Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник
Последний комплекс древнейших русских монет связан с именем Ярослава и представлен двумя типами — «больших» и «малых сребреников», каждый из которых известен в 6 экземплярах, изготовленных 3 парами штемпелей, причем так называемые «большие сребреники» выполнены не только высокохудожественно, но и из высококачественного серебра, в отличие от «малых сребреников», представляющих «варварские» подражания. Последнее замечание касается только художественного исполнения «малых сребреников», поскольку вместе с «большими» они по своим показателям отвечают требованиям южно-русской денежно-весовой системы, причем наиболее хорошо сохранившиеся «большие сребреники» Ярослава весом от 3,06 до 3,77 гр. соответствуют «южной куне» в 3,28 гр.[605], тогда как «малые сребреники» весом от 1,34 до 1,57 гр. Соответствуют «южной резане» в 1,64 гр.[606], тем самым подтверждая не только русское происхождение монет, но и ориентированность их не на «северную», а на южно-русскую денежно-весовую систему[607].
Этот корпус древнерусских монет, находившийся в центре внимания, главным образом, нумизматов, практически не привлекался в качестве исторического источника для уточнения тех или других событий русской истории как потому, что до сих пор его исследователи не имеют возможности с полной уверенностью приурочить имеющиеся на монетах имена к тем или иным правителям древней Руси, так и потому, что между этими монетами и последующим русским чеканом второй половины XIV в. лежит «безмонетный период», на протяжении которого на Руси обращались иностранные монеты, монетные слитки и прочие эквиваленты денег[608].
Первым, кто попытался выяснить происхождение этих монет, был И. И. Толстой, установивший приведенную выше последовательность чекана и, соответственно, определивший их в качестве монет Владимира I, Святополка «Окаянного» и Ярослава I[609]. С резким опровержением выводов И. И. Толстого в 1930 г. выступил в печати А: В. Орешников, который на основании тщательной классификации древнерусских княжеских лично-родовых знаков представил их в качестве развивающейся системы[610]. В монографическом виде его исследование было опубликовано уже после смерти, автора, где на основании сопоставления личных княжеских знаков, крестильных и бытовых княжеских имен было убедительно показано, что за исключением Ярослава I (вместе с другими исследователями А. В. Орешников относил выпуск «больших сребреников» ко времени его новгородского княжения 987–1019 гг.) речь должна идти о князьях не конца X и начала XI в., а об их потомках, князьях второй половины XI и начала XII в.: Изяславе-Дмитрии Ярославиче (1054–1078), его сыне Ярополке-Петре Изяславиче (1077–1078), Святополке-Михаиле Изяславиче (1093–1112) и, наконец, Владимире Всеволодовиче Мономахе (1054–1125), чеканившем «златники» и «сребреники» сначала в Чернигове, а затем — в Переяславле Южном и в Киеве[611].
В пользу предложенной Орешниковым атрибуции свидетельствовала не только разработанная им схема. Здесь получала логическое обоснование история развития лично-родового знака русских князей, представленного в своей наиболее простой, ничем не приукрашенной форме «трезубца» у Ярослава на его «больших сребрениках», в результате последующего развития приводившая «сребреники» и «златники» к типу византийского солида начала XII в. Особенно привлекательным здесь представлялось точное соответствие этих знаков именам, отмеченным на монетах, что не находило объяснения у И. И. Толстого и его последователей ни в отношении имен, ни в отношении дополнительных значков над «знаком Рюриковича» на реверсе. Более того, развитие чекана и порча монетного сплава полностью объяснялись А. В. Орешниковым ситуацией конца XI и начала XII в. на монетном рынке Западной и Восточной Европы, испытывавших острую нехватку серебра, которая и привела, в конце концов, к прекращению эмиссии металлических денег на территории Руси[612].
Предложенная А. В. Орешниковым схема развития лично-родовых знаков русских князей была использована Б. А. Рыбаковым для классификации массового археологического материала[613], а затем и В. Л. Яниным для определения русских булл XII–XV вв.[614] Однако ни сам В. Л. Янин, ни другие нумизматы в своем большинстве не поддержали А. В. Орешникова в его ревизии положений И. И. Толстого, главным образом, потому, что все находки древнейших монет, связанные с кладами или комплексами погребений, которые можно было датировать восточными или западноевропейскими монетами, укладываются в интервал от последнего десятилетия X в. (Зареченский клад) до конца XI в. (Кинбурнская коса, Пинск, Висбю)[615], никоим образом не выходя в XII в. Более того, большинство комплексов с находками «сребреников Владимира» практически всех типов, долженствующих, по А. В. Орешникову, быть наиболее поздними, датируется временем до середины XI в.
