Эдвард Гиббон - Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

III. Наказание не следовало за обвинительным приговором неизбежно: христиане, чья вина была самым явным образом доказана показаниями свидетелей или даже их собственным добровольным признанием, все же могли сами выбрать между жизнью и смертью. И не прежние нарушения закона, а как раз сопротивление во время суда вызывало гнев представителя власти. Он был уверен, что предлагает им легко получить прощение: стоило обвиняемым согласиться бросить несколько зерен ладана на алтарь, и они ушли бы из суда невредимыми и под рукоплескания. Считалось, что долг человеколюбивого судьи состоит в том, чтобы стараться исправить заблуждающихся фанатиков, а не наказывать их. Меняя тон соответственно возрасту, полу и общественному положению узников, он часто снисходил до того, что перечислял им все, что могло сделать их жизнь приятнее или смерть – ужаснее, и заботливо просил, даже уговаривал обвиняемых, чтобы они проявили сострадание к самим себе, своим семьям и друзьям. Если же угрозы и уговоры не действовали, он часто прибегал к насилию: в качестве дополнительных доводов по его приказу вносили плеть и дыбу, и все виды жестокости применялись для того, чтобы сломить такое несгибаемое и, как казалось язычникам, преступное упорство. Древние защитники христианства столь же справедливо, сколь сурово осуждали незаконные действия своих преследователей, которые, нарушая все правила ведения судебного дела, допускали применение пыток не за тем, чтобы подозреваемый признался в расследуемом преступлении, а для того, чтобы он эту свою вину отрицал. Монахи последующих веков, которые в покое и одиночестве занимали себя тем, что составляли и расцвечивали подробностями рассказы о жизни и страданиях раннехристианских мучеников, часто измышляли гораздо более утонченные и хитрые пытки. В частности, им приятно было предполагать, что римские должностные лица в своем усердии, презирая все соображения морали и благопристойности, старались соблазнить тех, кого были не в силах победить, и что по их приказу самое грубое насилие применялось к тем, кого оказывалось невозможно соблазнить. Слагались рассказы о том, что будто бы благочестивые христианки, которые готовились презреть смерть, иногда бывали осуждены на более суровое испытание: их заставляли решить, что им дороже – религия или целомудрие. Юноши, в чьи развратные объятия их бросали, получали от судьи торжественный наказ приложить все усилия для того, чтобы поддержать честь Венеры перед нечестивой девственницей, которая отказывается возжигать благовония на ее алтарях. Насилие, однако, обычно не удавалось: своевременное вмешательство какой-либо чудесной силы спасало целомудренных невест Христовых от позора, не давая им потерпеть поражение даже по принуждению. Правда, нельзя не отметить, что более ранние и подлинные письменные памятники прошлого церкви редко бывают загрязнены такими причудливыми и непристойными вымыслами[49].

Полное несогласие с истиной и невероятность происходящего в описаниях этих ранних мученичеств было вызвано весьма естественной ошибкой: церковные писатели IV и V веков приписывали римским должностным лицам такую же непоколебимую и беспощадную ненависть к врагам языческой религии, какую они сами испытывали к современным им еретикам и идолопоклонникам. Вполне вероятно, что среди тех, кто добивался высокого положения в империи, некоторые могли до своего возвышения усвоить предрассудки простонародья, а у других врожденная жестокость могла случайно проявиться по отношению к христианам из-за скупости или личного озлобления[50].

Но не вызывает сомнений и может быть подтверждено свидетельствами, полными благодарности первых христиан, что подавляющее большинство тех, кто осуществлял власть императора или сената в провинциях и один имел право осуждать на смерть, вели себя как люди по-светски воспитанные, изучавшие гуманитарные науки, уважающие закон и хорошо знакомые с принципами философии. Они часто отказывались от ненавистной им обязанности преследовать новую веру, с презрением отклоняли обвинение или предлагали обвиненному христианину какой-либо допустимый по закону способ избежать суровости этого закона. Они выносили обвинительный приговор далеко не всем христианам, которых обвиняли в их суде, и были очень далеки от того, чтобы карать смертью всех, кто был признан виновным в упрямой приверженности новому суеверию. В большинстве случаев они довольствовались более мягкими наказаниями – заключением в тюрьму, ссылкой или рабством в рудниках, оставляя несчастным жертвам своего правосудия надежду на то, что какое-нибудь счастливое событие – вступление на престол, свадьба или триумф императора – вскоре вернет их к прежней жизни благодаря всеобщей амнистии. Похоже, что тех мучеников, которых римские чиновники приказывали немедленно казнить, они выбирали из двух крайне противоположных групп. Это были либо епископы и пресвитеры, самые высокие по званию и самые влиятельные среди христиан люди, чей пример мог бы устрашить всю секту, или же самые низкие по происхождению и презренные среди христиан, в особенности рабы, чья жизнь ценилась дешево и на чьи страдания древние смотрели со слишком беззаботным равнодушием. Ориген, человек большой учености и близко знакомый с историей христиан как по собственному опыту, так и благодаря чтению, самыми ясными словами говорит, что число мучеников было небольшим. Одного его авторитета должно бы оказаться достаточно, чтобы развеять в прах эту грозную армию мучеников, чьи останки, извлеченные по большей части из катакомб Рима, пополнили столько церквей[51] и чьи чудесные подвиги составили столько томов святых житий[52].

