Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Юрий Владимирович Костяшов

клопов. Она говорила, что в том доме, куда их поселили, очень много блох и клопов. Потом она приходила еще несколько раз и каждый раз плакала. Ко­нечно, дом большой, новый, и ей было очень жаль расставать­ся с ним. Она помогала мне благоустраиваться. Вешала карни­зы и шторы. Расставляла мебель, какая была. Бывшая хозяйка говорила, что на чердаке было очень много добра, но пересе­ленцы, которые приехали раньше нас, все вынесли, потому что дома не были заперты и никем не охранялись. Брали все, что плохо лежит.

Александра Ивановна Митрофанова поселилась в пус­том доме в поселке Ляптау (сейчас Муромское). К ней тоже из Зеленоградска пришла бывшая хозяйка дома:

— Милостыню просила с девочкой. Девочке примерно лет восемь-десять. Пришла и говорит: «Фрау, дас хауз — мой». — Я говорю: «Я не виновата». Дала ей милостыню, они пошли. А уже было холодно. И вот недалеко от Зеленоградска, у колхоза «Победа», хуторок был разрушенный. Они там затопили печку, у печки грелись. И замерзли...

Переселение на чердаки и в подвалы было далеко не самым худшим исходом. В первые послевоенные месяцы существова­ла еще одна категория немцев — бездомные: одинокие старики, беспризорные дети. Создававшиеся в спешном порядке дома престарелых и детские приемники не могли вместить всех нуж­дающихся.

Мария Павловна Кубарева, работавшая ответственным секретарем редакции газеты «Новое время», издававшейся на немецком языке, рассказала о таком случае:

— Однажды в кабинет к редактору вошла старая немка лет семидесяти-восьмидесяти и с плачем упала перед ним на коле­ни. Ее подняли, успокоили. Она рассказала, что одинока и бездомна, во время бомбежки английскими самолетами улица, где она жила на берегу реки Прегель, была полностью разруше­на; дочь ее погибла при пожаре. Женщина просила устроить ее в дом престарелых. Легко сказать, но где найти там место? Мне поручили отвести немку в учреждение, которое занималось этими вопросами и размещалось где-то в конце улицы Тельмана или на улице Александра Невского (уже не помню точно). Дело было зимой, на мостовой полно снегу, еле дотащила я эту женщину, поддерживая под руку, до нужного дома. Но там не хотели ее принять из-за отсутствия мест в интернате. Пришлось мне идти за помощью в обком партии (он находился тогда на Советском проспекте). Все уладилось, немку удалось опреде­лить в дом престарелых.

Особенно трудно немцам было пережить жестокую зиму 1946 — 1947 годов. В это время Нина Моисеевна Вавилова работала на вагонзаводе: «Кому негде было жить — те ходили зимой на завод ночевать. Много стариков позамерзало в ту зиму. Однажды возле моего станка я увидела немца-старика, трогаю его, проснись, мол, — а он уже окоченел. Такая была зима суровая, мороз сильный. Переводчица, фрау Люшкина, говорила: «О, рус, вы приехали и зиму привезли. У нас никогда такой не было».

Голод гражданского населения

Еще более острой проблемой для оставшегося немецкого населения было пропитание. Легче было тем, кто сохранил свое жилье, а значит, имел и какие-то запасы. Об этом вспоминала Мария Алексеевна Скворцова из поселка Саранское: вместе с другими переселенцами она не раз находила спрятанные не­мецкие фляги с зерном. Но большинство немцев запасов не имело.

Коменданту гор. Кёнигсберга генерал-майору тов. Смирнову

Все выявленное и выявляемое в городе Кёнигсберге продовольствие и фураж передайте в распоряжение интендантского управления фронта.

Для снабжения немецкого населения используйте муку из затонувших барж, картофель, находящийся на складах города, и мясной сбой, имеющийся на холодильнике.

Начальник тыла 3-го Белфронта генерал-майор и/с Рожков, 22 апреля 1945 года

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 7. Л. 1

Анатолий Адамович Поплавский из Багратионовска за­метил, что «немцы часто прибивались к воинским частям: сти­рали, убирали — тем и кормились». «Когда войска стояли в городе, повсюду были походные кухни. Вместе с нашими сол­датами питались и немцы. Когда походных кухонь не стало, положение немцев осложнилось» (Я.А. Л-ин).

В первые же недели после взятия Кёнигсберга на местное население была распространена карточная система. Нормы получаемого по ним продовольствия были очень скромные, но и их отоваривать приходилось с большим трудом.

Снабжение немецкого населения обеспечивается по линии отпуска продовольствия в централизованном порядке с НКО. Для трудоспособного немецкого населения хлеб отпускается 400 граммов. Нетрудоспособные и иждивенцы получают хлеба — 200 граммов.

Для работающих по строительству, канализации, водопроводу организовано общественное питание. Горячая пища выдается один раз в день. В данный момент НКО отпуск продуктов совершенно прекратил.

Из доклада о работе гражданского управления Кёнигсберга за апрель-ноябрь 1945 года

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1.Д. 5. Л. 61

Уже осенью 1945 года комендатуры выдавали продоволь­ственные карточки только работающим немцам. Об этом рас­сказали Николай Васильевич Енин из Калининграда, Влади­мир Петрович Филатов из Маршальского и другие. Однако работали не все. И не хотели, как считают некоторые наши собеседники.

— Инициативы у них не было, — говорит Петр Яковлевич Немцов, живущий в Калининграде с 1945 года, — другой там ремонтирует что-то, или, допустим, шьет, или обувь чистит, или велосипеды налаживает, или торгует. Но те, кто этим не занимался, жили плохо. По каким мотивам эта часть немцев не работала, я не знаю. Может, это были те, кто воспитан в нацистском духе и не хотел работать на советское государство?

Нам видится более простое объяснение: не все могли рабо­тать, да и число рабочих мест было ограничено. За работу (а значит, и паек) держались изо всех сил. «У работающей на вагонзаводе фрау Цимлер было двое детей. Очень они голода­ли. Мать их в холод, больных, за собой на работу таскала, чтобы только карточки не лишиться», — свидетельствует Нина Моисеевна Вавилова.

Те, кому не удавалось устроиться на работу, крутились как могли: шли в няньки, домработницы, шили одежду на заказ, ловили рыбу и торговали ею, продавали оставшиеся вещи.

— Когда мы жили