Розалин Майлз - Я, Елизавета
Однако часть преемников уцелела, а в их числе – мои католические лорды из верхней палаты, такие, как Дерби и Шрусбери, не говоря уже о Марииных последышах, вроде лордов Гастингса и Монтегью.
Кому доверять?
Кому, кроме себя?
О, Боже, защити мои права!
Ночь перед битвой я, как старинные рыцари, провела в бдении: я молилась перед открытием моего первого парламента, просила даровать силы – без Божьей помощи мне было не обойтись.
Я встретила этот день, как и день коронации» во всеоружии блеска и могущества.
– Покажитесь во всей красе, – убеждал Робин. – Пусть видят, что вы, королева, едете открывать свой парламент, чтобы утвердить там свою волю. Доверьтесь мне!
И снова его стараниями появились мелочно-белые мулы, золоченый портшез, золотой и серебряный балдахин, все великолепие государственной власти. На этот раз я красовалась в алом бархате, отороченном по воротнику и запястьям мягкой белой лисой, с высокими манжетами из перламутрового шелка, собранного в безупречные складки, в золотом оплечье с жемчугами. На груди висел рубин с голубиное яйцо, свободно распущенные волосы венчала шапочка из алого бархата, расшитая жемчугом и золотыми бусинами. На ступенях палаты лордов стояли все мои пэры в коронационных облачениях, и казалось, Вестминстер вновь готов чествовать свою королеву.
Как же я обманулась! Едва с тоскливым скрипом распахнулись старые тяжелые двери, как до меня донеслись звуки хорала. Грегорианского хорала! Изнутри выползала черная безликая масса: монахи в клобуках выступали по двое, размахивая целым лесом крестов, кадя ладаном, каждый с высоко поднятой по римскому обряду восковой свечой. Неужто я не могу открыть свой парламент без этой Римской отрыжки?
– Уберите свечи! – в ярости заорала я. – И без них видно!
– Довольно папистских штучек! – взревела толпа за моей спиной.
Однако в своем окружении я расслышала злобное шипение и поняла: чтобы править церковью, как правил отец, придется выдержать бой.
В палате общин они ждали меня, две стаи волков: горящие отмщением протестанты, только что из Женевы, против неукротимых папистов, которые умрут, но не сдадутся. Я сидела на троне и оглядывала их ряды.
Многих я знала если не в лицо, то понаслышке. Вот белолицый, красногубый, недоброй славы доктор Джон Стори, да, тот самый, что бросил в огонь Латимера и Ридли. Стори говорил первую речь в парламенте.
– Держитесь старой веры, истребляйте еретиков! – с горящими глазами убеждал он. – Надо жечь, как жгли, нет. Ваше Величество, надо жечь больше ради здравия вашей души и вашего народа! Да я сам, – похвалялся он, – швырнул вязанку хворосту в лицо Уксбриджскому гаденышу, когда тот на костре затянул псалом, и бросил к его ногам вязанку терновника – жалко, что не больше!
То же было и в верхней палате, когда один из недавних изгнанников обрушился на «Кровавого Боннера», епископа Лондонского при Марии – тот засек до смерти старика протестанта, которому шел уже девятый десяток.
– А что, – издевался Боннер, – старый ли, молодой, он бы сам предпочел подставить задницу под плеть, чем все тело – огню.
Тошнотворный запах ладана щекотал ноздри, меня мутило. Этих людей не исправить, не спасти, с ними не сговориться. И пядь за пядью, речь за речью мы теснили их: Сесил, и Ноллис, и я, и свояк Сесила, которого я нарочно назначила лордом-хранителем печати, пока наконец весь парламент не сплотился вокруг меня. И мы провели закон, чтобы всякого, кто не поддержит мои усилия по установлению истинной и мирной религии вместо старой веры с ее жестокостями, отстранять от должности или даже заключать в Тауэр – пусть на досуге поразмыслят об истинном учении.
– Славно потрудились, мадам, – поздравил меня Сесил, когда я распустила собравшихся.
Я кивнула.
– Славная работа, миледи, – согласился Робин, потом коварно улыбнулся:
– А теперь что вы скажете насчет того, чтобы развлечься? Мне доставили из Ирландии конька, который ждет не дождется, когда его уздечки коснется женская рука, мечтает испробовать ваши шпоры, касание вашего хлыста…
Я рассмеялась в его притворно-невинные глаза. Да, я показала, что умею парить, теперь можно царственно показать себя женщиной.
И тут мой парламент все испортил, потребовав от меня платы.
Глава 4
Плевое дело.
Скажите лучше, дело о плеве, ибо они просили никак не меньше.
