Виктор Попов - Советник королевы - суперагент Кремля
Условно «кембриджскую пятерку» можно было назвать «группой», но каждый из ее членов, как правило, не был связан с остальными, а поддерживал контакт или со своим «куратором», или с Блантом, или с Берджесом, и это делало конспирацию группы более устойчивой, а ее деятельность благодаря этому становилась более трудной для разоблачения.
Горонви Рис утверждал, что в «разведывательную сеть Бланта» входили многие. Что это значило: поставляли ли они Бланту информацию, не отдавая себе отчета, для какой цели, или были завербованы им? Итак, «кембриджская пятерка» вполне может быть десяткой. Блант однажды загадочно сказал, что любой из друзей Берджеса (а значит, и его) мог им рассматриваться как потенциальный кандидат для вербовки.
О размахе деятельности Бланта и других членов «большой пятерки» свидетельствует одно шифрованное указание Центра Берджесу, которое хранится в Музее внешней разведки России. «Указания остаются прежними. Ваше мнение, если объединить эти семь-восемь человек, о которых известно М., и поставить его во главе их..?»
Итак, число работавших лишь в одной группе составляло семь-восемь человек!
В связи с этим хотелось бы отметить не только многочисленность источников информации «большой пятерки», но и их разнообразие.
Руководитель ЦРУ адмирал С. Тэрнер одной из главных заповедей разведки считал: «Анализировать сведения из одного источника опасно». «Большая пятерка» давала многообразную информацию, полученную из самых разных источников. И в этом заключалась ее особая ценность.
Английским историкам известны многие советские разведчики, так или иначе сотрудничавшие с «кембриджской группой», главным образом под псевдонимами «Мольер», «Ральф», «Гросс», «Лист», «Мэр», «Або». Два последних до сих пор так и не расшифрованы, и подлинные имена их неизвестны.
И несколько общих замечаний о стиле разведывательной работы Бланта. У него выработалась особая психология — постоянный поиск нужной информации, доверительные беседы с людьми, сочетавшиеся со сверхосторожностью, чтобы не дать понять собеседнику, что на самом деле его интересует и на что он обращает особое внимание. Любая одна-единственная ошибка, неосторожный поступок разведчика могут привести к роковым последствиям, погубить его карьеру. Каждый случай — автомобильная авария, затор на дорогах, опоздание поезда или самолета — может сорвать встречу, запланированную, возможно, несколько недель назад, и привести к неприятным результатам. Письма, положенные в тайник, могут быть обнаружены и привести к провалу. Разведчика может выдать (как произошло с Блантом) завербованный им же агент, или он проболтается коллеге, а тот своей жене или приятелю — и все пойдет прахом. Он должен быть все время начеку. Постоянный риск, дамоклов меч разоблачения и возможной кары всегда висел и над головой Бланта. Он постоянно искушал свою судьбу. Стань его деятельность известной ранее, скажем, сразу после войны, и ему грозили бы позор, бесчестье, возможно, изгнание и суровое наказание. И он никогда не знал, где его подстерегает опасность.
А она пришла с той стороны, откуда он ее никак не ожидал. Все члены «кембриджской группы» так или иначе пали жертвой самой системы КГБ. Она не только не оградила кембриджских бойцов тайного фронта, но обрекла их на провал: все они были выданы предателями — сотрудниками КГБ или с их помощью.
Один из американских разведчиков уверял, что дезертирство штатного работника контрразведки и переход его на сторону противника — одна из самых богатых жил контрразведки, ее можно приравнять к непосредственному проникновению в разведывательный центр противника. Один такой дезертир может парализовать на целые месяцы (а в случае с предательством «кембриджцев» и на годы) работу службы, которую он предал.
