Барбара Такман - Первый блицкриг. Август 1914
В течение всего вечера части выходили из боя под непрерывным обстрелом. Один полк прикрывал отход другого до тех пор, пока все не достигли второй линии обороны. Немцы, понесшие в течение дня не меньшие потери, не предпринимали серьезных попыток форсирования по уцелевшим мостам и не преследовали отступавших. Наоборот, в сумерках англичане слышали сигналы трубы «Прекратить огонь!», потом традиционное вечернее пение, и над каналом воцарилась тишина.
К счастью для англичан, Клюк не воспользовался своим более чем двойным преимуществом. Из-за приказов Бюлова, задерживавших его, Клюку не удалось обнаружить фланг противника и обойти его, поэтому он атаковал англичан в лоб своими двумя корпусами, III и IV, и понес тяжелые потери, являющиеся результатом фронтальной атаки. Один германский капитан из III корпуса обнаружил, что является единственным оставшимся в роте офицером и единственным командиром роты во всем батальоне. «Вы — моя единственная опора, — причитал майор. — Батальон разбит, мой гордый, замечательный батальон», полк «расстрелян», осталась «горстка».
Командир полка, который, как и большинство, мог судить о ходе боя только по тому, что происходило с его частью, провел беспокойную ночь.
«Если бы англичане имели хоть малейшее представление о нашем состоянии и надумали контратаковать, они бы просто задавили нас», — сказал он наутро.
Ни один из фланговых корпусов фон Клюка, II на правом фланге и IX на левом, не участвовал в бою. Как и вся 1-я армия, они прошли двести сорок километров за одиннадцать дней и растянулись по дорогам на несколько часов марша к тылу от обоих центральных корпусов. Если бы все атаковали двадцать третьего августа одновременно, результат мог быть совсем иной.
Днем фон Клюк, поняв свою ошибку, приказал корпусам в центре удерживать англичан до тех пор, пока не подтянутся отставшие, чтобы осуществить обход и завершить его общим уничтожением противника. Но до того, как это случилось, англичанам пришлось решительно изменить планы.
Генри Вильсон все еще мысленно наступал со средневековым блеском по «плану-17», не зная, что в изменившейся ситуации этот план уже был не нужен. Подобно Жоффру, настаивавшему на наступлении даже спустя шесть часов после получения донесения де Лангля о катастрофе в Арденнах, Вильсон уже после оставления позиций у канала и на следующий день стремился к наступлению. Он сделал «тщательные подсчеты» и пришел к выводу, что «перед нами только один корпус и одна кавалерийская дивизия, в крайнем случае два корпуса». Он «убедил» Френча и Мэррея, что это было так, «в результате чего мне поручили составить приказ на наступление на следующий день». В восемь часов вечера, когда он только что закончил эту работу, поступившая от Жоффра телеграмма свела ее на нет. В ней Жоффр сообщал, что на основании собранных данных силы противника, находящегося перед англичанами, составляли три корпуса и две кавалерийские дивизии. Это было гораздо убедительнее, чем расчеты Вильсона, и сразу же положило конец всяким мыслям о наступлении. Но это было еще не все.
В одиннадцать часов вечера прибыл лейтенант Спирс после спешной поездки в штаб 5-й армии и сообщил горькую весть — генерал Ланрезак выходит из боя и отводит армию на позиции, находящиеся в тылу англичан. Реакция Спирса на решение, принятое без консультации с англичанами и не доведенное до их сведения, была подобна поведению полковника Адельберта, когда тот узнал о намерении короля Альберта отойти к Антверпену.
Отступление Ланрезака, в результате которого английские экспедиционные войска как бы повисали в воздухе, ставило их в крайне опасное положение. На поспешном совещании было решено отвести войска немедленно, как только будут составлены приказы на отступление и доставлены войскам. Задержка с доставкой приказа Смит-Дорриену, выбравшему странное место для своего штаба, стоила потом многих жизней.
Штаб корпуса расположился в скромном частном загородном доме, называвшемся весьма напыщенно Шато-де-ля-Рош у Сар-ля-Брюйера, он был на хуторе без телеграфа или телефона, на малозаметной проселочной дороге, найти которую было трудно и днем, не говоря уже о середине ночи. Даже Мальборо и Веллингтон не пренебрегали более удобным, хотя и не очень аристократическим помещением для штаба, но всегда на главной дороге, один в аббатстве, а другой в таверне. Приказ Смит-Дорриену должен был быть доставлен на автомобиле и достиг его только в три часа утра, в то время как корпус Хейга, не участвовавший в бою, получил свой приказ по телеграфу часом раньше и был готов к отступлению до рассвета.
