Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Нечто похожее внедрялось и в другие виды искусства, а равно в науку и образование. Театры были тщательно прочесаны, и все пьесы западных авторов изъяты из репертуара, поскольку они “отравляли сознание советского народа враждебной идеологией”. Знаменитый кинорежиссер Сергей Эйзенштейн был осужден за недостаточно героическое изображение Ивана Грозного и его службы безопасности, бывшей одновременно и армией, и полицией, — опричнины. Параллель со Сталиным и НКВД была слишком очевидна, хотя прямо это никак не высказывалось. Столь же очевидно до сознания зрителя доводилось, что отныне русские цари, особенно те, кто был наиболее жесток и деспотичен, считаются “хорошими”. Музыка Шостаковича, Прокофьева и других ведущих композиторов подверглась нападкам за то, что не содержала ничего, кроме диссонансов, — в ней не было ни единой мелодии, которую мог бы насвистывать простой рабочий.
Общественные науки снова были жестко подчинены партии. Вышинский, церемониймейстер показательных судебных процессов тридцатых годов, снизошел до того, что в Институте права лично прочитал четырехчасовую лекцию об опасности недооценки роли государства как оружия в руках пролетариата (на всякий случай в лекции было несколько неуместных замечаний об “отмирании государства”). Директор института был смещен. Прошли специальные публичные заседания ученого совета, где людей обвиняли в “безродном космополитизме” и “преклонении перед буржуазными авторитетами”. Жертвами кампании стали многие евреи, среди которых оказался и профессор Гурвич, один из авторов конституции 1936 г. Это была и финальная кампания против “буржуазных специалистов”, и простое сведение личных счетов. Каждый сотрудник института мог встать и обвинить любого из своих коллег: если это случалось, то защищаться не было никакой возможности. Даже если жертва начинала каяться и заниматься “самокритикой”, этого было недостаточно для того, чтобы избежать увольнения.
В лингвистике теории академика Марра сохраняли влияние много лет. Они хорошо подходили классическому марксизму, поскольку Марр утверждал, что все языки восходят к единому праязыку, и по мере экономического и политического развития вновь сольются в единый язык международного пролетариата. Но первобытный интернационализм, однако, не подходил к послевоенным настроениям Сталина. В 1950 г. Сталин пришел к выводу, что только русский, и никакой другой, достоин быть единым языком пролетариата, и лично написал статью, где осуждал теорию Марра как “ненаучную и антимарксистскую”. Позиция же самого Сталина едва ли была марксистской в большей степени, чем теория Марра, поскольку он утверждал, что язык имманентно присущ национальной культуре, и намекал, что он не непроницаем для влияний со стороны социальных изменений. Как бы то ни было, но новая авторитарная доктрина вскоре стала пусковым механизмом, посредством которого лжецы и завистники начали против коллег кампанию увольнений и чисток. Надежда Мандельштам, которая в это время работала в провинциальном педагогическом институте, описала, как однажды вечером ее вытащили из постели и заставили явиться на специальное собрание их факультета. Там она увидела, что ее сотрудницы-женщины нарядились по этому случаю в свои лучшие платья. Они поносили ее за “недостаточное внимание” к “выдающемуся учению товарища Сталина о языке”, приверженности марристской доктрине, преследование талантливой молодежи среди преподавателей и завышение требований на экзаменах. Ей дали две недели на то, чтобы сдать дела, и уволили из института.
Партия добавила к этим персональным перестановкам и свои собственные нежелательные кадры. Мало преуспевшие старые члены партии теперь уже не подвергались, как в тридцатые годы, огульным арестам. Вместо этого их часто отправляли в академический мир, туда, где их косность и тупость не могли повредить развитию науки и техники, т.е., другими словами, в гуманитарные и социальные науки и на соответствующие факультеты. Нечего и говорить, что там они торопились взяться за проведение генеральной линии партии в той ее форме, которая им казалась самой последней.
