Александр Шубин - Анархия – мать порядка
В то же время в результате революции Россия первой в мире создала систему государственно-монополистического регулирования индустриального хозяйства, которую только десятилетие спустя, и учитывая российский опыт, стали строить такие развитые страны, как США и Германия. Россия стала «опытным полигоном» последующих реформ Рузвельта, Гитлера, Муссолини, Народного фронта во Франции и др. НЭП стал первой системой всеобъемлющего государственного регулирования индустриально-аграрной экономики в условиях мирного времени (до этого такое регулирование в Европе вводилось в условиях войны). Однако варианты этого пути развития, как оказалось — магистрального в ХХ веке — могли быть разными (достаточно сравнить модели Гитлера и Рузвельта). Итоги Российской революции, победа в ней большевиков, во многом сузили спектр возможных альтернатив развития страны. Но они предопределили прорыв страны к индустриальному обществу и социальному государству уже в первом эшелоне развитых стран мира – возможность, совершенно нереальная для Российской империи.
Уменьшилось болезненное расслоение крестьян. Бедняки получили землю или ушли «в начальство». Преобладающей фигурой на селе стал середняк, то есть крестьянин, кормящийся преимущественно своим трудом. Кулачество сохранялось, но было ослаблено давлением власти, стремившейся предотвратить образование сельской буржуазии. Общество стало более однородным, социально равноправным, мобильным. Вместе с некомпетентными массами в правящую элиту пришли и талантливые организаторы. Планы индустриального строительства, смелые идеи новых правителей встречали горячую поддержку у многих специалистов независимо от их политической принадлежности. Страна вступала в индустриальную эпоху, переустройство общества на рациональных индустриальных основах требовало миллионов инициативных людей. Обстановка революции и гражданской войны в достатке породила их.
Новая социальная структура, несмотря на сходство с дореволюционной, была еще очень неустойчива, социальные силы были еще далеки от равновесия, давление на правящую элиту с разных сторон нарастало, а сама эта элита формировалась на глазах, была разнородной и смутно представлявшей себе перспективы развития, собственные интересы и цели. В этих условиях и развернулась драма идейно-политической борьбы в правящей коммунистической партии, которая стала переплетением социальных конфликтов, психологических противоречий, столкновения выстраданных идей[704].
Незавершенность даже самых великих революций неизбежна. Они – импульс, их итоги и традиции определяют направление развития на десятилетия вперед. А эти итоги – результат противоборства. В основе советского общества ХХ века сплелись и государственная мысль Ленина и Сталина, и буйное сопротивление украинских атаманов, и вольнолюбивые лозунги Махно. Таким же компромиссом победителей и побежденных была почти вся наша история после 1917 г. Итоги революции и гражданской войны во многом предопределили дальнейшее развитие Советской культуры, поражавших мир и своими ужасами, и невероятными достижениями. Сталинский террор и разгром нацизма, начало покорения космоса и «холодная война», голодомор и сытость «застоя», «золотой век» кинематографа и «праздник непослушания» Перестройки – все уходит корнями в Великую Российскую революцию, в ее полюса – вольную стихию и государственную волю, анархическую самоорганизацию и коммунистический режим, повенчанные Советской идеей, за которую ратовали чекисты и повстанцы, коммунисты и анархисты, Ленин и Махно.
Глава VII
Хранители опыта
Анархисты в эмиграции
Оказавшись в Румынии, махновцы были разоружены властями. Нестор с женой были поселены в Бухаресте. Большевики требовали его выдачи, и в апреле 1922 г. Махно предпочел перебраться в Польшу. Советская дипломатия и здесь добивалась его выдачи как уголовного преступника. При этом Махно не скрывал своих взглядов, агитировал за советскую власть, и польская администрация на всякий случай отправила группу анархистов из России в лагерь для перемещенных лиц. В июле 1922 г. Махно обратился к властям с просьбой разрешить ему эмиграцию в Чехословакию – более демократическую страну. Но в этом батьке было отказано – поляки подозревали его ни мало ни много в стремлении поднять восстание в Восточной Галиции в пользу Украинской советской республики. Прокурор окружного суда Варшавы видимо не вдавался в разногласия между российскими революционерами, и по-своему истолковал высказывания Махно в поддержку Советов, революции, коммунизма и свободного самоопределения украинцев в Восточной Галиции. 23 мая 1922 г. против Махно было возбуждено уголовное дело. 25 сентября 1922 г. Махно, Кузьменко и двое их соратников – И. Хмара и Я. Дорошенко, были арестованы и отправлены в Варшавскую тюрьму.
В мире поднялась кампания в защиту Махно, которую вели массовые анархо-синдикалисткие организации.
27 ноября Махно второй раз в жизни предстал перед судом. Его обвиняли в контактах с миссией УССР в Варшаве и подготовке восстания. После того, как абсурдность этого обвинения стала очевидна, прокурор стал доказывать, что Махно не политэмигрант, а бандит. Возникла угроза, что Польша использует узников как разменную монету в дипломатической игре и выдаст их большевикам.