К этому времени подтянулись два германских фланговых корпуса, атака немцев была возобновлена, и отступление II корпуса, находившегося накануне весь день под огнем, проводилось снова в тех же условиях. В суматохе один из батальонов так и не получил своего приказа и сражался до тех пор, пока не был окружен, а его солдаты убиты, ранены или взяты в плен. Удалось уйти только двум офицерам с двумястами солдатами.
Так закончился первый день боя для англичан, не сражавшихся с европейским противником с Крымской войны и не ступавших на европейскую землю со времен битвы при Ватерлоо. Разочарование было горьким: для I корпуса потому, что он спешил в пыли и по жаре на позиции, а теперь шел обратно, практически не сделав и выстрела, а для II, гордого своей стойкостью перед прославленным противником и не знавшего ничего о его превосходящей силе, об отходе 5-й армии, из-за непонятного приказа на отступление.
И для Вильсона это было «жестоким» разочарованием. Он обвинял во всем Китченера и кабинет, пославших четыре дивизии вместо шести. Если бы были посланы все шесть, заявил он с той великолепной неспособностью признавать ошибки, которая потом сделала его фельдмаршалом, то «это отступление было бы наступлением, а поражение — победой».
Самоуверенность и легкомыслие Вильсона начали таять, а Джон Френч впал в уныние. Пребывание во Франции всего лишь немногим более недели с невероятным напряжением, беспокойством и ответственностью, к которым добавилось несправедливое отношение Ланрезака, а также крушение планов в первый же день сражения расстроили его и разочаровали. На следующий день он закончил свой доклад Китченеру предложением: «Я полагаю, что следует обратить серьезное внимание на защиту Гавра». Гавр находился в устье Сены, почти в ста пятидесяти километрах к югу от первоначального места высадки в Булони. Френч уже начал подумывать о возвращении.
Так закончилось сражение за Монс. В качестве первого участия Англии в том, что впоследствии стало Великой битвой.
Ей ретроспективно были приданы все качества исключительности и в британском пантеоне было отведено место, равное битвам при Гастингсе и Ажинкуре. Создавались легенды, подобно легенде об ангелах Монса. Все живые были храбрецами, а все мертвые — героями. Составлялись хроники каждого полка вплоть до последнего часа и последней пули, пока битва за Монс не засверкала через туман такой доблести и славы, что уже казалась победой. Нет сомнения, что под Монсом англичане храбро сражались, лучше, чем некоторые французские части, но не лучше и многих других, не лучше бельгийцев у Эелена, или «турков» у Шарлеруа, или не лучше бригады генерала Манжина у Онё.
Сражение, до того как началось отступление, продолжалось девять часов, в нем участвовало две дивизии, или 35 000 английских солдат, было потеряно 1600 человек, продвижение армии фон Клюка было задержано на один день. Во время «Приграничного сражения», частью которого являлась битва за Монс, семьдесят французских дивизий, или около 1 250 000 человек, участвовали в боях в различных местах и в разное время в течение четырех дней. Французские потери за эти четыре дня достигли 140000 человек, то есть вдвое превосходили численность всех британских экспедиционных сил во Франции в то время.
После Шарлеруа и Монса Бельгия лежала покрытая обломками от разрушенных домов и изуродованная следами боев. Грязная солома, которую солдаты использовали для постелей, валялась на улицах вместе с рваной бумагой и окровавленными бинтами.
«И над всем этим — запах — писал Уилл Гервин, — о котором не упоминает ни одна книга о войне. Запах полумиллиона немывшихся людей… Он висел над каждым городом, через который прошли немцы».
С ним смешивался запах крови и лекарств, лошадиного навоза и мертвых тел. Предполагалось, что убитых будут хоронить свои же войска ночью, но часто трупов было слишком много, а времени слишком мало, поэтому его не оставалось для мертвых лошадей, чьи трупы валялись, раздутые и зловонные. Бельгийские крестьяне, пытавшиеся расчистить свои поля от мертвых, после того как прошли армии, были похожи на тех, с лопатами, изображенных на картинах Милле.
Среди трупов валялись и останки «плана-17», и яркие обрывки французского полевого устава: «…французская армия отныне не знает другого закона, кроме наступления… только наступление ведет к положительным результатам».
