А Спиридович - Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов
В те же дни, 12 марта состоялось Высочайшее утверждение заключения 1-го Департамента Государственного Совета о назначении судебного следствия над генералом Сухомлиновым. В таком исходе дела большую роль сыграл Поливанов. В угоду общественности он добивал своего старого врага.
15 марта, по просьбе А. А. Вырубовой, я заехал к ней. Она очень волновалась. Вся история с Хвостовым отразилась на ней. Она даже похудела. Ее засыпали анонимными письмами. Ее пугали тем, что убьют. В общем, вопрос шел об ее охране. Я посоветовал ей кое-что в смысле техническом, советовал не очень доверять высказываемым в глаза симпатиям, быть настороже, не гулять в парках общего пользования. Странно было давать эти советы предостережения больной женщине на костылях. Казалось бы, ну, кто может напасть на больную женщину, да еще на костылях. Но тогда возбуждение против нее и против Императрицы было очень обострено. В том большую роль сыграл Хвостов с его сплетнями. Особенно были возбуждены военные, по госпиталям, так как главная легенда была шпионаж.
В те дни Хвостов сплетничал, находясь в Москве. Стараясь успокоить Анну Александровну, я сказал ей, что, так как ее домик посещается иногда Их Величествами, то я установлю постоянную около него охрану. Что старший из охранников будет действовать согласно с ее санитаром при ее выходе из дома, особенно когда она садится в экипаж. Я ее успокоил за наше Царское Село, посоветовав относительно Петрограда переговорить со Штюрмером, и уверив, что генералу Глобачеву она может вполне верить, советовал ездить в Петроград предпочтительнее автомобилем, а не поездом, разъяснил, почему именно. Я обещал охранять ее при ее поездке в Евпаторию.
Дома Анна Александровна была обаятельна. Ее невинные глаза ласкали. Улыбка, голос тянули к себе. Вспоминались слова "Старца" - "Аннушка украла мое сердце". Живи она с ним "На Горах" Мельникова-Печерского, была бы она "богородицей". (см. ldn-knigi)
12-13 марта происходили Съезды Земского и Городского союзов в Москве. Настроение было приподнятое. Оппозиция усиливалась. Земский съезд еще оставался при старой форме пожелания министерства доверия, Городской же союз уже высказывался за ответственное министерство. Последнее требовалось все тверже и решительней. Об этом много говорили правые. Это дошло и до дворца. Бывший министр Маклаков добился того, что его приняла Царица и умолял, дабы Государь не соглашался на требование Съездов.
Он очень настраивал Царицу против Съездов, забыв, что в свое время сам проглядел их сформирование и что только его и Джунковского политической близорукости Союзы обязаны образованием и бесконтрольным, до абсурда, существованием. Оба съезда, однако, протекли вполне лояльно. Оба прислали телеграммы Его Величеству и удостоились милостивых ответов. Правда, что съезды послали телеграммы и Вел. Кн. Николаю Николаевичу, который и расшаркался в ответах перед общественностью. Все показывало, что оппозиция усиливается, и что правительство бессильно сделать что-либо против этого.
19 марта Государь вернулся в Царское Село и пробыл там неделю. Затем выехал на фронт. Ехали на Юго-Западный фронт. Злободневною темою разговоров было смещение Главнокомандующего того фронта генерала Иванова. Его не любил Алексеев. Ставка не была им довольна. 17 марта Государь подписал рескрипт Иванову и назначил его состоять при своей особе. Старик брюзжал, что он устал плакать от обиды. А позже болтал, что будто бы Алексеев объяснил ему его смещение желанием Императрицы и Распутина.
Это была очередная глупейшая сплетня. Кто выдумал ее трудно сказать. Главнокомандующим Юго-Западного фронта был назначен генерал-адъютант Брусилов, которого Алексеев тоже не любил. Но Брусилов пользовался популярностью среди войск и показал себя выдающимся вождем. В противоположность Иванову, боявшемуся движения вперед, Брусилов горел наступлением. В пути узнали про смерть генерала Плеве. Он умер в Москве.
28 марта Государь прибыл в Каменец-Подольск. Встречали почетный караул и Брусилов. Последний имел доклад у Государя. Ему оказывали особое внимание. Он держался красиво и независимо. Война набивает цену генералам, особенно в их собственных глазах.
