Игорь Курукин - Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Наконец, и действия властей не всегда способствовали деловому развитию. Боязнь эпидемий заставляла астраханское начальство топить прибывавшие из Ирана корабли, на которых находились «люди, одержимые опасной болезнью». Эта практика была отменена указом Верховного тайного совета от 4 июля 1728 года{793}. Борясь с контрабандой, моряки задерживали любые суда без российских «паспортов», что настолько затруднило прибрежную торговлю, что Сенат в 1730 году указал «имеющихся при Астраханском адмиралтействе, взятых в 725 и в 726 годах на Каспийском море, на прейсовых (призовых, захваченных как плавающих без разрешения. — И. К.) судах с товарами, пленников мужеска и женска пола всех свободить и взятые у них товары, оставшие за продажею и за расходами, тако ж хотя которые и проданы, а взятые за них деньги ныне налицо, а и расход никуда не употреблены, возвратить им, что у кого взято по-прежнему, для того на Каспийском море прейсам таким, какие на прочих морях, быть не мочно, и те взятые персидские суда, которые только что не имели от российских командиров пашпортов, как о том в справке Адмиралтейской коллегии объявлено, за прейсовые причитать не надлежит»{794}.
Способный генерал и освоившийся на Востоке политик, Левашов в феврале 1732 года задержал в Реште двигавшийся из Бухары караван купцов Масиса Арутюнова, Андреяса Зурабова, Мамета Челубея и стамбульского грека Константина Алексеева с лапами (рубинами), яхонтами (сапфирами) и алмазами. Не желая столь ценный товар «в другие державы упустить», командующий скупил приглянувшиеся камни для отправки в Петербург. Купцы, по мнению командующего, должны были остаться довольны, поскольку получили за них вместо 6482 рублей семь тысяч; но неизвестно, насколько выгодным было для них в реальности генеральское предложение, от которого нельзя было отказаться{795}.
А годом раньше в столицу полетела челобитная астраханских купцов Тихона Лошкарева и Андрея Ильина «с товарищи», в число которых входил и старшина астраханского «бухарского двора». Торговцы жаловались на то, что к началу навигации снарядили суда, взяли под векселя товары, а Коллегия иностранных дел запретила российским и иностранным подданным торговлю в заморских провинциях и в Бухаре, от чего они «пришли в крайнее разорение». На эти же запретительные меры обижались и маркитанты — крепостные мужики Иван Иванов, Иван Григорьев, Петр Антонов, Василий Цепенников, поскольку уже заготовили товары для «удовольствия армии», а теперь для нее разрешались лишь казенные поставки{796}.
Однако смогла бы Россия действительно стать центром восточной «коммерции», если бы «начальство» и купечество прилагали больше усилий?
Во всяком случае, ряд исследователей в этом сомневаются. Объем российского экспорта в страны Востока с середины XVIII века по середину XIX века практически не изменился и составлял примерно десять процентов от всего вывоза. А азиатская торговля (Индии, Китая, Ближнего и Среднего Востока) постепенно смещалась с сухопутного Великого шелкового пути с его средневековой инфраструктурой на океан благодаря развитию торгового мореплавания и муссонным ветрам, которые устойчиво дули в течение нескольких месяцев с северо- и юго-запада на восток, а затем, после небольшого перерыва, в обратном направлении. Поэтому уже в 30-е годы XVIII столетия в Петербург стали поступать китайские товары, шедшие через Индийский океан и далее вокруг Африки в европейские государства и затем доставляемые западными купцами в Россию. При тогдашних транспортных возможностях караванной торговли через труднопреодолимые окраины азиатского мира Российская империя едва ли могла стать посредником между Западом и Востоком{797}.
Колониальные финансы
Как уже говорилось, российское командование попыталось наладить в новых владениях сбор налогов. Согласно царским инструкциям, к сбору пошлин и податей следовало приступить немедленно: как только войска «оснуются», Матюшкин был обязан «в Баку пошлины сбирать, також и в Гилянь писать, дабы то ж чинили». Причем требовалось собирать не только текущие платежи, но и недоимки за прошедшие годы; с жителей Баку следовало взыскать шаховы пошлины «за те лета, за которыя они не посылали, а делили между себя».
Как только Измаил-бек подписал договор об уступке России прикаспийских провинций, военачальникам были даны подтвердительные указы о немедленном сборе налогов в царскую казну. Правителю Гиляна Левашову указ предписывал «приняться за доходы» и взимать их, «как доброму и верному человеку надлежит», а особенно изыскивать то, что «по карманам шло». Ему надлежало объявить жителям, чтобы они «подати и доходы попрежнему сбирали» и все сполна и без утайки ему отдавали. Матюшкину надлежало приступить к взиманию пошлин в Баку, а Юнгеру — начать «збирать пошлины со всяких товаров» в Дербенте{798}.
