Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Около 17 декабря 27 г., посылая Погодину материал для «Московского вестника», Пушкин в конце письма замечает: «Я не лишен прав гражданства и могу быть цензирован нашею цензурою, если хочу, — а с каждым нравоучительным четверостишием я к высшему цензору не полезу — скажите это им» (239). Таким образом, двойная цензура, наряду с недостатками, давала и преимущества, возможность некоторого давления на обычную.
1828 год также начинался благоприятно для Пушкина. Царь одобрил шестую главу «Евгения Онегина» и стихотворение «Друзьям», хотя не рекомендовал его публиковать. Он поручил Бенкендорфу сообщить об этом Пушкину. Тот благодарит 5 марта за присланное письмо: «Снисходительное одобрение есть лестнейшая для меня награда, и почитаю за счастие обязанность мою следовать высочайшему его соизволению». С этого же письма начинают упоминаться хлопоты Пушкина о зачислении его на военную службу, отправке на Кавказ, просьбы, чтобы Бенкендорф походатайствовал об этом, сообщил, как идут дела (см также письма 18 и 21 апреля 1828 г). Желания Пушкина не выполняются, и тогда он (21 апреля) просит разрешения шесть или семь месяцев провести в Париже. Последнюю просьбу Бенкендорф царю просто не передал. А далее Пушкину было уже не до Парижа. Летом 1828 г. начинается дело о «Гавриилиаде». (см. Никол. Жандарм 491-3).
Поэма была найдена у штабс-капитана М. Ф. Митькова и началось следствие, к которому был привлечен Пушкин. Он не признает авторства. На вопросы следственной комиссии: 1) «вами ли писана поэма, известная под названием „Гавриилиада“?» 2) «В котором году сию поэму вы писали?» 3) «Имеете ли вы и ныне у себя экземпляр этой поэмы? — Если таковой находится, то представьте его» (759). 3–5 августа 1828 г. Пушкин отвечает: «1.Не мною. 2. В первый раз видел я Гавриилиаду в Лицее в 15-м или 16-м году и переписал ее; не помню, куда дел ее, но с тех пор не видал ее. 3. Не имею» (635).
19 августа по высочайшему повелению Пушкин вызван к санкт-петербургскому военному губернатору, где его спрашивали, от кого именно получил он «Гавриилиаду». Пришлось давать более подробное показание: «Рукопись ходила между офицерами Гусарского полку, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список сжег я вероятно в 20-м году. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное» (636). Как раз в это же время, 18 или 19 августа 1828 г., с Пушкина взята подписка, что он ничего не будет выпускать без обычной предварительной цензуры. Пушкин в ответ пишет Бенкендорфу письмо (не ранее 17 августа, черновое, видимо, не отосланное). Там идет речь о том, что по высочайшему повелению обер — полицеймейстер «требовал от меня подписки в том, что я впредь без предварительной обычной цензуры…<ничего не буду выпускать — ПР> Повинуюсь священной для меня воле; тем не менее прискорбна для меня сия мера. Государь император в минуту для меня незабвенную изволил освободить меня от цензуры, я дал честное слово государю, которому изменить я не могу, не говоря уже о чести дворянина, но и по глубокой, искренней моей привязанности к царю и человеку. Требование полицейской подписки унижает меня в собственных моих глазах, и я, твердо чувствую, того не заслуживаю, и дал бы в том честное мое слово, если б я смел еще надеяться, что оно имеет свою цену. Что касается до цензуры, если государю императору угодно уничтожить милость, мне оказанную, то, с горестью приемля знак царственного гнева, прошу Ваше превосходительство разрешить мне, как надлежит мне впредь поступать с моими сочинениями, которые, как Вам известно, составляют одно мое имущество» (т. 10. с..249). С Пушкина берется подписка «о ненаписании им впредь богохульных сочинений» (Лемке; также Делов. бумаги 6 и 7). Но он продолжает отрицать, что «Гавриилиада» написана им. В письме Вяземскому от 1 сентября 1828 г., в надежде, что письмо вскроют, выражая опасение о возможной своей судьбе, Пушкин называет мнимого автора, уже покойного князя Д. П. Горчакова, умершего в 1824 г.: «Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее: прямо, прямо на восток. Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец ''Гавриилиада''; приписывают ее мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами» (250). Тыркова высказывает предположение, что в письме Вяземскому ссылка на авторство умершего Горчакова дана из стремления избежать разногласия в показаниях, если Вяземского будут вызывать в комиссию.