Выступления батько на процессе имели успех – особенно напоминания о том, что своими действиями в тылу красных он фактически спас Варшаву в 1920 г.[705] Уголовные обвинения доказаны не были, и 30 ноября Махно был оправдан. Он поселился в Торуни, но после откровенных заявлений о стремлении продолжать вооруженную борьбу с большевиками польское правительство выслало Махно из страны в январе 1924 г. К этому времени было уже ясно, что в ближайшее время поднять восстание на территории СССР не удастся. Махно уехал в Данциг, но там тоже подвергся преследованиям, и перебрался в Париж, где и прожил остаток дней.
Последние годы Махно не были такими же бурными, как предыдущие, но все же это не было тихое угасание, подобное жизни многих эмигрантов. В Париже Махно оказался в самом центре политических дискуссий.
После завершения Российской революции отечественные анархисты оказались носителями уникального практического опыта революционной борьбы и создания нового общества. Опыт, которым обладали анархисты из России и Украины, определял то внимание, с которым мировая анархистская общественность следила за спорами в среде российских анархистов в 20-30-е гг. Важность исхода этих споров для мирового анархизма определила и активное участие в них таких авторитетных в международных анархистских кругах теоретиков, как Александр Беркман, Энрике Малатеста, Макс Неттлау, Луиджи Фабри, Себастьян Фор, Рудольф Рокер и др. Но их авторитет, приобретенный десятилетиями участия в анархистском движении и множеством произведений, на которых воспитывались целые поколения анархистов, оказывался решающим не сам по себе, а только в соответствии с тем или иным мнением, поддержанным деятелями российского анархизма. Ведь за их плечами была практика революции.
Дискуссии анархистов из России оказались в центре эволюции анархистской мысли между двумя европейскими революциями, в которых анархизм сыграл заметную роль Российской и Испанской революциях. Развитие идей хранителей опыта Российской революции во многом определяло логику развития анархизма того времени.
Участие анархистов в махновском движении и других выступлениях против власти РКП(б), поддержка ими Кронштадского восстания, активизация анархо-синдикалистской пропаганды в городах – все это вызывало репрессии против анархизма со стороны карательных органов большевистского режима. Большинство лидеров анархизма было арестовано, им угрожала гибель. В 1921 г. под давлением международной общественности руководители РКП(б) приняли решение выслать из страны часть арестованных анархистов, среди которых были видные анархо-синдикалисты Г. Максимов и А. Шапиро, В. Волин и П. Аршинов.
Вскоре сформировались три основных группировки анархистов-эмигрантов, различавшиеся прежде всего тактическими разногласиями и практическим опытом. Первая – анархо-синдикалисты (А. Шапиро, Г. Максимов, Е. Ярчук и др.), считали основным направлением работы создание синдикатов, способных взять в свои руки регулирование социально-экономической жизни. По прибытии за рубеж они организовали Комитет защиты анархо-синдикалистов в России. Комитет вошел в качестве рабочей группы в структуру Международного товарищества рабочих – созданного при участии российских эмигрантов на конгрессе революционных синдикатов и анархо-синдикалистских групп в Берлине в 1922-1923 гг. объединения крупнейших синдикалистских профсоюзов, насчитывавших позднее в общей сложности более миллиона человек. А. Шапиро стал одним из трех секретарей МАТ. В 1923 г. Комитет выпускал журнал "Рабочий путь". Члены Международного товарищества рабочих считали основной организационной формой сил, стремящихся к анархии, синдикаты – профсоюзы, выступающие за революционное переустройство общества на основе безгосударственного социализма и коммунизма. Анархо-синдикалисты выдвинули идею “переходного периода” к анархии после революции. В соответствии с ней после революции власть отомрет не сразу, а сначала перейдет к сети самоуправляющихся организаций – рабочих профсоюзов, потребительских обществ и территориальных коммун. Но большинство анархистов были воспитаны на трудах Кропоткина конца XIX – начала XX вв., и верило в немедленный переход к анархическому коммунизму в ходе социальной революции. Анархо-синдикалистская идея “переходного периода” была навеяна как раз опытом Российской революции и открыла путь разработке программы-минимум анархистского движения, реалистичных моделей устройства уже не капиталистического и не бюрократического, но в то же время еще не коммунистического общества. Но анархо-синдикалисты имели среди российских анархистов репутацию “меньшевиков нашего движения”, и их идея подверглась острой критике со стороны преобладающих в мировом анархистском движении сторонников радикального анархо-коммунизма. Однако в 1923-1925 гг. ветераны анархистского движения Макс Неттлау и Мария Корн обратили внимание анархистов на необходимость постепенного вызревания анархических отношений в предреволюционном обществе. Правда, эти взгляды остались тогда фактически незамеченными.