На другой день состоялся смотр войскам под Хотиным. То были части девятой армии. Погода была скверная. Шел дождь и град при сильном ветре. До места смотра мчались на автомобилях верст сорок. Высоко реяли наши аэропланы. Их целая завеса, т. к. противник стал делать налеты. Вчера его аэроплан сбросил снаряд в районе вокзала в Каменец-Подольске. Его обстреляли, но безрезультатно. Вечером узнали, что Брусилов, боясь обстрела императорского поезда, советовал Государю не задерживаться в Каменц-Подолъске, но Государь пожелал выполнить всю намеченную программу.
30 марта был теплый день. Императорские моторы долго неслись к месту, где была построена Заамурская дивизия. Во время смотра появился над ним неприятельский аэроплан. Бывшие настороже наши зенитные батареи начали его обстреливать. Государь продолжал обход войск, как бы ничего не замечая. А вверху высоко, высоко то там, то здесь вспыхивали белые клубы, барашки, рвавшихся снарядов. Зрелище было красивое и занимательно. С непривычки было не по себе. Когда вернулись к поездам, стало известно, что то был налет неприятельской эскадрильи и, что одним из сброшенных с аэроплана снарядов, убит часовой у моста, через Днестр, по которому мы дважды проезжали накануне. В те дни императорский поезд подвергался действительно большой опасности, которая была предотвращена нашими аэропланами и нашей артиллерией.
Выехав в тот же день в Ставку, Государь вернулся туда 31-го в 9 ч. 30 м. вечера.
1-го апреля в Ставке, под председательством Государя Императора, как Верховного Главнокомандующего, состоялся военный совет, в котором участвовали: Главнокомандующий Северо-Западным фронтом ген.-адъютант Куропаткин со своим Нач. Штаба Сиверсом, Главноком. Западным фронтом ген-адъютант Эверт с Нач. Штаба Квицинским, Главноком. Юго-Зап. фронтом ген.-адъютант Брусилов с Нач. Шт. Клембовским, ген.-адъютант Иванов, военный министр Шуваев, ген.-инспектор Артиллерии Вел. Кн. Сергей Михайлович, адмирал Русин, Нач. Штаба Ставки ген. Алексеев и ген.-квартирмейстер Пустовойтенко.
Открыв совещание в 10 ч. утра. Государь сообщил, что главный вопрос, который надлежит обсудить совету, это план предстоящих военных действий и передал слово Алексееву.
Алексеев изложил, что летом предрешено общее наступление. Западный фронт, которому будет передан общий резерв и тяжелая артиллерия, находящиеся в распоряжении Ставки, начнет свой главный удар в направлении на Вильно.
Северо-Западный фронт Куропаткина начнет наступление с северо-востока также на Вильно, помогая Западному фронту. Он также получит часть тяжелой артиллерии и часть резерва.
Юго-Западный фронт Брусилова должен держаться сначала оборонительно, и перейдет в наступление лишь тогда, когда обозначится успех двух первых фронтов. Куропаткин, медлительный, осторожный и нерешительный, заявил, что, при сильно укрепленных немецких позициях надеяться на прорыв немецкого фронта трудно, на успех надеяться трудно, и что мы понесем крупные потери, особенно при недостатке снарядов тяжелой артиллерии.
Алексеев оспаривал Куропаткина, но заявил, что тяжелых снарядов у нас пока еще недостаточно. Великий Князь и Шуваев заявили, что пока в изобилии будут даваться лишь легкие снаряды.
Эверт, слишком методичный и пассивный, но упорный, присоединился к мнению Куропаткина и считал, что пока тяжелая артиллерия не будет снабжена в изобилии снарядами, лучше держаться оборонительно.
Брусилов, живой, энергичный и порывистый, на которого Генеральный Штаб смотрел высокомерно и презрительно, так как он не окончил их Академии, не согласился с высказанными мнениями Куропаткина и Эверта. Не разделял он и мнения Алексеева. Он стоял за общее наступление всех фронтов. Он считал, что его фронт должен наступать одновременно с другими, а не бездействовать, когда те будут сражаться.
Он как бы ручался за успех своих армий и просил разрешения на наступление. Такое мнение не могло не нравиться Государю, который вспоминал подчиненных теперь Брусилову, генералов Щербачева, Левицкого. Алексеев заявил, что в принципе он ничего не имеет против того, что высказал Брусилов, но только он предупреждает Брусилова о невозможности дополнительного усиления и снабжения его армий. Брусилов отвечал, что он на это не рассчитывает.
После энергичного выступления Брусилова (он был природный кавалерист и его ученые военные называли "берейтором") отяжелевшие Куропаткин и Эверт как бы спохватились и заявили, что, конечно, и их армии могут наступать, но только ручаться за успех они не могут.
