Мэри Рено - Божественное пламя
А позади фаланги, только-только за пределами полета стрелы, ждала кавалерия.
Они собраны в плотную колонну, словно снаряд баллисты с затесанным оголовком; а на острие - один-единственный всадник.
Кони волновались. Из-за шума, из-за прилетавшего с порывами ветра запаха крови, из-за напряжения всадников своих... Отфыркивались от щекочущей пыли... Люди разговаривали с соседями в строю или окликали друзей поодаль; успокаивали своих коней - кто ругал, кто оглаживал; старались разглядеть сквозь облако пыли, как идет бой... Им предстояло атаковать сомкнутый строй гоплитов, нет ничего страшней для кавалериста. Конница против конницы - там другое дело. Там враг может слететь с коня так же просто, как и ты сам, если его копьем собьют или потянется слишком далеко и равновесие потеряет; там его можно перехитрить обманным замахом и достать саблей... Но пойти в карьер на частокол поднятых копий - это же против самого естества любой лошади!... Они щупали нагрудники из твердо выделанной бычьей шкуры, надетые на коней. Хоть у каждого из Товарищей - гвардии принца - было и свое снаряжение, все теперь были рады, что послушались Малыша.
Передовой всадник согнал муху с века своего коня. Да, дорогой, я чувствую, как ты силен, как ты готов, как ты мне веришь, как ты всё знаешь... Уже скоро, скоро. Скоро пойдем, потерпи. Ты помни, кто мы с тобой.
В короткой шеренге за ним Гефестион потрогал свой пояс. Болтается что-то, быть может подтянуть?... Нет, нельзя. Его ничто так не раздражает, как если начнешь копошиться с экипировкой в строю. Надо будет догнать его раньше, чем он туда доберется. Опять он раскраснелся... Перед боем такое часто; но ведь если от лихорадки - он ведь ни за что не скажет!... Два дня с ней проходил, перед тем как крепость взяли, - и ни звука. Я бы хоть воды побольше мог тогда взять. Зато ночка была!...
По запыленной вытоптанной стерне примчался верховой курьер, окликая Александра именем царя. Послание было устное:
- Клюют. Приготовься.
Высоко на склоне, над деревушкой Херонея, где все дома оштукатурены розовым, в десятой шеренге афинского войска стоял в строю своего родового полка Демосфен. В первых шеренгах были молодые; за ними самые сильные из пожилых. Строй колыхался и напрягался на всю глубину, как напрягается всё тело, когда работает с усилием одна лишь правая рука. Начиналась жара. Казалось, они стоят здесь уже много часов, раскачиваясь и глядя вниз; тревога ожидания мучила его, словно зубная боль. А там впереди люди падали, сраженные копьями в живот или в грудь; и казалось, что удары проникают через весь строй, до самой последней шеренги, где стоит он. Сколько их уже пало? Сколько рядов еще осталось между ним - и тем, что там происходит?... Это неправильно, что я здесь; зря это... Городу только хуже, если я рискую собой на войне... Но что это? Схватка вдруг качнулась далеко вперед, уже второй раз подряд. Нет сомнений - враг поддается!... Еще девять рядов между ним и сариссами, а те уже зашатались!... Ведь вам небезызвестно, мужи афинские, что я нес щит и копье на поле Херонейском, посчитав за ничто и жизнь свою и заботы, хотя кое-кто и мог бы назвать их немаловажными, - и вы вполне могли бы упрекнуть меня за то, что рискуя своим благополучием, я рисковал и вашим... Из второй шеренги, которая только что была первой, донесся хриплый крик невыносимой боли. Мужи афинские!...
Шум битвы изменился. Ликующий возглас огнем пронесся по плотной массе людей, и эта масса пришла в движение. Не натужно, как прежде, а словно оползень, сель, сметающий всё на своем пути. Враг бежит!... Перед его глазами сверкнули славные картины Марафона, Саламина и Платей. Впереди прокатился клич: "Смерть македонцам!" Он побежал вместе со всеми и закричал пронзительно: "Хватайте Филиппа!... Живым берите!..." Его надо провести через Агору, в цепях; а уж потом он у нас заговори-ит!... Все-ех, всех предателей назовет!... А на Акрополе новую статую придется поставить, рядом с Гармодием и Аристогетоном: ДЕМОСФЕН ОСВОБОДИТЕЛЬ. Он еще раз крикнул тем, кто бежал быстрее, "Живьем берите!..." Он так торопился быть там и увидеть это своими глазами, что чуть не падал, спотыкаясь о тела молодых, убитых в первой шеренге.
Феаген Фиванский, главнокомандующий союзной армии, погнал коня галопом к центру позиции, позади боевых порядков. По длинному фронту войск навстречу ему волнами катились слухи о происходящем, слишком противоречивые, чтобы можно было что-то понять. Наконец, появился его ординарец и доложил: да, македонцы действительно отступают.
