он австрийского министра, показывая ему договор.
Меттерних сохранил наружное спокойствие, но мысли его смешались; он молчал, подыскивая себе оправдание. Царь прервал его размышления:
— Меттерних, пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Теперь нам предстоят другие дела. Наполеон возвратился, и поэтому наш союз должен быть крепче, нежели когда-либо.
С этими словами он бросил злополучный договор в камин.
У Александра состоялся разговор и с Талейраном, где царь сказал, что пожертвует для борьбы с Наполеоном последним солдатом и последним рублем. О договоре он даже не упомянул.
Талейран в свою очередь ничуть не возражал, чтобы вновь предоставить Александру первенствующую роль в коалиции, объясняя Людовику, что это даже выгодно для Франции, потому что русский царь не питает относительно нее никаких честолюбивых замыслов.
Мирные предложения Наполеона были отвергнуты. Нессельроде с холодной улыбкой передал наполеоновскому послу слова царя: его величество жаждет только одного — истребления Бонапарта и его сторонников.
13 марта был заключен новый союзный договор. Россия, Австрия и Пруссия обязались выставить по 150 тысяч солдат, а Англия, помимо этого, субсидировать кампанию.
В начале апреля русская армия под командованием Барклая-де-Толли выступила в новый заграничный поход.
Александр оставил Вену 13 мая, намереваясь дождаться подхода армии на Рейне, ближе к границам Франции.
Он переживал жестокий внутренний кризис. Та легкость, с которой Наполеон опрокинул Бурбонов, не позволяла сомневаться в народных симпатиях к французскому императору. Александр терзался тем, что год назад, в Париже, навязав Франции Людовика, он ошибся сам и, по-видимому, исказил замыслы Провидения. Но наиболее непереносимой была мысль о том, что, быть может, теперь не он, а "человек с Эльбы" является орудием Божественного Промысла и, следовательно, начинать войну против него означает противиться всевышней воле. Эти сомнения были настолько мучительны, что на этот раз Александр не спешил с открытием военных действий и даже как будто притормаживал движение русской армии к Рейну.
В таком душевном состоянии он приехал в Гейльбронн. Здесь произошла его первая встреча с баронессой Крюднер, встреча, которая решительным образом переменила настрой его мыслей.
Юлия фон Крюднер (урожденная баронесса фон Фритингоф) была дочерью ливонского магната и приходилась внучкой фельдмаршалу Миниху. Она родилась в 1764 году и была крещена по лютеранскому обряду. Получив чисто светское воспитание (ее главными учителями были танцмейстер и французская гувернантка), она вышла замуж за барона Крюднера, русского посла в Митаве, а впоследствии в Венеции, Копенгагене и Берлине.
Муж скоро наскучил ей. Под предлогом болезни она уехала от него в Париж. Здесь она попробовала себя на первых ролях в салонах, но, сделав двадцать тысяч долгу, поспешно перебралась на юг Франции в сопровождении какого-то немолодого ученого. На водах в Бареже она встретила молодого драгунского офицера маркиза де Фрегевиля и, по ее собственным словам, обрела в нем счастье, которое не нашла в обществе мужа. Барон наотрез отказал ей в разводе и велел ехать к матери в Лифляндию. Она отправилась туда с любовником, мечтая провести с ним "остаток своих дней". Однако в их идиллию вмешалась революция. По дороге маркиз решительно объявил ей, что долг патриота зовет его на родину. Потеряв свое счастье, баронесса не долго скучала. Она стала вести веселую бродячую жизнь, время от времени сходясь с мужем, чтобы выбраться из финансовых затруднений. Ее упорство достигло цели — она стала «звездой» салонов. Везде — в Теплице, Лозанне, Женеве, Лейпциге, Берлине и Петербурге — она привлекала внимание светской толпы: французских эмигрантов, литераторов и ученых дам, модных щеголей и скучных "их превосходительств". И только вновь оказываясь в тихом захолустье родной Лифляндии, она чувствовала себя ничтожной и опустошенной; здесь она пыталась размышлять о Боге, молиться и, насколько позволяли средства мужа, благотворительствовать.
В 1802 году умер ее муж, еще раньше — ее отец. Но ужаснее потерь близких людей и расстроенных дел было старение — ей шел тридцать восьмой год. Нужно было подумать о том, как заставить свет не позабыть о себе. Лавры г-жи де Сталь не давали ей покоя. В подражание знаменитой «Дельфине» баронесса написала «Валерию» — сентиментальный роман в письмах, содержащий странную историю платонической любви с оттенком изысканной чувственности. Чтобы заставить публику говорить о нем, г-жа Крюднер инкогнито объезжала модные магазины, спрашивая шляпы, перья, ленты а-ля Валерия. Не прошло и недели, как Париж сошел с ума на «Валерии»; роман выдержал несколько изданий. Шатобриан и г-жа де Сталь почтительно отозвались о нем в салонах. Но баронессе было мало этого признания, она добивалась одобрения самого Наполеона. Зная, что на библиотекаре Государственного совета Барбье лежит обязанность приносить все новые книги на просмотр Наполеону, г-жа Крюднер упросила его положить на стол первому консулу ее «Валерию». Наполеон, прочитав несколько страниц, отбросил книгу, а наутро сказал библиотекарю: "Вы, кажется, забыли, Барбье, что я не люблю романов в письмах. Подобные книги годятся только для женщин, которые не знают, на что терять время".
Г-жа Крюднер передала Барбье другой экземпляр, в великолепном переплете, вложив между страницами письмо, в котором просила первого консула милостиво принять творение иностранки, "избравшей Францию родиной своего сердца". Привлеченный переплетом, Наполеон поначалу живо раскрыл книгу, но, едва взглянув, с досадой отшвырнул; письмо «иностранки» только усилило его раздражение. "Посоветуйте от меня этой сумасшедшей Крюднер, — сказал он Барбье, — чтобы впредь она писала свои сочинения по-русски или по-немецки, дабы мы избавились в будущем от этой сентиментальной чепухи".
Потом был третий экземпляр, в еще более роскошном переплете, который, однако, сразу полетел в камин.
После этого аутодафе Наполеон в глазах г-жи Крюднер превратился из гения в "черного ангела". Она не смогла дольше оставаться в Париже, этой резиденции демона зла. Только в родном лифляндском имении баронесса несколько пришла в себя. Местный пастор приходил давать уроки Закона Божьего ее маленькой дочке. Г-жа Крюднер от нечего делать приняла участие в занятиях и мало-помалу увлеклась ими. По замечанию одного французского писателя, "галантные дамы, посвящающие себя милому Богу, приносят Ему обыкновенно изношенную душу, ищущую занятий. Их набожность можно назвать новой страстью, и их нежное сердце в порыве самого покаяния меняет лишь предмет своей страсти".
"Обращение" баронессы ускорила смерть одного ее любовника, принятая ею за знамение свыше. Она боялась умереть нераскаянной. Дневной свет наводил на нее страх. Она заперлась в своей комнате, тщательно занавесив окна и законопатив щели. Опасаясь, что смерть сразит ее на пороге дверей, она не решалась переступить через порог. Так прошло несколько недель.
Наконец ей захотелось размяться. Почему-то она решила, что может отправиться на прогулку только в новых туфлях, и послала за башмачником. Когда он явился, баронессу поразило счастливое выражение его лица.
