Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов
История Петербургского охранного отделения самым тесным образом связана с именем нашего любимого поэта А. С. Пушкина. Дело в том, что отделение располагалось в том же доме, в котором когда-то находилась квартира поэта: дом № 12 на набережной реки Мойки (дом Волконского). Здесь же размещались и квартиры некоторых офицеров отделения. Охранное отделение с 1 октября 1901 года по 1 августа 1907 года занимало два этажа лицевого флигеля с парадной и двумя черными лестницами — всего около 245 квадратных саженей, а также квартиру № 25 во втором этаже правого подворного флигеля. К служебным помещениям охранного отделения относились также конюшня на две лошади, каретный сарай и помещение для кучера в подвальном этаже на два окна.
После переезда охранников в другое здание дом на Мойке занимал музей изобретений и усовершенствований, пока, наконец, в 1925 году в здании не создали музей-квартиру А. С. Пушкина.
Нужно отметить, что квартира поэта сохранилась именно благодаря стараниям «царских сатрапов» из Петербургского охранного отделения. Во время первой русской революции эсеры-максималисты запланировали подорвать здание столичной охранки, но террористический акт удалось предотвратить, поскольку его исполнители, включая известного боевика «Медведя» (М. И. Соколов), были заблаговременно обезврежены. Последние свои дни петербургские охранники во главе со своим начальником генералом К. И. Глобачевым[96] встретили в другом здании — в особняке, принадлежавшем принцу Ольденбургскому, что на углу Мытнинской набережной и Александровского проспекта. 27 февраля 1917 года генерал Глобачев, под давлением разъяренной толпы, отдал приказ своим подчиненным покинуть здание, после чего «революционные массы» приступили к уничтожению интерьера и архивов отделения. О том, что происходило в этот день в Петрограде, дают яркое представление воспоминания супруги Константина Ивановича — Софьи Николаевны Глобачевой: «Уже накануне город замер и жизнь как бы прекратилась. На улицах был полумрак, город был полон всяких ужасных слухов… Всю ночь муж и его подчиненные находились в канцелярии. Днем доложили, что толпа, разрушая правительственные учреждения и убивая должностных лиц, движется к особняку, где была наша квартира и канцелярия (охранного отделения). В доме провода оказались перерезанными кем-то, и муж, не имея возможности сноситься с властями, решил отправиться на Морскую улицу, где находился один из отделов (царской) охраны и где жили его два старых помощника. Услышав о его решении, я быстро отвела нашего сына (дочь была в институте в Москве) к одним знакомым… и помчалась к мужу, который, переодевшись в штатское… уже садился в автомобиль со своим старшим помощником. Я вскочила туда же, и мы поехали. Уходя из дома, я сказала прислуге, что если мы не вернемся к 8 часам вечера, то чтобы обедали без нас. Не думала я тогда, что уже никогда больше не вернусь в нашу квартиру.
Отъехав немного, муж решил вернуться и вышел из автомобиля, а его помощник двинулся дальше, удерживая меня, чтобы я не последовала за мужем, но… я выскочила и присоединилась к нему. Отправились мы по направлению к дому, но перед мостом через Неву была уже поставлена застава, стояли солдаты с ружьями наперевес, и какой-то прапорщик запаса заявил, что никого не пропустит дальше».
Супруги вернулись на Морскую улицу, в отдел охраны, откуда К. И. Глобачев наконец-то мог связаться по телефону с Зимним дворцом, где собрались все власти. Всю ночь с 26 на 27 февраля в городе шла стрельба, и Глобачевы наблюдали, как восставшие пытались взять находившуюся рядом Центральную телефонную станцию. Среди жандармов были убитые и раненые, и Глобачев вызывал доктора для перевязок. «Не смыкая глаз ни на минуту… все мы ожидали исхода боя за станцию, как вдруг рано утром прибегает прислуга с воплем, что к нам идут вооруженные солдаты, — пишет С. Н. Глобачева. — Спустились мы по черной лестнице и вышли во двор, но… навстречу нам шли солдаты, они уже остановились перед нами, как вдруг началась ожесточенная стрельба из ружей и пулеметов — революционеры брали штурмом станцию. Солдаты опешили и на минуту растерялись, а мы, воспользовавшись этим моментом, выскочили на улицу и быстро пошли по ней, где пули так и свистели. Муж и его два помощника пошли вперед, а я, не имея больше сил… отстала и плелась сзади под непрерывным пулеметным огнем. Одно время он так усилился, что я не выдержала, остановилась и прижалась к стене, рядом со мной прислонился какой-то фельдфебель, и мы оба ждали каждую секунду быть убитыми». Когда стрельба поутихла, Глобачева кинулась догонять мужа, он тоже, обнаружив пропажу жены, вернулся назад. Было решено пробираться к вокзалу, а оттуда попытаться выехать в Царское Село, где генерал хотел доложить об обстановке в Петрограде. До вокзала добирались закоулками четыре часа, Глобачева плакала, переживая за оставшегося в городе сына. Пригородные поезда ходили. Оставив одного помощника в городе, Глобачевы с другим помощником приехали в Царское Село. Там было тихо и спокойно, «.. и только взгляд конного лейб-казака, стоявшего на проезжей дороге для охраны, выражал тревогу». Дворцового коменданта Гротена на месте не оказалось, и Глобачев разговаривал с начальником дворцовой полиции полковником Б. Герарди. Полковник заверил генерала, что Царское Село охраняет 5-тысячный гарнизон верных солдат, которые дадут отпор любым восставшим силам. Б. Герарди добавил, что только что был великий князь Михаил Александрович, который заверил царицу в полной безопасности и уговорил ее не выезжать к царю в Могилев. «Из разговоров… муж вынес впечатление, что они не уясняют себе сущность совершающихся событий и что все сводится, по их мнению, к дворцовому перевороту в пользу великого князя Михаила Александровича», — пишет Глобачева.
