Лев Вершинин - «Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Ах, как славно мы умрем!
В тот же день к вечеру, согласно формулировке современных грузинских исследователей, «после ожесточенного сражения в районе Шио-Мгвинского монастыря» было взято в плен руководство «Комитета», – председатель Константин Андроникашвили, секретарь Ясон Джавахишвили, Михаил Ишхнели и уже известный нам Михаил Бочоришвили, благодаря которому нам известны детали той великой битвы. «Ночью, в 10 часов, – рассказывает он, – мы решили перепрятаться. Несколько раз перекочевывали туда-сюда. В это время красноармейцы открыли по нам стрельбу. Мы бежали вместе с охраной. Я скрылся в кустах. Вдруг в темноте на меня наткнулся Ясон Джавахишвили и принялся уверять меня, что он ранен в спину. Я осмотрел его: раны не было. Тогда он заявил, что ранен в ногу. Я осмотрел и ногу, но и там раны не оказалось. До утра мы меняли места. К вечеру Ясона одолела жажда. Пристал ко мне с просьбой спуститься вместе к ручью. Я просил его потерпеть еще один день, но ему было невмоготу. Мы пошли к монастырскому ручью, где и были арестованы». На следующий же день, 5 сентября, в газетах появилось заявление, подписанное всеми четырьмя лидерами. «Наша надежда не оправдалась, – заявляли они, – в результате чего мы понесли поражение. Массовое организованное выступление, которого мы ожидали, не состоялось; широкие народные массы нас не поддержали»; далее отмечалось, что «продолжение авантюр против Советской власти является совершенно лишенным всякой перспективы и гибелью для грузинской нации», а под конец шли заявления о самороспуске и просьба ко всем повстанцам сложить оружие. Быстро, однако. Впоследствии, правда, выживший и отсидевший свое князь Андроникашвили доказывал, что «воззвание было извлечено жесточайшими пытками», но, учитывая, что взяли лидеров глубокой ночью, а газеты, как известно, выходят ранним утром, приходится признать, что либо все герои 1924 года дико боялись боли, либо никаких пыток. Разве что по ушам надавали. Ну и, конечно, угрожали. Тут сомнений нет.
Большой террор
В общем, авторов обращения понять можно. Старые товарищи с мятежниками не шутили. Уже 31 августа 1924 года ЧК Грузинской ССР объявила о расстреле 44 активистов заговора, в том числе 17 князей и 18 боевиков Какуцы, взятых в плен около Приюта. В сообщении прямо указывалось, что только «самая суровая расправа со стороны органов пролетарской власти с преступниками, ввергающими трудовые массы в кровавую авантюру, способна предотвратить страну от повторения этих безумных попыток». В числе расстрелянных оказались арестованные ранее руководители «Комитета спасения», а также эмиссары «правительства в изгнании» Ной Хомерики и Валико Джугели – поскольку восстание, несмотря на его уговоры, все-таки состоялось, обещание, данное властями бывшему карателю-романтику, утратило силу. Не слишком церемонились и на местах. Однако сразу после публикации «заявления паритетчиков» репрессии практически сошли на нет. Хотя леденящие душу рассказы из года в год наливались красками. Уже в 1925 году немецкий профессор Эрих Обст, побывавший в Советской Грузии, напечатал геополитический очерк «Сакартвело», поведав Европе, что «когда мы прибыли в Тбилиси, там царил глубокий траур. Много женщин ходило в черных одеждах, и их лица выражали глубокую скорбь. Среди мужчин тоже попадались носящие траурные метки. Но они старались делать это осторожно, чтобы их не заподозрили». Честно говоря, плохо представляю себе, как можно «осторожно носить» черную чоху. Если же вспомнить, что такие чохи «скорбящий бомонд» достал из гардероба сразу после советизации Грузии и фрондировал в них уже года три, а черные одеяния женщин вообще в тех краях приняты и по сей день, все становится на свои места. Бедного профессора, привыкшего к тому, что если уж черное, значит, в доме траур, остается только пожалеть. Он, в конце концов, честно транслирует то, что рассказывали ему «в интеллигентных семьях, где меня принимали, как дорогого гостя». А рассказывали с душой. Что, например, «официальная статистика сообщает, что по решению военного суда было расстреляно несколько сотен человек, но кого интересуют эти цифры… Настоящие жертвы исчисляются тысячами. Их расстреляли без суда, часто даже в том случае, если знали, что никакого участия в восстании они не принимали». Понятно, что именно это «исчисляются тысячами», изреченное хоть и невесть с чьих слов, но все же посторонним человеком, было взято за основу «правительством в изгнании». И на все лады повторялось вплоть до 1956 года, когда – в самый разгар «холодной войны» – конгресс США устроил специальные слушания по этому поводу, пригласив в качестве свидетелей эмигрантов – не только очевидцев, но и всех желающих дать показания под присягой.