За удачную сессию мне, похоже, предстояло заплатить девственностью. Мой парламент, признав за мной главенство в вопросах веры, решил укоротить мои девические деньки – попросил, нет, потребовал как можно скорее избрать себе мужа. Лорд-хранитель печати, сэр Николае Бэкон, явился прямиком с последнего заседания в Вестминстере и сейчас, отдуваясь, стоял передо мною с прошением в руках.
Он был краток: я должна выйти замуж, чем скорее, тем лучше – в этом согласны все.
А также подумать о преемнике – назвать наследника, которому перейдет мой трон.
Я смотрела на Бэкона – не человек, а гора плоти, этакий стог сена, однако в этом сене таился острый, как игла, мозг. Он – свояк Сесила, ему можно доверять. Но стоит ли рисковать, что меня завтра убьют, ради того, чтобы сегодня успокоить парламент?
– Назвать преемника? – обрушилась я на тихо стоящего рядом Сесила. – А они помнят или забыли, сколько я натерпелась при Марии?
Когда все знали, что я – наследница, и все заговоры, все козни были направлены на меня и я едва не лишилась жизни?
– Не вы одна, мадам. – пытался успокоить Сесил. – Первое лицо в королевстве всегда чувствует, что его жизнь – в руках второго.
Возьмите хоть Древний Рим – Тиберий уничтожил всех, в ком текла хоть капля императорской крови, и не только своих родственников…
Так же поступил английский Тиберий, мой деспот-отец, уничтоживший мою первую любовь, моего лорда Серрея, за каплю крови Плантагенетов в его жилах; казнивший также двух королев, кардинала, лорда-канцлера, герцога, маркизу, графиню, виконта и виконтессу, четырех баронов и с десяток мелкопоместных дворян…
Мне ли расставлять себе силки и ловушки, плодить преемников и претендентов, когда отец так тщательно расчистил мне путь?
Однако парламент хотел в первую очередь, чтобы я продолжила род Тюдоров – запугать меня, а потом не мытьем, так катаньем отправить к алтарю, стреножить и окрутить.
– Ваше Величество, это нужно для страны, – увещевал Бэкон, принимая от слуги чашу с горячим вином и заглатывая ломоть хлеба, – для ее мира – этому нас учат самозванцы вроде королевы Шотландской.
– Еще вина, сэр?
Он, не переставая говорить, кивнул слуге.
– Это надо для спокойствия королевства, для его прочности!
Взгляд Сесила подкреплял каждое его слово.
Довольно войн Алой и Белой розы, нет, нет, никогда больше!
– Это нужно и для престолонаследования… – Лорд-хранитель печати проглотил остаток булки и тщательно вытер пальцы большой салфеткой, глядя при этом в потолок, чтобы не встречаться со мной взглядом. – Нам как можно скорее нужен принц, наследник вашего королевского рода…
Вот он опять, извечный вопль Тюдоров: Боже, даруй нам принца! Принца! Призрачного мальчика, такого желанного, кого-то вроде еврейского Бога в Скинии, обожаемого, но незримого!
И я знала, кем он будет запугивать меня дальше: ибо если не королева Шотландская, то за мной идет Екатерина Грей, а за ней – ее неведомая. младшая сестра, уродец с колыбели, горбунья, карлица!
Я сидела в парадном кресле, вонзив ногти в ладони, а Бэкон вещал и вещал. И я знала, что говорят у меня за спиной: что это нужно мне – мне, Елизавете, – ибо женщина не сможет править без мужчины, который снял бы с нее тяготы правления, – это известно всякому!
И что это надо для моего здоровья – ибо женщина, не знавшая мужа, не прошедшая через соитие, не имеет достаточного выхода для дурных кровяных соков, подвержена бледной немочи, непроизвольным сокращениям тайных органов и постоянной, щекочущей похоти – это тоже известно всякому!
Но прежде всего это нужно им – ибо, будучи мужчинами, они не верят, что можно обойтись без самца!
Новые ухажеры наседали со всех сторон. Рабыню на торгах так не осматривают и не оценивают, как оценивали меня: обсуждались мой рост, здоровье, объем моих бедер, регулярность месячных – все, чтоб убедиться в моей способности рожать!
Как мерзко было на это смотреть! Но Робин стал моими глазами и смотрел за меня. Для него это было игрой, и он ни разу не упустил случая подметить что-нибудь смешное.
– Посол Габсбургов пытался разузнать длину вашей стопы, – не моргнув, докладывал он, преклонив колено в моей опочивальне после ухода советников; – и, кроме того, осведомлялись, какого цвета ваши августейшие глаза: карие, серые, голубые или черные.
