Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)
Среди бояр начался переполох. Кто посылал за водой, кто за "розовой водой" и "золотоцветом", кто за духовниками и лекарями.
Борис Годунов взял руку царя. Она была холодна, безжизненна. Но, чтобы восстановить тишину и успокоить присутствующих, Годунов сказал:
- По-моему, еще есть надежда...
Но ему никто не поверил.
Вскоре все сановники с Борисом Годуновым во главе вышли на балкон дворца, откуда было видно собравшуюся уже внизу на кремлевской площади толпу.
В сыром, туманном воздухе прозвучал зловеще чей-то громкий голос:
- Царь всея Руси Иван Васильевич скончался!
Внизу поднялся дикий вой и плач множества людей. Загудели унылым гудом кремлевские колокола.
Кремль окружило кольцо многочисленной стрелецкой стражи.
На похороны царя стеклось много народа со всех концов Русской земли.
Прибрели из леса и беглые мужики, предводимые Семеном Слепцовым, ушедшие в леса из вотчины Шуйского. Они откололись от ватаги Ивана Кольцо, не пошли за ним в Сибирь, а продолжали делать набеги на государевы и купецкие обозы.
- Что ж теперича с нами-то, Сёма, будет: лучше ли мужику от того станет иль еще хуже прежнего? - спросил Слепцова старичок-ватажник, когда хоронили царя в Архангельском соборе.
Семен вздохнул, покачал головою:
- Нашим солнцем был месяц, так он солнцем для нас и останется. Один царь умре, другой будет... Иван Кольцо говорил мне: мужик глуп, за то его и бьют. Нечего нам ждать добра... От крепостной кабалы счастлив не будешь.
- Стало быть, опять в лес?!
- А куда же? Не во дворец же поминки по государю справлять? Как ни плачь о царе, а все на цареву дыбу вздернут, коли к его верным слугам попадешь...
Повздыхали, почесали затылки ребята, да и направили путь свой в Сокольничий бор.
В толпе богомольцев, окруживших Архангельский собор, стояла в сторонке, около оврагов, почти совсем закрыв лицо, молодая стройная женщина в темной ферязи. Она тайком целовала жемчужное ожерелье, украшенное крупным рубином. По щекам ее текли слезы.
Прислушиваясь к заунывному пенью монахов и монахинь, она тихо, про себя, читала молитву об упокоении блаженной памяти царя Ивана Васильевича.
Когда богослужение кончилось и закрыли царскую гробницу, она быстро пошла через Фроловские ворота на Красную площадь. Там ее дожидался возок, запряженный четверкой коней.
В возке сидели маленькая девочка и пожилая женщина.
- Заждалась, матушка?
- Бог спасет, доченька... Доброе дело - поклониться праху государя, оказавшего нам столь великие милости...
Сидевшие верхом на конях возницы ударили кнутами по лошадям, и возок покатил прочь от Кремля к городской заставе...
Игнатий и Анна тоже были на похоронах.
Когда возвращались домой, Игнатий тихо сказал Анне:
- У меня тоже и свое горе... Узнал я от одного игумна с Устюжны, что и меня бог обездолил, и меня поверг господь в скорбь... Игумен приехал на похороны царя.
Анна всполошилась:
- Что ты?! О чем ты говоришь? Зачем ропщешь?
- Я вчера узнал... Умерла моя матушка... Хотел я повидать ее, да вот, видишь, поздно... скончалась.
- Но откуда же ты, милый, знаешь, что жива была твоя матушка?.. Ведь ты же не помнил ни отца, ни матери, да и не знал о них... ничего?
- Больно мне... Не спрашивай! Помолимся лучше вместе об упокоении ее души... Об упокоении души рабы божией Агриппины... Много горя видела она. В заточении и скончалась.
Анна прослезилась, но больше не стала расспрашивать Игнатия.
Федор Иванович, вернувшись после погребения царя в свою палату, пожелал остаться один и отослал всех от себя. Долго сидел он в глубоком раздумьи, глядя в столбец с завещанием отца.
Много было пролито им горячих сыновних слез, многое множество поклонов было положено им перед гробницей покойного государя, - это как-то заполняло время, давало пищу душе, а теперь вдруг легла на нее неизъяснимая тяжесть. Словно человек, придавленный тяжелой каменной глыбой, из-под которой, несмотря на страшные усилия, он не может выбраться, так тщетно боролся со своей смертельною тоской царевич Федор.
Собравшись с последними силами, он крикнул:
- Тихон! Тишка!
В покои царевича вбежал худощавый, с испуганным безбровым и безусым лицом холоп. Он согнулся в глубоком, до самого пола, поклоне.
- Слушаю, батюшка государь.
Федор Иванович строго сдвинул брови:
- Есть там народ? В приемной палате?