Как? - спросил Феаген. В беспорядке? - Нет, в полном порядке, но драпают - будь здоров!... Уже скатились со склона, и афиняне гонят их дальше... - Гонят дальше?... Как это? Они что, без приказа позиции свои оставили?! - Ну, с приказом или без - но они уже на равнине; самого царя хотят захватить.
Феаген с проклятьем ударил себя кулаком по бедру. Ну, Филипп!... А эти идиоты несчастные, недоноски позорные, самовлюбленные афинские придурки!... Что теперь осталось от фронта? Там теперь дырища размером с ипподром... Он послал ординарца назад, с приказом во что бы то ни стало закрыть брешь и обезопасить свой левый фланг. Ведь нигде больше и намека нет, что враг поддается; давят пуще прежнего!...
Коринфяне получили его приказ. Как лучше всего обезопасить левый фланг? Конечно же, сдвинуться наверх, туда, где прежде стояли афиняне. Ахеяне, чтобы не быть открытыми слева, потянулись следом. А Феагену пришлось растянуть своих бойцов. Пусть эти афинские ораторы посмотрят, что такое настоящие воины. На своем почетном правом крыле Священный Отряд рассредоточился: теперь они работали не в сплошном строю, а парами.
Феаген оглядел длинную цепь своих сражавшихся людей; поредевшую, растянутую, едва прикрытую слева. Что творилось в глубине македонских порядков, он не видел - из-за облака пыли и густого леса сарисс: незанятые шеренги держали их вертикально, чтобы не мешать передним. И тут его ударила мысль, словно кулаком в поддых. Где Александр? О нем ни звука. Остался он в каком-нибудь гарнизоне в Фокиде? Или сражается в фаланге простым копейщиком, так что его не видно?... Да ну, это когда топоры поплывут!... Так где же он?!
Тем временем сражение перед ним стало, вроде, менее ожесточенным; почти тишина по сравнению с недавним грохотом боя. Гнетущая тишина, как перед землетрясением. Потом глубокая, ощетинившаяся копьями фаланга вдруг развернулась в стороны, тяжеловесно но гладко, словно гигантские двери.
Они так и остались открытыми. Фиванцы не пошли туда: ждали, что дальше. В Священном Отряде друзья повернулись друг к другу и теперь - пока не сомкнули щиты в общем строю - стояли парами, в последний раз.
На скошенном поле, среди затоптанных маков, Александр поднял руку с мечом и звонко начал пеан.
Сильный устойчивый голос, поставленный на уроках у Эпикрата, понесся над строем всадников; они подхватили... Теперь, в массе, слов было не разобрать; пеан звучал словно неистовый крик тучи налетающих ястребов; он гнал коней сильнее шпор. Их еще не было видно, когда фиванцы ощутили их приближение: громом из-под ног, из земли.
Следя за своими людьми, как пастух на горной тропе, Филипп ждал новостей.
Македонцы отходили. Отходили медленно, угрюмо, не отдавая без боя ни пяди... Филипп разъезжал верхом позади, направляя отступление куда ему было нужно. Кто бы мог подумать!... - размышлял он. Когда были живы Ипикрат или Катрий... Но у них же теперь генералов ораторы назначают. Как быстро всё изменилось, всего одно поколение... Он прикрыл глаза от солнца, разглядеть что там, впереди. Кавалерия пошла, ничего больше он пока не знал.
Ну ладно, он жив пока. Если бы погиб - новость быстрее птицы долетит... Проклятая нога. Хорошо было бы сейчас пройтись среди людей, они к этому привыкли. А я же всю жизнь пехотинцем был, - никогда не думал, что генерала кавалериста выращу... Да, но молоту без наковальни делать нечего. Вот когда он сумеет провести вот такой плановый отход с боем, как сейчас... Инструкции он понял, во всех подробностях, до последней мелочи. Только вид у него был такой, словно где-то не здесь, витает. Точь-в-точь как у матери иногда.
За этой мыслью поплыли образы, спутавшись в клубок змеиный. Вдруг увидел гордую голову в луже крови; похоронные обряды и могилу в Эгах; и выборы нового наследника... Дергающееся лицо придурка Аридея - это я пьян был, когда его делал... А Птолемей - слишком поздно его признавать теперь, а тогда я мальчишкой был, что я мог?... Впрочем, что такое сорок четыре? Много, что ли?... Во мне еще семени достаточно!... К нему бежал коренастый, крепкий черноволосый мальчуган, кричал "Папа!..."
Рядом раздались крики, направлявшие всадника к царю.
- Он прорвался, государь!... Прорвался!... Фиванцы еще держатся, но они отрезаны у реки, а правое крыло смято. Я с ним не говорил. Он приказал сразу мчаться к тебе, как только увижу. Сказал, донесение срочное. Но я его видел в первых рядах, белый гребень видел.