Блант начал свою тайную деятельность добровольно, более того, с энтузиазмом, он боролся против фашизма, который ненавидел. Он вынужден был продолжать ее после войны в совершенно других условиях: он уже не мог «выйти из игры». И с годами его жизнь становилась все труднее и труднее. Повороты и зигзаги во внешней политике СССР, антидемократические действия советского режима внутри СССР, применение Советским Союзом силы в международной жизни, особенно в Венгрии, были очевидны для Бланта (но не всегда были видны советским людям из-за идеологических шор и государственной пропаганды) и не могли одобряться им. Но он вынужден был продолжать служить советской разведке. Другого выбора у него не было. Маклин, например, хорошо понимал разницу между их служением Советскому Союзу во время войны и необходимостью действовать против своей страны после ее окончания. Он с горечью говорил, что шпионаж в пользу СССР в послевоенные годы мог быть неприятным. Он стремился найти оправдание, сравнивая шпионаж с «чисткой общественных уборных» (ведь кто-то должен делать это!), и оговаривался, что в силу их идеологических воззрений участие в разведке «является обязанностью, и ее надо выполнять». Раньше служение Лубянке было добровольным делом, теперь оно стало «обязанностью», и от этого жизнь их стала значительно труднее.
Блант не относился уже с таким восхищением к СССР, как раньше. Но сожалел ли он о том, что сделал для нашей страны? Нет, этого нельзя сказать. Как справедливо отмечает Чепмен Пинчер, один из английских авторов, серьезно исследовавших деятельность Бланта, «он не изменил своих идеологических позиций и продолжал гордиться тем, что сделал» для Советского Союза.
И последнее. Встает вопрос: чем объясняется такой небывалый успех советской разведки в борьбе против многоопытной, искусной английской разведки, почему английские службы безопасности позволили в течение почти четверти века действовать в Англии большой группе советских разведчиков?
О некоторых причинах этого, связанных с высоким профессионализмом «кембриджцев», я уже говорил. Но дело не только в этом. К британской контрразведке вполне применима русская пословица: «И на старуху бывает проруха». О том, насколько беспечными оказались службы безопасности Англии в отношении возможного проникновения советской разведки в высшие эшелоны власти страны, свидетельствуют и порядки, сложившиеся в Форин оффис.
Известно, что английская дипломатия и разведка тесно связаны друг с другом. МИД в лице его постоянного заместителя министра курирует разведку. Само министерство представляет собой нечто вроде «клуба»: вступление в него автоматически означает полную лояльность его сотрудников в отношении власти, и главным достоинством «клуба» считалось единение всех его членов — коллег по профессии и образу мышления. У отвечавшего за кадры министерства было, по словам первого личного помощника министра, два досье на дипломатов, нарушающих правила поведения. Одно — на тех, кто злоупотребляет спиртным, другое — на женатых дипломатов, слишком больших любителей женского пола. Возможность существования каких-либо других пороков и прегрешений у дипломатов попросту считалась немыслимой. Это положение не изменилось даже после того, как в 1939 году был раскрыт советский шпион — шифровальщик министерства Джон Кинг. Но дело Кинга посчитали исключением. Кто такой Кинг? Мелкий чиновник с небольшой зарплатой, польстившийся на деньги. Разве его можно было сравнивать с дипломатами?
Впервые офицер безопасности был назначен в МИД в 1940 году, но до 1944 года весь его штат сводился к нему одному. Когда английский посол в Москве после дела Кинга получил указание заполнить на всех сотрудников посольства характеристики, в которых было бы отражено их прошлое, отношение к власти и т. д., он собрал своих дипломатов и поручил им самим заполнить на себя эти документы. Рассказавший об этих фактах специалист по разведке Филипп Найтли писал: «Проблема заключалась в том, что Форин оффис полностью игнорировал существование угрозы… Представление о том, что опасность может прийти изнутри, никому не приходила в голову» (курсив мой. — В.Я.).
Английские службы безопасности искали советских шпионов прежде всего среди англичан из средних слоев общества, которые открыто исповедовали свои коммунистические воззрения. Английский снобизм не позволял спецслужбам Британии даже помышлять, что лица, принадлежащие к верхним эшелонам власти страны, могут стать советскими разведчиками. Английская контрразведка считала, что эта верхушка относится враждебно к Советскому Союзу, и, конечно, они не могут стать на службу ему. Эти подходы английской разведки объясняются закостенелостью ее идеологических догм, устоявшимися стереотипами. Именно они помешали английским спецслужбам обнаружить в своей элитной среде советских разведчиков. Даже тогда, когда следы вели к ним и подозрения в шпионской деятельности концентрировались на них, они отбрасывались как нелепые.