На какой-то даче Глобачевы сняли на ночь комнату, но спать не пришлось: где-то вдали ревела толпа, стреляли, а потом прибежал бледный и дрожащий сын хозяйки дачи и, сославшись на расположенный напротив полицейский участок, который, несомненно, должен был подвергнуться нападению толпы, попросил Глобачевых удалиться. Пришлось одеться и отправиться на квартиру одного из офицеров, подчиненного генерала Глобачева. Там тоже не спали, к полуночи все ждали прибытия из ставки Николая II. Хозяин квартиры ушел встречать царя, но в 5 часов утра позвонил и сообщил, что поезд с государем не прибудет, поскольку царь арестован.
Вернувшись с вокзала, офицер переоделся в штатское платье и вместе с женой и супругами Глобачевы-ми и помощником генерала ушел из дома. Скоро они распрощались и разошлись в разные стороны; Глобачевы с офицером пошли в сторону Павловска, где была дача матери этого офицера и где жил сторож. «Было чудное морозное утро, снег блестел и скрипел под ногами, дачи утопали в снегу, и все это, озаряемое солнцем, представляло дивную картину, не хотелось верить, что люди могут быть так зверски настроены и так безрассудно губить свою родину», — с горечью вспоминает Глобачева. На даче было решено, что С. Н. Глобачева одна поедет в Петроград, чтобы найти сына и узнать, как обстоят дела в городе, а генерал со своим помощником подождет ее на даче.
В Петрограде Глобачева нашла сына, забрала его от одних знакомых и, оставив у других, более надежных, отправилась в обратный путь к мужу, чтобы известить, что председатель Думы Родзянко отдал приказ о явке в Таврический дворец всех военных и гражданских чинов бывшей царской администрации. Устав от ходьбы по городу, Софья Николаевна совершенно выбилась из сил, транспорт не работал, кругом еще постреливали, на улицах лежали убитые, но она упорно шла вперед, не обращая внимания на предупреждения солдат о том, что впереди опасно.
К великому удивлению, на вокзале она встретила мужа и его помощника. Сидеть на даче в Павловске тоже стало опасно, и они решили отправиться на вокзал и ждать возвращения Софьи Николаевны. Известие о приказе Родзянко вселило в генерала и его помощника некоторую уверенность в том, что беспорядки в городе могут скоро закончиться. Все трое снова вернулись в Петроград, супруги Глобачевы застали своего сына в большом волнении, но живым и невредимым. Напившись чаю и слегка отдохнув, генерал со своим помощником пошел в Таврический дворец «сдаваться» новым властям…
Но вернемся в Петербург 1905 года.
Роль и задачи Петербургского охранного отделения определялись тем, что город с его более чем миллионным населением[97] был также самым крупным центром революционного движения России. Выше мы перечислили наиболее кровавые злодеяния эсеровских боевиков[98]. В марте 1905 года произошел случайный взрыв в петербургской гостинице «Бристоль», в результате которого погиб террорист-эсер Макс Швейцер, готовивший бомбу для великого князя Владимира Александровича, главнокомандующего гвардейскими войсками и Санкт-Петербургского военного округа. Самое примечательное при этом было то, что в группе Швейцера была арестована дочь якутского вице-губернатора Татьяна Леонтьева, воспитывавшаяся в институте благородных девиц и готовившаяся в самое ближайшее время войти в окружение царской семьи в качестве фрейлины императрицы. «Благородная девица», по свидетельству начальника Петербургского охранного отделения генерал-майора А. В. Герасимова, должна была на одном из придворных балов подойти к царю с букетом цветов и застрелить его из револьвера, замаскированного в букете[99].