Тенденции развития западной науки и философии беспокоили Жданова, так как угрожали простому, упорядоченному миру материалистического детерминизма, обязательному для преподавания во всех школах. На специально созванном собрании философов в июне 1947 г. он предостерегал, что кантианские капризы современных буржуазных атомных физиков приводят их к заключению, Что электрон обладает “свободой воли”, к попыткам объяснить существо дела только столкновением волн и к другим дьявольским штучкам. Он также обрушился на Г. Ф. Александрова, ведущего специалиста по Гегелю, за преувеличение значения западноевропейского вклада (т.е. имелся в виду прежде всего сам Гегель) в марксизм. Маркс и Энгельс стали чем-то вроде почетных русских, которым выпало несчастье родиться за границей.
Как видно из только что упомянутого обращения к ядерной физике, кампания по искоренению “космополитизма” распространилась не только на гуманитарные и общественные науки. Кое-какие естественно-научные дисциплины тоже подпали под разделение на “социалистические” и “буржуазные”, последние были преданы анафеме. Примером, когда дело зашло очень далеко и возымело самые разрушительные последствия, является биология, где вне закона оказалась “буржуазная псевдонаука” генетика, а на место ее явилась “прогрессивная” агробиология Трофима Лысенко и его учеников.
Лысенко возник из небытия еще задолго до войны. Его появление — результат той атмосферы “мифотворчества”, которая была характерна для конца двадцатых годов. Мы уже видели, как в экономике и планировании серьезные эмпирические исследования и математическое моделирование уступили место лозунгам и волевым решениям. Нечто похожее случилось и в аграрных науках, но процесс занял куда более продолжительное время. В этой области такие же захватывающие, но плохо обоснованные теории прежде всего привлекали внимание партийной верхушки и объявлялись великими истинами, поскольку обещали быстрое решение трудных проблем.
Лысенко заявил, что он может сократить период созревания и увеличить урожайность зерновых благодаря применению процесса, который он назвал “яровизацией”: выдерживание семян в пониженной температуре некоторое время перед посевом. Таким образом озимые, всегда уязвимые в суровом российском климате, могли, как утверждал Лысенко, высеваться весной и давать при этом неплохой урожай. Теоретическим обоснованием этой технологии была уверенность Лысенко в том, что наследственность обусловлена не только определенными генами, которые находятся в хромосомах внутри организма, но и состоянием всех его клеток, а это означает, что условия окружающей среды способны изменить наследственность. Все это было возрождением основательно скомпрометированных в научном отношении до-дарвиновских теорий.
Первые эксперименты Лысенко достигли некоторого успеха. Они были осуществлены в 1927–29 гг. на Украине и пришлись как раз кстати партийному руководству, обеспокоенному состоянием зерновых и искавшему некую панацею, которая должна была дополнить начинавшуюся коллективизацию. Они не хотели терять время на дальнейшие эксперименты, которые должны были бы подтвердить правильность теории. Как заявил один из сотрудников Лысенко, “когда Ленин устанавливал в России советскую власть, он не согласился оставить на Украине гетмана Скоропадского, чтобы посмотреть, чья власть лучше”. Без дальнейших церемоний яровизация была рекомендована для широкого применения, и при посредстве номенклатурной системы все больше и больше агрономов и партийных работников начали широко ее применять.
Однако академический мир, в основном, сопротивлялся Лысенко, считая его идеи сомнительными. Центром этого сопротивления стал Институт растениеводства. Директор этого института Н. И. Вавилов, большую часть своей сознательной жизни провел, собирая и изучая колоссальное разнообразие видов растений с целью перекрестного опыления для селекции высокопродуктивных и устойчивых к болезням гибридов. По иронии судьбы сам Вавилов был ярым социалистом. Он верил только в широкомасштабные эксперименты и считал, что только социалистическая система может гарантировать ресурсы для их проведения и организации. Его работы основывались на менделевской генетике, в научном отношении обоснованной куда лучше.
Но в 1938 г. Лысенко благодаря партийной системе назначений стал президентом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина. Таким образом, он стал высшим судьей по всем этим вопросам. Он и его сотрудники усвоили сталинскую технику наклеивания ярлыков и принялись поносить Вавилова и других своих оппонентов как “вредителей”, “троцкистов” и “кулацких прихлебателей”. Это привело к вожделенным результатам — в 1940 г. Вавилов был арестован и обвинен в шпионаже в пользу Британии и саботаже в области сельского хозяйства. Позже он умер в лагере.
