Арсений Ворожейкин - Солдаты неба
Хотя противник и крепко зажал меня с Хохловым, это не тревожит. Я уверен, мы сумеем отбиться от гитлеровцев. А тут еще, к счастью, через какую-то минуту подоспела пара Коваленко. Клещи противника ослабли. Их окончательно разомкнул Лазарев, ударом сверху сбив «мессершмитт». Вражеские истребители, оставив наших в покое, отвалили.
Все теперь вновь были в сборе. Ласково сияет солнце. Небо чисто, и дымчатое половодье внизу искрится, как бы радуясь нашему успеху. Однако на душе неспокойно. Мне кажется, что первая группа «юнкерсов», сбрасывая бомы, все же задела наши войска.
Чтобы узнать обстановку на земле, докладываю командиру полка:
— Задачу выполнили. Какие будут указания?
Молчание. Долгое молчание. Беспокойство усиливается тем, что на глаза попалась дымовая завеса, поставленная над Днестром. Ветер несет дым на восток.
Молчание Василяки уже раздражает. Я вновь нажимаю на кнопку передатчика.
— Минуточку подожди. — Голос торопливый и, как показалось мне, недовольный.
Ох, уж эта «минуточка»! Наконец слышу:
— Ждите своей смены.
Смены? Смотрю на часы. Над полем боя мы находимся всего двенадцать минут. Значит, ждать еще двадцать восемь.
— Вас понял.
И после посадки беспокойство не проходит. Теперь слова Василяки «Атакуй первую группу» набатом раздавались в голове. Мы атаковали вторую. Так, я считал, правильнее. Рискнул. Но разве не бывает, что принятое решение кажется лучшим, хотя на самом деле не все учтено? Не так ли случилось и в этом полете?
Конечно, проще было бы применить установившийся порядок атаки: одна группа «яков» (Лазарев и Рудько) сковывает боем вражеские истребители, а другая — наша четверка — нападет на «юнкерсов». Но тогда мы сразу выдали бы себя, и «фоккеры» с «мессершмиттами» незамедлительно навалились бы на нас, и нам бы не добраться до бомбардировщиков. На это враг, видимо, и рассчитывал, посылая своих истребителей несколькими группами.
Установившиеся приемы боя, если их использовать без учета конкретных условий, могут оказаться союзниками противника.
Сейчас мы применили необычную тактику. И она была разумной. Но это еще надо доказать. А доказать правильность нового приема борьбы, когда бомбы накрыли наши войска, тяжело. Правда, если бы мы действовали по команде с земли, тогда удар по нашим войскам был бы нанесен в несколько раз мощнее, чем сейчас. Зато все было бы по закону, и я ни в чем не был бы обвинен. Какой парадокс!
Впрочем, любой риск на войне, хотя и основан на растете, не может быть без сомнений и тревог.
— Ну а сколько же все-таки вы завалили самолетов? — спрашивает нас капитан Плясун.
Тут же пробуем подсчитать. Оказывается, летчики видели только четыре падающие машины.
— Пусть земля сама подобьет бабки, — советую Плясуну. Он удивленно разводит руками:
— Но ведь земля дает сведения только о тех самолетах, которые упали на нашей территории или недалеко от передовой. А как быть с другими? Ведь вы провели весь бой над территорией противника.
Я понимал, огонь истребителей иногда действует как отравленные стрелы: разом, бывает, не сразит, а только поранит, смерть наступает позднее и часто далеко за линией фронта. Такую смерть наши наземные войска могут и не видеть. Ее могут заметить только летчики, и то не всегда. Минувший же бой был такой скоротечный, что мы едва успевали выбирать мишени и стрелять по ним. Где уж тут проследить за сбитыми!
— К сожалению, больше дополнить ничего не могу, — говорю Плясуну. — Подождем командира полка. Он видел бой и должен знать о нем больше. Конечно, через густую дымку он не мог узреть падение всех самолетов, но те, которые упали близко, наверняка отметил у себя на карте.
У начальника оперативного отделения свои заботы.
— Что я буду докладывать в дивизию? Придется дать только предварительные итоги, а вечером все уточним, и тогда доложу окончательно.
Наверное, никто так не ждал прибытия Василяки с передовой, как я. Прилетел он рано, еще до захода солнца. Посеревшее лицо с нахмуренными густыми бровями не сулило добра. И все же не хотелось верить в плохое. Вид Василяки я объяснил по-своему: устал без привычки на передовой. Только он вылез из связного самолета По-2, как оказался в окружении летчиков. Я не стал скрывать своего нетерпения, сразу спросил о бое. Владимир Степанович вместо ответа взял в руки планшет, висевший у него на боку, вынул из него бумагу и дал мне.