- Много, батюшка государь... Кричат, злятся, лезут в твои покои... Все - бояре...
- Чего им?! - хмуро спросил Федор Иванович.
- Присягу несут тебе... Челом бить хотят...
Федор Иванович отвернулся, и вдруг впервые ему в голову ударила мысль, которую он постоянно отгонял от себя: он - царь! Теперь он московский владыка. Страшно!
Тяжело вздохнув, он тихо сказал:
- Позови Бориса Федоровича.
Оставшись один, Федор Иванович стал на колени и громко произнес, впившись взглядом в иконы:
- Помоги!.. Господи, дай сил, умудри, наставь меня!..
Услыхав шаги за дверью, Федор Иванович быстро поднялся с пола, вытянулся во весь рост. Стал ожидать.
Дверь отворилась, и, мягко ступая, низко наклонив голову, в покои вошел Борис Годунов. Не разгибая спины, он остановился против Федора Ивановича.
- Слушаю, великий государь. Приказывай.
- Чего там толпится народ? - недовольно спросил Федор и, не дождавшись ответа, проговорил сморщившись, с досадой:
- Не было бы беды, коли и повременили бы...
Борис Годунов вскинул свою курчавую голову и громко, почти с отчаяньем, воскликнул:
- Помилуй, государь! Пожалей холопов своих!.. Пожалей беспастушную Русь! Ни единого часа она не может быть без венчального владыки! Побойся греха!
Борис Годунов пал на колени:
- Страшись, государь! Пошатнется трон от промедления! Время сторожит каждый вздох наследника престола... Торопись! Выйди к ближним боярам. Пускай бьют челом в верности тебе и государыне. Они - холопы твои. Ты... ты... в страхе держи их... Заставь их...
- Молчи, Борис! - недовольно перебил его Федор. Помолившись на икону, он отрывисто сказал: - Идем!.. - поразив Бориса Годунова своим властным, необычайным для него голосом.
Проходя сводчатым коридором впереди Годунова, Федор Иванович негромко спросил:
- Митрополит с ними?
- С ними, государь.
Около входа в большую приемную палату Борис Годунов обогнал царевича, чтобы торжественно распахнуть перед ним дверь.
Увидев входившего в палату Федора Ивановича, бояре и думные дьяки опустились, как один, как колени. Воцарилась тишина. Один митрополит, держа в руках крест и евангелие, стоял на шелохнувшись.
Вдруг, обернувшись лицом к боярам, он властно произнес:
- Бояре! Целуйте крест великому князю, царю всея Руси и государю нашему, Феодору Иоанновичу!
Борис Годунов и Бельский, один - справа, другой - слева, приблизились к трону и вложили в руки царя Федора державу и скипетр. Федор Иванович крепко прижал их к груди, внимательно осматривая коленопреклоненную толпу придворной знати.
Бояре, поднимаясь с пола, по очереди подходили к митрополиту и с великою покорностью и смирением прикладывались к кресту, а затем, приблизившись к царю Федору, целовали его руку, в которой находилась держава, и, подобострастно кланяясь, пятясь, удалялись от престола к своим местам.
Когда был завершен обряд присяги, царь Федор сказал тихо, но твердо:
- Божией милостью, мы, ныне государь ваш, обещаем быть достойными памяти покойного милостивого батюшки нашего Ивана Васильевича, преставившегося в вышние чертоги господа вседержителя. Служите вы и мне, как служили моему батюшке.
Поклонился и твердой походкой удалился во внутренние покои. За ним последовал Борис Годунов, Богдан Бельский и Никита Романов.
Оставшись один, Федор Иванович соверешенно обессиленный опустился в кресло.
- Благодарение богу! - перекрестился он с глубоким вздохом облегчения.
Теперь он сам удивился своей твердости и решимости в принятии царского сана; в голове его даже зашевелились мысли о скорейшем венчании на царство в Успенском соборе. Он проникся каким-то особым преклонением перед самим саном царя, втайне трепеща от страшного величия власти царя Русской земли.
Ведь он до этого при одной мысли втайне всегда считал себя недостойным быть царем... а теперь вдруг, незаметно для самого себя, потянулся к царской короне, давая мысленно обет: быть твердым защитником и опорою христианской церкви. То, что он хотел бы сделать для нее раньше и не мог, теперь он сделает для нее. Он готов дать торжественную клятву в том.
"Царь" - это слово постепенно приобретало для него особое очарование, и уже первая встреча с униженно лежавшей у его ног толпой бояр оставила в душе его что-то новое, пробудившее его честолюбие. Будто он сидел до этого в душной комнате, окруженный иконами и лампадами, и вдруг распахнулось окно, в которое ворвались солнце и свежий, оживляющий воздух, напомнив о бесконечном величии божьего мироздания... Не сам ли господь, не его ли ангелы распахнули то окно?..