Удивительное – рядом
Охотников присягнуть и высказаться набралось немало. Прозвучавшие цифры («от 7 до 10 тысяч») и подробности («уничтожали целыми семьями», «закапывали живьем»), воспроизводимые сегодня грузинскими историками (в частности, Нестан-Элисабед Киртадзе в монографии «Восстание 1924 года в Грузии», изданной в 1996-м), конечно, впечатляют. Однако можно ли в это верить, если честно, не знаю. Впрочем, некоторые исследователи «новой волны» идут и дальше. Например, Георгий Безиргани, ссылаясь на некие «документы бывшего КГБ Грузинской ССР», предлагает убедительно некруглую цифру «12 578 человек», отмечая, что «перед жестокостью, с которой было подавлено восстание, бледнеют даже набеги Тамерлана и Шах-Аббаса». Однако реальности в очерке уважаемого коллеги, к сожалению, соответствуют только фамилии лидеров «Паритетного комитета». Все остальное основано исключительно на материалах тех же слушаний 1956 года в конгрессе США.
Проблема лишь в том, что реальные цифры все-таки известны. В Мегрелии (районы Сенаки и Абаша!), где активных участников было зафиксировано 387 человек, погиб 451, в связи с чем спустя месяц Орджоникидзе был вынужден давать объяснения в Москве, упирая на то, что сюда входят и «бандиты, погибшие в боевых действиях», и каясь при этом, что, мол, «по части расстрелов мы в сам период восстания немного переборщили, но с этим уже ничего не поделаешь». Примерно та же картина и по второму центру восстания – Чиатурам, где, согласно очерку некоего Арсенидзе в эмигрантском журнале «Кавказиони» за 1964 год, «хватали всех, кто попадется под руку, даже тех, кто не участвовал в восстании, загрузили в эшелон, как будто для отправки в Тбилиси, но у станции Квирила расстреляли из пулеметов запертых в вагонах людей; никто из них не смог выжить». Звучит солидно, но противоречит не только официально отмеченному количеству арестованных (127 человек), но и свидетельству эмигранта Чубинидзе, одного из пассажиров того самого эшелона, в своих двухтомных воспоминаниях не только сообщающего реальную цифру, но и поименно перечисляющего всех «95 товарищей, казненных на перегоне». То есть жертвы-то, конечно, были. Десятки и сотни. Большевики с повстанцами не церемонились нигде и никогда, ни в Туркестане, ни в Кронштадте, ни в Эривани, ни на Тамбовщине. Делать исключение для Грузии никаких резонов у них не было. Но и содеянного отнюдь не стеснялись. Напротив. Публиковали вовсю. А потому, ни на чем не настаивая, хочу все же порекомендовать сторонникам версии о «чудовищных репрессиях» ограничиться оценкой князя Котэ Андроникашвили – «оккупационная власть расстреляла много людей, по нашим данным, 4000 человек». Хотя какие могли быть данные у лидера «Комитета», даже о ходе возглавляемого им самим восстания знавшего «по слухам», а потом сразу оказавшегося на цугундере, – тоже вопрос дискуссионный.
Герои и мученики
Какое-то время в горах еще постреливали. В индивидуальном порядке. Стрелявших ловили, не желающих складывать оружие уничтожали на месте, не прибегая к особым мерам воздействия. После распространения призыва к мирной жизни, сулившего всем, кто «порвет связь с авантюристами и не запятнал себя кровью, предать забвению их невольные прегрешения», люди начали понемногу выходить из лесов. Сперва их задерживали для проверки, но после появления «Указа об амнистии» от 10 октября все рядовые участники выступления, приходившие с повинной и сдававшие добровольно оружие, не подвергались никакому наказанию, даже если в ходе событий вели себя активно. «Я убеждаюсь теперь, – признавал в дневнике Котэ Андроникашвили, – что мы потерпели поражение не потому, что нас не поддержала пассивная Восточная Грузия, не потому, что Тифлис молчал, а потому, что имели крайне преувеличенное представление о своих силах и, главное, о душевном настроении народа. Оно было не в нашу пользу».
Он был прав. По большому счету, народу и раньше было не до «борьбы за святую свободу», а уж теперь так и вовсе. В самом разгаре был НЭП, жизнь наливалась красками, большевики дали землю, – и зачем, скажите на милость, было воевать? А коль скоро так, то и властям не было нужды скалить зубы. Спустя год, в 1925 году, Верховный Суд уже ЗСФСР рассмотрел дело о «Паритетном комитете». Сорока семи подсудимым предъявили обвинения в подготовке контрреволюционного мятежа, в руководстве им, в создании политических и вооруженных банд, терроризме и шпионаже. Процесс, насколько можно судить по его материалам, был открытым и честным, без всякой режиссуры. Всем обвиняемым дали возможность озвучить свою точку зрения. Вплоть до заявлений о «высокой моральной победе» (Андроникашвили) и ярких речей, обвиняющих большевиков в «оккупации Грузии» (Джавахишвили, – тот самый, у которого не было ран на спине и ноге). Смертных приговоров, как бы того кому-то из читающих ни хотелось бы, не прозвучало: все обвиняемые получили различные сроки ссылки в «Сибирь и другие отдаленные районы СССР». Откуда позже некоторые из них неведомыми мне путями оказались и в эмиграции. Что же до партии меньшевиков, то она с этого момента, что бы себе ни думали Ной Николаевич и его команда, почила в бозе. И по ней, насколько можно понять, никто не плакал. Кроме, конечно, тифлисского «бомонда», параллельно рыданиям делавшего, впочем, неплохие советские карьеры по всем возможным направлениям.