Сколько тревожных мыслей промелькнуло у меня, пока я разворачивал сложенный вдвое лист! Это был документ, подтверждающий, сколько сбитых нами в этом бою самолетов видели наземные войска. И даже указаны места их падения.
— А не опоздали мы с атакой? — спросил я.
— Нет, как раз вовремя. Командование наземных войск передало вам благодарность. Вы и представить себе не можете, как на земле все ликовали, когда бомбы с «лапотников» посыпались на немецкие войска…
Далее Василяка сообщил, что двух летчиков с «юнкерсов», выпрыгнувших с парашютом, ветром снесло на нашу территорию и они попали в плен. Эти фашисты рассказали, что на каждую группу бомбардировщиков одновременно нападало множество каких-то истребителей-невидимок. От них просто невозможно было обороняться.
— У страха глаза велики! — рассмеялся Лазарев.
— Совершенно верно, — согласился Василяка. — Когда имеешь перевес в силах на полторы сотни самолетов, разбить их не просто мастерство — это искусство.
— А как с боем над Бучачем, выяснили? — спросил я.
— Вы дрались прекрасно. КП все видел: бой проходил почти над головами управленцев. — Василяка махнул рукой; — Радиолокаторы подвели: они показали, что «лапотники» ушли к себе. А на самом деле они снизились и улетели на юг. Там без всяких помех и разгрузились.
После беседы Владимир Степанович отозвал меня в сторону и извинился, что подал мне неудачную команду — атаковать головную группу «юнкерсов».
Когда к линии фронта приближалась армада бомбардировщиков, Василяку на КП окружили наземные командиры. Они возмутились, почему он в такой момент не командует нами. Он-то понимал хорошо, что только собьет нас с толку. А как это объяснить общевойсковому командованию? И он, растерявшись, подал команду невпопад.
— Да и локаторы подвели: они долго не показывали вторую волну «юнкерсов», — пояснил командир. — На эту новую технику полагаться пока нельзя. А вообще — получилось прекрасно!
Как хорошо на душе! Счастье? Вот оно — в победе! Сейчас в сражениях решается судьба Родины и твоя судьба.
Мы живы потому, что погибли они
Наш фронт почти две недели как перешел к обороне, но воздушные бои восточнее Станислава не утихала. С тернопольского аэродрома в тот район летать было далеко. А латали много. Уставали.
Не скоро еще закат, но солнце уже потеряло дневной накал и, спускаясь в дымный горизонт, побагровело, окрасив запад в кровавые цвет. Я не люблю такое небо. Оно навевает беспокойные мысли. Но я утешал себя тем, что полк сегодня много поработал и больше, наверное, уже не будет вылетов.
И вдруг звонок: летчикам эскадрильи явиться на KП. Я не без сожаления подумал — снова вылет.
За столом сидели Василяка и Рогачев.
— Вашей эскадрилье даю день отдыха, до завтрашнего обеда, — сказал командир полка, как только мы переступили порог землянки.
— День отдыха? — Такие слова вышли у нас из употребления, и у меня невольно вырвалось; — Как это понимать?
— А так: у Василия Ивановича неисправен самолет. И сейчас он полетит на твоем. На остальных пускай проводятся регламентные работы. Мы вышли из землянки и растерянно остановились, не зная, куда податься. Начался непривычный день отдыха. Перед нами летное поле, позолоченное одуванчиками и лютиками. За ним косогор с дубовой рощей. На горе село Великие Гаи. Правее, на запад, — цветущие тернопольские сады. Сзади нас, за шоссейкой, лесок. В нем полно ландышей. Всюду слышатся голоса птиц.
До этой минуты мы как-то не замечали красоту обновляющейся природы. Апрельские бои отбирали все силы, а запахи цветов, леса забивались пороховой гарью, И вот внезапно, освободившись от оков войны, ее забот, остались наедине с весенним солнцем, цветами, с самой природой. Тишину разорвал треск запускаемых моторов. Минуты через две на старт вырулили четыре «яка». Привычный аэродромный гомон, точно сигнал тревоги, погасил в нас прилив весеннего настроения.
Группа взлетела, взяв курс на фронт. Мы уже не могли наслаждаться отдыхом и любоваться природой. Беспокойство за улетевших друзей, думы о возможном бое овладели нами. Фронтовой труд так роднит людей, что ты становишься частицей единой полковой семьи, и то, что касается товарища, не может не коснуться и тебя.
Мы решили дождаться возвращения товарищей. Прилетела только трое. Кого нет?
Молча пошли на КП. Ошеломило известие: не вернулся ; Василии Иванович Рогачев. Не верю. Все во мне протестует. Просто где-нибудь вынужденно приземлился.