Но общее утверждение Оригена может быть объяснено и истолковано более конкретным свидетельством его друга Дионисия, который в огромном городе Александрии во время сурового преследования христиан при Деции насчитывает лишь десять мужчин и семь женщин, пострадавших за исповедание христианства.

В эту же самую пору гонений усердный в вере, красноречивый и честолюбивый Киприан управлял церковью не только Карфагена, но и всей Африки. Он обладал всеми качествами, которые могли вызвать почтение верующих и возбудить подозрение или ненависть у чиновников-язычников. И характер, и сан, словно метки, выделяли этого святого прелата из всех, превращая его в самую крупную цель для зависти и опасностей. Однако жизнь Киприана служит достаточным доказательством того, что наше воображение преувеличивало опасность положения христианского епископа и что опасности, которым он подвергался, были меньше, чем те, которые честолюбивый человек готов встретить в погоне за земными почестями. За десять лет четыре римских императора погибли от меча вместе с семьями, любимцами и сторонниками, а епископ Карфагенский в эти годы с помощью своих авторитета и красноречия управлял советами африканской церкви. Только на третьем году епископства у него была причина опасаться сурового указа Деция, бдительности главы местной власти и криков толпы, которая громко требовала бросить львам Киприана, предводителя христиан. Благоразумие подсказало епископу, что он должен на время скрыться в уединении, и он послушался голоса благоразумия. Из тайного убежища, куда он удалился и где провел это время в одиночестве, Киприан вел постоянную переписку с духовенством и народом Карфагена и, переждав бурю в укрытии, сохранил себе жизнь, не потеряв ни власти, ни доброго имени. Однако его большая осторожность не осталась без осуждения со стороны более строгих христиан и упреков со стороны его личных врагов: первые говорили с сожалением, вторые с оскорбительными насмешками о его поведении, которое считали малодушием и преступнейшим нарушением священного долга. Справедливое и уместное желание сохранить себя для будущих нужд церкви, пример нескольких святых епископов и божественные наставления, которые Киприан, по его собственным словам, часто получал в форме видений и порывов религиозного экстаза, – вот причины, которые оправдывают его. Однако лучше всего защищает Киприана от обвинений та радостная решимость, с которой он через восемь лет после этого принял смерть за веру. История его мученичества не вымышлена и изложена в рассказе с необычными прямотой и беспристрастием. Поэтому сокращенный пересказ основных событий этой смерти за веру даст читателю самые точные сведения о духе и формах римских гонений на христиан.

Когда Валериан был консулом в третий раз, а Галлиен – в четвертый, Патерн, проконсул Африки, вызывал Киприана в свою комнату для негласных совещаний. Там проконсул ознакомил его с только что полученным приказом императоров, чтобы те, кто отказался от римской религии, немедленно возвратились к обрядам своих предков. Киприан без колебаний ответил, что он христианин и епископ, преданно чтит единственного истинного Бога и каждый день молится ему о безопасности и процветании двух императоров, своих законных государей. Когда проконсул задал ему несколько злых и действительно незаконных вопросов, он сдержанно, но твердо заявил, что использует в свою защиту право гражданина отказаться от ответа. За непокорность Киприан был приговорен к изгнанию; тотчас же его отвезли в вольный приморский город Куру бис в Зевгитане, который был расположен в красивой и плодородной местности и находился примерно в сорока милях от Карфагена. На новом месте изгнанный епископ наслаждался жизненными благами и сознанием своей добродетели. Слава о нем разошлась по Африке и Италии. Когда в провинцию прибыл новый проконсул, положение епископа на какое-то время стало еще лучше: он был возвращен из изгнания, и, хотя не получил разрешения жить в Карфагене, в качестве места жительства ему были назначены его собственные сады возле столицы.