Исследователь это знал, однако полагал, что «так как приток монет с востока прекратился в 1015 г. вследствие недостатка серебра <… > монеты, чеканенные до 1012–1015 гг. и уже завезенные к нам, могли быть зарыты 100 лет спустя»[616]. Это положение было достаточно убедительно опровергнуто В. Л. Яниным путем разбора фактического материала[617]. Именно Янин, поддержав схему И. И. Толстого, пошел далее, использовав схему развития личных знаков древнерусских князей, чтобы усвоить Святополку не только монеты с именами «Петрос» и «Петор», но и утвердить его происхождение от Ярополка, а не от Владимира[618], именуя его в своих последующих работах неизменно «Святополк-Петр Ярополкович Окаянный»[619]. Доверие к легенде ПВЛ, переработанной, как я показал выше, «Сказанием… о Борисе и Глебе», позволило исследователю в дальнейшем уже прямо усвоить Святополку I свинцовую буллу с именем Петра, не имеющую ничего общего с указанными типами монет[620].
Таким образом, генеалогическая схема лично-родовых знаков русских князей древнейшего периода, предложенная А. В. Орешниковым на основании разработанной им типологии и хронологии первых русских монет, была отделена от своего фактологического основания и перенесена на столетие раньше с переадресовкой выделенных геральдических символов, но при сохранении прежней своей структуры[621]. По мере поступления нового материала в результате случайных находок и раскопок эта схема получала дальнейшее развитие[622] и в своей наиболее законченной форме представлена в работе А. А. Молчанова о лично-родовых знаках «Рюриковичей», где она, подобно генеалогическому древу, вырастает из «двузубца Игоря Рюриковича», а заканчивается «тамгами» суздальских князей[623].
Стройная и графически-логичная, эта схема, тем не менее, вызывает много вопросов и возражений, поскольку в ее разработку положен далеко не равноценный, часто случайный и просто не атрибутированный материал, а также ни на чем не основанные предположения предыдущих исследователей, весьма вольно трактовавшие свои наблюдения и находки. Если система княжеских знаков у А. В. Орешникова строилась исключительно на нумизматическом материале, который он весьма осторожно пытался пополнить загадочной свинцовой буллой с «двузубцем» и подвеской со стилизованным «трезубцем Рюриковичей»[624], то здесь на равных правах представлены знаки на буллах, граффито на предметах, найденных в разных, часто весьма отдаленных друг от друга местах, клейма на керамике и черепице и т. п. артефакты[625].
В данном случае я меньше всего собираюсь упрекать исследователя, только обобщившего взгляды своих предшественников, сведя воедино столь разные по своей природе факты. Однако если «тамги» русских князей монгольского времени и их доверенных лиц, как и должностных лиц Великого Новгорода, представленные многочисленным и стилистически однородным материалом, вызывают возражения исследователей разве только при уточнении датировок и атрибуции того или иного знака[626], то совершенно иначе дело обстоит со знаками, усвояемыми князьям X–XI вв.
Начнем с того, что вся исходная часть генеалогии «знаков Рюриковичей» строится исключительно на последовательных допущениях. Вот как об этом пишет А. А. Молчанов: «Отнесение печати с изображением княжеского знака в виде простого двузубца (табл. I, 2) Святославу Игоревичу (по Янину. — А. Н.) обуславливает возможность приписать ему же аналогичные знаки на костяной пластинке (табл. I, 4) (по М. И. Артамонову. — А. Н.) и керамике (табл. I, 5) (по А. М. Щербак. — А. Н.) из Саркела, завоеванного Святославом в 965 г., гончарном клейме из курганного некрополя древнего Изяславля (табл. I, 6) (по Б. А. Рыбакову. — А. Н.) и деревянном изделии из Новгорода (табл. I, 3) (по Б. А. Колчину. — А. Н.). Идентичный знак на серебряной бляшке (табл. I, 1) из погребения первой половины Хв. у деревни Лебедки Орловской обл., (по С. С. Ширинскому. — А. Н.), как относящийся бесспорно ко времени до начала княжения Святослава, следует, по-видимому, отнести его отцу Игорю Рюриковичу»[627]. Но так ли это? Знакомство с рисунками, представленными на таблице, а, тем более, — с самими предметами, на которых они нанесены, убеждает в том, что на самом деле речь идет о разных знаках, в которых только при усилии воображения можно обнаружить схожие черты.
