Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 1
Объяснить эти (продолжим выражаться помягче) преувеличения можно только одним: упорным желанием, во-первых, сделать преступления нацистов еще более отвратительными и масштабными.
Во-вторых, желанием распространить эти преступления с кучки негодяев (виновных тоже в очень разной степени) на весь немецкий народ.
Этой тенденции отнюдь не избежали и российские евреи.
Взять хотя бы стихотворение К. Симонова, которое так и называется: «Так убей же его, убей!».
Если немца убил твой брат,Если немца убил сосед,Это он, а не ты солдат,А тебе оправданья нет!Так убей же его, чтоб он,А не ты на земле лежал.Не в твоем дому чтобы стонА в его по мертвом стоял.Так хотел он, его вина —Пусть горит его дом, а не твой.И пускай не твоя жена,А его пусть будет вдовой.Пусть исплачется не твоя,А его родившая мать,Не твоя, а его семьяПонапрасну пусть будет ждать.Так убей же хоть одного!Так убей же его скорей,Сколько раз увидишь его,Столько раз и убей!
Так писал Константин Михайлович, с разных сторон объясняя, почему необходимо «их» убивать.
Но это что! Вот Илья Эренбург: «.. Убедить немца нельзя, но зарыть немца можно и должно. Чем больше немцев убьет каждый боец, тем скорее кончится эта проклятая война… Убей немца — не то немец убьет тебя. Много еще немцев, но все-таки виден им конец: мы их перебьем. Немцы говорили, что они народ без пространства. Ладно, мы выдадим каждому фрицу по два аршина. Проклятая страна, которая принесла столько горя всему человечеству, которая разорила и опечалила наш народ, получит по заслугам: Германия станет пространством без народа» [98, с. 111].
У людей, стрелявших друг в друга на войне, наверное, естественны негативные чувства друг к другу, от недоверия и неприязни до настоящей тяжелой ненависти. Трудно полюбить тех, кто убивал твоих близких, бомбил твои города, кто целился в тебя, и ты жив потому, что этот «кто-то» промахнулся.
«Ох, как это соблазнительно возненавидеть другую нацию, особенно когда есть личные, такие уважительные причины. Не обязательно ненавидеть, можно презирать, брезгливо морщиться, можно не доверять, вежливо улыбаться, обходя щекотливые вопросы…» [99, с. 202].
Но ведь даже ненависть, которую на государственном уровне культивировали в СССР в 1942, 1943 годах, «потом, в сорок четвертом, в сорок пятом стали подправлять, корректировать, разъяснять, и то мы не очень-то хотели вникать» [99, с. 152].
Наверное, эти не лучшие чувства неизбежны у воевавшего поколения. У тех, на кого падали бомбы. Правда, эти чувства я гораздо чаще обнаруживаю у советских ветеранов, чем у немецких… Ну ладно, даже это можно объяснить комплексом вины. Немцы считают себя неправыми, нацией преступников, и потому готовы прощать больше, чем жертвы их преступлений. Ладно, пусть будет так…
Но почему одни люди считают, что «нельзя же себя допускать»? Задают вопрос: «Как могло то низменное, стыдное чувство быть таким сильным?» [99, с. 202] И даже ненавидя, презирая, не хотят испытывать эти чувства, считают их низкими и недостойными. Почему поляки, которым досталось ничуть не меньше евреев, чья страна лежала в совершеннейших руинах, в чьей стране располагались самые страшные лагеря уничтожения, могли примириться с немцами?
А другие люди вовсе не задают себе вопросов Д. Гранина. Просто ненавидят совершенно непринужденно, с такой простодушной злобностью, что только диву даешься.
То есть некоторым евреям хотелось бы сделать виноватыми не только немцев. «В 1995 году, уже при президенте Жаке Шираке, признана ответственность французского государства и также коллективная вина», — с удовлетворением констатирует еврейская исследовательница. И: «Уже признаны как факт депортация на расовой основе и преследование евреев. Это все вписано в общую национальную французскую память» [100, с. 167].
Так что французы — они тоже не сахар, и в их национальную память тоже необходимо запихнуть поглубже: вот что «вы», гады, сделали с «нами»!
Но немцы — они, конечно же, вне всякой конкуренции. «По сей день единственными в мире сторонниками подлейшей нацистской теории, отождествлявшей Гитлера с Германией и видевшей в гитлеризме откровение немецкой души, оказываются евреи, не оправившиеся от шока того времени. Можно ли винить их? Но понять — не значит принять и оправдывать5.
