Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской
Известия о победе и отступлении хана и его ратей были с облегчением встречены в Москве. Гроза миновала. «И бысть тогда радость на Москве велия, – и государь бояр и воевод жаловал великим своим жалованием, шубами и купки»[591]. Хан же, пытаясь подсластить горечь поражения, решил выставить виновником всех бед Бакы-бея и с полпути отправил в Москву грамоту, выполненную в характерном для него стиле. Ее текст Реммаль-ходжа передал следующим образом: «Эй, проклятый и неверный, и злонравный мой Московский раб-пахарь! Да будет тебе ведомо, моим намерением было ограбить твой край и виляет и, схватив тебя, запрячь тебя в плуг. Так же, как наши предки использовали твоего прадеда, я же впредь, хорошо относясь к тебе, заковал твои ноги в кандалы и заставляю тебя копать отхожую яму, и тебе же сообщаю о твоей доле, тем самым делаю тебя посмешищем на весь люд. Так что возноси благодарения Всевышнему Аллаху за то, что есть у тебя хлеб насущный. Мы не смогли переправиться через Оку из-за Бакы. Молись за него. Теперь же сначала проучу волка среди тех моих овечек и избавлю свой сад от колючек и сорняков, а затем возьмусь за тебя»[592].
Тем не менее исполнить свою угрозу, озвученную в последних строках письма, хан так и не решился. Победа под Рославлем, конечно, не сняла полностью угрозу новых татарских набегов. Уже в следующем году на «крымской» «украине» дважды объявлялась военная тревога. Сперва в марте Эмин-Гирей со многими людьми пришел под Путивль, Стародуб и Новгород-Северский, нахватал полону и, потеряв несколько разбитых русскими воеводами «загонов», сумел с добычей уйти домой. Не прошло и полугода, как в конце лета Ишмагмет-мурза, Саталкулмурза, Сулеш-мурза, Битяк-мурза и другие мурзы со многими людьми (стандартная формулировка, использовавшаяся летописцами), пришли под Зарайск и стали воевать тамошние места. Воеводы князья П.Д. Пронский и Ю.И. Деев со своими людьми учинили поиск над рассыпавшимися в поисках ясыря и животов отдельными татарскими отрядами и взяли языков. Обеспокоенные активными действиями русских воевод, мурзы поспешили начать отход. Воеводы преследовали их и на Куликовом поле побили татарские сторожи и взяли пленных. Крымцы ускорили отход и сумели оторваться от преследователей, которые дошли до р. Меча и оттуда повернули домой. В декабре 1544 г. Эмин-Гирей пришел под Белев и Одоев «и по грехом за небрежение поплениша многих людей»[593]. Однако это были обычные, рядовые набеги. На новое нашествие Сахиб-Гирей не решился, и выезд 15-летнего Ивана под Коломну в лето 1546 г. навстречу ожидаемому приходу «царя» (о нем мы уже писали прежде), оказался бесполезен – Сахиб-Гирей так и не появился, хотя к его появлению готовились в Москве всерьез.
Собственно говоря, Стародубская война и стояние под Ростиславлем стали крупнейшими (а второе – еще и опаснейшим) событиями в эпоху «боярского правления». Малая война на литовском «фронтире» и непрекращавшиеся набеги казанцев на «фронтире» казанском на этом фоне выглядели не более чем раздражающими укусами, которые требовали принятия ответных мер, но не влекли за собой серьезных последствий. Главные события здесь будут еще впереди, потому и речь о них также будет во второй части нашего повествования об Иване Грозном и его эпохе. Мы же от дел государевых обратимся к делам земским – к событиям, которые в годы «боярского правления» происходили внутри страны.
2. Дела земские
Говорить о внутренней «политике» времен пресловутого «боярского правления», с одной стороны, как будто довольно просто – со школьной скамьи мы помним о ряде «реформ», что были предприняты в эти годы «правительством». Но, с другой стороны, это вопрос сложный и до конца не изученный. Собственно говоря, это связано с тем, что из-за плохой сохранности русских архивов, не важно, государственных или частных, в нашем распоряжении сохранилось до обидного мало документов, которые позволяют нам составить представление о том, что происходило в недрах государственного аппарата, как он развивался и изменялся. А в том, что в нем подспудно происходили серьезные изменения, сомнений практически нет. Сам по себе эволюционный характер развития русской государственности в «долгий XVI век» предполагал, что те или иные перемены в политической, административной или правовой сферах, зафиксированные в летописях и редких документах, имели под собой долгую предысторию, постепенно вызревая и обретая новые формы, которые потом как будто внезапно возникли как бы из ниоткуда. И причинами тому были консерватизм и приверженность «старине» на всех этажах государственного аппарата, да и всего общества, которые были вязаны тысячами невидимых нитей в одно целое – в строгом соответствии с принципом «мы старины не рушаем а новины не уводим». «Новины» если и могли появиться, то только под обличьем возврата к «старине», находя свое оправдание в естественном стремлении реставрировать порушенную старину в результате неразумных действий людей.
Эта приверженность традициям и направленность на сохранение «старины» проявлялась чуть ли не во всем.
Так, например, касаясь особенностей государственного управления в России во времена «боярского правления», С.М. Каштанов отмечал «консервативность канцелярской практики составления актов», которую он объяснял «устойчивостью местных традиций отдельных земель Русского государства, специфическими особенностями налоговой системы и иммунитетных статусов в разных уездах», а также «опасением вызвать недовольство крупных феодалов, имевших вотчины в уделах»[594]. Кроме того, продолжал он, для России раннего Нового времени было характерно отсутствие централизованной государственной канцелярии, и акты в итоге выдавались разными ведомствами и учреждениями, как то Казной, Большим дворцом, областными дворцами и т. д.[595] Наконец, М.М. Кром указывал на ограниченный по масштабу документооборот правительственных канцелярий в эпоху «боярского правления». По расчетам историка, в эти годы из их недр вышло примерно 3600–4000 разного рода грамот, что по «западноевропейским меркам… соответствует примерно XIII в.»[596].
Связано ли было все это с примитивностью и архаичностью русского государственного аппарата и административной практики того времени? Судя по всему, все же нет, не связано. Ответ надо искать, видимо, в другой плоскости. Принимая выводы, сделанные С.М. Каштановым и М.М. Кромом на основе анализа формуляров актов и особенностей их бытования на практике и сохранности, мы добавим к этому, что, по нашему мнению, не последнюю роль в консервации традиционных форм делопроизводства в правительственных канцеляриях сыграла не только «маломощность» государственного аппарата и его неразвитость, связанные не в последнюю очередь с отмеченной многими исследователями относительной (на фоне наиболее развитых западноевропейских государств, конечно, той же Испании, Франции или Империи) бедностью Русского государства – бедностью