Поначалу успехи были весьма скромными: в июне 1725 года М.А. Матюшкин доложил из Баку о доходе в 3969 рублей 39 копеек при расходах в 6500 рублей, а в августе В.Я. Левашов поставил Петербург в известность о поступлении 1840 рублей и 369 связок шелка{799}.
После того как армии удалось сбить волну партизанских выступлений, дела пошли лучше, тем более что Левашов смог организовать сбор податей при участии сотни местных сборщиков-«хожалых», которые не только обходили деревни, но и ловили «бунтовщиков»; инициатива генерала была «апробована» в Петербурге{800}. В начале 1726 года Матюшкин рапортовал, что, несмотря на «бунты», ему удалось собрать в прошлом году 43 607 рублей- 24 058 в Баку (почти треть этой суммы составили «опальных пожитки») и 19 039 в Гиляне; но 20 994 рубля пришлось потратить на месте на неотложные нужды{801}.
На 1 ноября 1726 года у Левашова имелось в сборе 82 876 рублей «персицкой манеты», однако В.В. Долгоруков опять-таки должен был разрешить расходовать эти средства на покупку лекарств, вина и выплату военным задержанного жалованья{802}. Новый командующий в 1726 и 1727 годах собрал в виде пошлин и податей уже приличную сумму в 290 637 рублей и семь пудов серебра.
Серебро, а также 165 821 рубль «персицкой монетой» он привез с собой в Москву в 1728 году — остальное было истрачено на месте Низовым корпусом. Но и доставленные в Россию средства не пошли в бюджет: деньги были перечеканены на Монетном дворе, и полученные 187 729 рублей также отправлены обратно в Иран на содержание войск. При этом князь уверял, что в следующем году в казну поступит не менее 100 тысяч рублей из новых провинций{803}. (Общую сумму сборов с 1723 года и «в бытность мою» князь оценивал на 1 января 1728 года в 507 044 рубля, что разнится с приведенными ниже подсчетами Левашова за тот же период более чем на 100 тысяч рублей{804}.) Но в следующем году командующий в докладной записке на имя Верховного тайного совета был уже менее оптимистичен: «Сколько времени прошло с начала вступления наших войск в Персию без всякой прибыли. И впредь не видим, чтоб могли убытки свои возвратить. Сколько денег, провианту, амуниции, адмиралтейство в Астрахани содержим, с начала вступления наших, сколько рекрут и солдат употреблено… без плода, а конца не видим и по человеческому рассуждению трудно конца ожидать — между такими азиатскими народами мы вмешались. Разве Всевышний силой своей божественной паче чаяния человеческого может… согласие или мир между басурманы сделает»{805}.
В целом военным властям худо или бедно удалось наладить сбор податей, хотя и не сразу. В 1729 году Левашов в Гиляне и Астаре собрал 192 033 рубля в российской и персидской монете. Последняя была выше качеством, и правительство поначалу предпочитало получать подати именно ею. «Персидскую монету» привозили для перечеканки в Россию, как это сделал в 1728 году В.В. Долгоруков; в 1731-м генерал-майор Т. Венедиер привез с собой в Москву из Ирана еще 7473 рубля{806}. Есть упоминания о попытке организовать чеканку местных монет из серебряной руды, но сырье пришлось везти контрабандой из турецких владений, и это начинание заглохло{807}.
Еще в 1729 году Долгоруков доказал, что налоги имеет смысл брать также и российскими деньгами, чтобы избежать «в басурманах возмущения»; к тому же в Иране при отсутствии твердой власти не было и нормальной чеканки, а «из дальних мест купечества не имеется»{808}. Генерал докладывал в Сенат о пресечении попыток вывоза из подконтрольных ему владений серебряной монеты путем обмена ее на персидские медные деньги — «казбики». В 1727 году глашатаи объявляли на базарах его указ: «Буде в провинции под высокою ее императорского величества державою состоящие хто медные денги, а из правинцей серебреные денги повезет, и за то те люди жестоко наказаны будут». Медные же «казбики» командующий не запрещал, но повелел их «вполы обдешевить» (то есть приравнять не к копейке, как прежде, а к половине копейки) и переклеймить ходячую монету «под росийской герб»{809} — только такие деньги разрешались к обращению. Казна получила от перечеканки поступивших от населения монет общим номиналом в 30 тысяч рублей доход в три тысячи, но насколько эффективной была эта реформа, неизвестно.