Получив 28 августа из комиссии письменные показания Пушкина с отрицанием авторства «Гавриилиады», царь написал на них: «Графу Толстому призвать к себе Пушкина и сказать ему моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская под его именем». В резолюции, конечно, присутствовал элемент провокации. Устраивался своеобразный экзамен Пушкину. Но отражалась и вера в его честность, в то, что, услышав царскую оценку: «я его слову верю», Пушкин не сможет более лгать. Это противоречило бы дворянской чести, да и человеческой тоже. Невозможно было на доверие не ответить доверием. Такая постановка вопроса подвергала экзамену и царя. После правдивого ответа Пушкина нельзя было его наказывать, поступить менее благородно, чем он. А наказывать, и весьма сурово, имелись все основания. Вспомним, что за одно сочувственное упоминание об афеизме Пушкина отправили в ссылку в Михайловское. А здесь шла речь о целой поэме, кощунственной, атеистической, воспринимавшейся как развернутая хула на Новый завет, мерзкая и подлая, требующая самого серьезного наказания. Экзамен выдержали оба. Вызванный опять в комиссию, Пушкин выслушал слова царя, помолчал, потом спросил: «Могу я написать прямо Государю?». Ему разрешили. Он быстро написал письмо, запечатал его и передал графу Толстому. В «Дневниках» 1828 г. Пушкин записывает: «2 октября. Письмо к царю». 18 октября: «Граф Толстой от государя» (П. А. Толстой — управляющий главным штабом, главнокомандующий в Петербурге и Кронштадте, был председателем комиссии о «Гаврилиаде“). Прочтя письмо, царь приказал прекратить дело. А. Н. Голицын, один из членов комиссии, диктуя уже после смерти Пушкина конспект своих мемуаров, велел записать:» «Гавриилиада“ Пушкина. Отпирательство П. Признание. Обращение с ним Государя. Не надо осуждать умерших» (Тыркова 234). Этот эпизод наверняка сыграл весьма существенную роль в изменении отношения Николая к Пушкину. Последний оказался недостойным царской благожелательности, автором мерзкой поэмы. Он кроме того еще лгал, лицемерил, подло отрицал свое авторство, перекладывая вину на мертвеца. К тому же Николай был человеком религиозным. Поэма должна была вызывать у него крайнее омерзение. Он мог даже простить это Пушкину, но вряд ли забыть.
Письмо Пушкина царю до нас не дошло. Считается, что в нем Пушкин признал себя автором «Гавриилиады» (и я так считаю). Но существует мнение, что поэт не признал авторства, а Николай ему поверил или сделал вид, что поверил. Такой точки зрения придерживается, в частности, исследователь Л. Вольперт, оправдывающая подобное непризнание. Она говорит, между прочим, что на юбилейной Пушкинской конференции в 1999 г. в Париже известный знаток Пушкина Э. Вацуро, в докладе о Вольтере, высказал мнение, что поэт не признал себя автором «Гавриилиады». Позднее, в парижском сборнике L`Universalité de Pouchkine. Bibliothèque russe de l`Institut d`études slaves.T. C1V (Paris 2000), где напечатан доклад Вацуро, автор в нем высказывает противоположную точку зрения (p.48). Думается, она правильная.
На всё это наслаивается новая история. Пушкин самовольно отправился на Кавказ, в Тифлис, потом в Арзрум. В начале марта 1829 г. он просит у петербургской городской полиции подорожную в Тифлис и 9 марта, без уведомления Бенкендорфа, отправляется туда, остановившись на время в Москве, откуда он 1 мая выезжает на Кавказ. Бенкендорф узнает о поездке только 21 марта из записки фон Фока. В ней высказывалось предположение, что путешествие определено карточными игроками, у которых Пушкин в тисках: ему обещаны, видимо, на Кавказе золотые горы.
В конце мая Пушкин уже в Тифлисе и в письме Ф. И. Толстому (где-то 27 мая-10 июня) рассказывает о своем путешествии: «поехав на Орел, а не на Воронеж, сделал я около 200 верст лишних, зато видел Ермолова <…> Он был до крайности мил» (260). Тот находился в опале, но это не остановило Пушкина, который высоко его ценил и не скрывал своего отношения к нему. Правда, в «Путешествии в Арзрум» эпизод с Ермоловым не упоминается. Позднее, в апреле 1833 г. Пушкин обращается к Ермолову с просьбой «о деле для меня важном»: он предлагает стать издателем «Записок» Ермолова, если они написаны; если же нет, просит разрешить ему быть историком подвигов Ермолова, снабдить его, Пушкина, краткими необходимейшими сведениями: «Ваша слава принадлежит России, и вы не вправе ее утаивать» (Записки, воспоминания Ермолова вышли только в 1863 г).