Германофобия принимает подчас в Израиле отталкивающие, постыдные формы. Год назад состоялся у нас Международный съезд партизан и организаций сопротивления времен войны. Прибыли греки, французы, бельгийцы, итальянцы… Единственными, кого израильские партизаны отказались допустить на съезд, были их немецкие товарищи — активные участники боев с гитлеровцами, единственная вина которых была в том, что они как немцы принадлежали к «народу убийц». Это крайний пример, но без преувеличения можно сказать, что для многих германофобов в Израиле явление «хорошего немца» просто невыносимо… Какая-то из глубины души идущая потребность заставляет их хотеть, чтобы каждый немец был гитлеровцем. Зло должно быть персонифицировано; анализировать, различать — значит снижать ненависть» [101, с. 70].
А им, как изволите видеть, вовсе не хочется «снижать ненависть» и для того персонифицировать и различать.
Марголин находит даже объяснение, как будто даже и объективное: «Каждый, имеющий малейшее представление о еврейской истории, знает, что ее отличительную черту составляет непомерно затянувшееся Средневековье. В Германии Гитлера вулканически прорвалось Средневековье, которое под тонким слоем последних двух-трех столетий дремлет и доныне в глубине европейской цивилизации. Но у евреев Средневековье зримо и ощутимо по сей день на самой поверхности жизни. Легче снять черный кафтан с тела, чем с души. При малейшем потрясении оживают призраки прошлого. Оживает комплекс заклейменного народа» [101, с. 69–70].
Единственная поправка — оживает не Средневековье. По крайней мере, не европейское Средневековье с его уже поголовным христианством, с законами, преследующими индивидуального преступника, а не весь его род и коллектив Бог знает до какого колена. Оживает Древний Восток во всей красе — с кровной местью, устрашающими акциями, с крепостными стенами, покрытыми кожей врагов.
Не хочется очередной раз «обобщать», и потому скажу так: у евреев слабее, чем у христианских народов, выражена «свойственная порядочному человеку склонность взыскательней относиться к себе и ко всему своему, чем к другим и ко всему чужому» [БЭ, с. 48]. У древних иудеев, создавших свою мировую и одновременно племенную религию, было другое понимание порядочности, чем у нашей старшей современницы Доры Штурман.
К сожалению, большинство людей, читающих книги о Холокосте, об истреблении евреев и обо всем, что происходило в лагерях уничтожения, ищет не столько исторических знаний, сколько возможностей пощекотать себе нервы. Эдакий фильм ужасов, действие которого разворачивалось в самой что ни на есть реальности, и не так уж давно. Событие жуткое, как ночной кошмар, но которому есть множество свидетелей.
Но стоит углубиться в вопрос с другими целями, и тут же выясняются удивительные вещи.
Стоит присмотреться — и в нацистской Германии найдется немало людей, которые не убивали, а спасали евреев. По миру в 1993 году прошел фильм Стивена Спилберга «Список Шиндлера», и десятки миллионов людей узнали про этого необыкновенного человека, Оскара Шиндлера.
К сожалению, книга Томаса Кеннели не переведена на русский язык и не издана приличным тиражом. Рассказывают, что во время премьеры «Семнадцати мгновений весны» в зале раздавались время от времени взрывы хохота: так веселило немцев изображение реалий Третьего рейха в этом фильме. Ну, а в книге Т. Кеннели этого нет, там реалии выписаны в полном соответствии с познаниями даже не историка, а очевидца.
Шиндлер действительно поставил себе цель: спасти как можно больше людей еврейского происхождения. И он, выпуская продукцию для вермахта, включал евреев в списки «совершенно необходимых» ему для этого производства людей. Эсэсовцы прекрасно понимали его игру, и как-то один из них даже заявил: что, мол, вы зря стараетесь? У этих людей нет никакой перспективы, мы их все равно поголовно уничтожим, не сегодня, так завтра [103, с. 247].
Интересно, что сами спасенные проявили одно из самых симпатичных еврейских качеств: умение помнить добро. Еще на Рождество 1945 года они подарили ему… золотой браслет. Сделан он был из золотых коронок, вынутых этими людьми из собственных ртов. А когда Шиндлер после войны скрывался в Южной Америке (он ведь работал на нацистское государство, этот ужасный военный преступник Шиндлер!), спасенные им и их дети слали Шиндлеру деньги и продовольствие. Справедливость пришла к нему поздно: истеричная германофобия помешала признать Шиндлера праведником мира до шестидесятых годов. Но люди, которых он спас, признавали его независимо от воли своего государства и от воплей тех, кто хотел только коллективной мести немцам.
