Дмитрий Волкогонов - Ленин
Ленин считал себя вправе дополнять, корректировать постановления Совнаркома. Им, например, собственноручно было написано дополнение к декрету СНК „Социалистическое отечество в опасности!". Стоит привести один-два фрагмента этого полицейского документа.
"2. Каждый, принадлежащий к богатому классу или к состоятельным группам… обязан обзавестись немедленно рабочей книжкой для еженедельной отметки в этой книжке, выполнена ли им соответственная доля военной или административной работы… Рабочие книжки для состоятельных получаются за 50 руб. штука…
3…Неимение рабочей книжки или неправильное (а тем более лживое) ведение записей карается по законам военного времени.
Все, имеющие оружие, должны получить новое разрешение а) от своего домового комитета; б) от учреждений… Без двух разрешений иметь оружие запрещено; за нарушение этого правила кара - расстрел.
Та же кара за сокрытие продовольственных запасов…"261
Так новая власть выполняла свои обещания создать „свободное общество", без угнетения, полицейщины, террора и сыска. Но Ленин не испытывал ни угрызений совести, ни элементарной неловкости за обман и демагогию. Правительство новых правителей - народных комиссаров сделало главной опорой чрезвычайные, карательные органы. Проницательные люди рассмотрели контуры страшной угрозы сразу. Горький, пока „не принял" революцию, был категоричен:.Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия". Слова автора „Буревестника" жестки и бескомпромиссны: „…Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата. Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам пролетариат…"262
Среди людей, чувствовавших пришествие новой страшной власти, были не только мыслители, писатели, профессура, но и самые простые люди. Архивы сохранили для нас письма, которые получал Ленин в 1917-м и в последующие годы. Среди них много откровенных, кричащих от душевной боли, выражающих интеллектуальную муку и страдание.
Вот что писал Ем.Павлов Ленину: он обвинял во всем комиссаров - людей в „кожаных куртках". Эти люди „курят перед вами фимиам и всеми мерами стараются втащить вас на такой пьедестал, откуда вам ничего не было бы видно, да и вы виднелись бы народу, как недосягаемое божество…"263.
А вот что излагал в письме российскому вождю Н.Воронцов в то смутное время. „…Все твои реформы свелись, в сущности, к следующим: 1) всеобщие каторжные работы с типичными признаками такого режима: уничтожение права свободного переезда, система пропусков, насильственное питание и обучение и т.д. Усовершенствование до возможных границ Охранного отделения (ЧК) и его распространение на всех граждан: система повальных обысков и отсутствие суда…" Автор полагает, что не исключено, что „труп Твой растащат по Москве как труп Самозванца…"264.
Трудно сказать, дошли ли эти письма до главы российского правительства, но нельзя не согласиться, что еще в самом начале, у порога советской истории, многих ужасала перспектива, которую Ленин развернул перед великим народом, привыкшим за долгие столетия страдать, каяться, надеяться и снова страдать. Ленинская революция, большевистская власть зачерпнули для народа полной чашей мучения, окрашенные часто ложным пафосом первопроходчества к вечной справедливости как конечной цели.
В ряде случае для поднятия авторитета новой власти Ленин прибегал к популистским приемам. По его предложению был принят декрет об окладах денежного жалованья членам правительства. СНК постановил: месячное жалованье народного комиссара - 500 рублей плюс 100 рублей на каждого неработающего члена семьи265.
Но Ленин ведь знал: все это - верхняя часть айсберга. Комиссары получали особые пайки; в Москве быстро были разобраны „буржуазные" дачи, выделялись личные врачи. Уже с 1918 года стали практиковаться частые поездки для лечения и отдыха за границу. Партверхушка, которую в монопольно-большевистском правительстве некому было критиковать, „своего" не упускала.
Сам Ленин часто в разгар каких-либо событий брал на несколько дней отпуск и уезжал в Подмосковье. После октябрьского переворота, через два месяца, в декабре, Ленин взял пятидневный отпуск…266
Совет Народных Комиссаров штамповал декрет за декретом. Хотя и было провозглашено, что регулярная армия заменяется всеобщим вооружением народа, реальные войска были и регулярная армия оказалась необходимой. Ее нужно было создать, кормить, одевать, управлять ею. С остатками старой пришлось повозиться. Ленин подряд в течение нескольких дней в ноябре подписал ряд декретов об армии. В декрете „Об уравнивании всех военнослужащих в правах" СНК упразднил все чины и звания, титулы и ордена, офицерские организации, провозгласив, что „армия Российской республики отныне состоит из свободных и равных друг другу граждан, носящих почетное звание солдат революционной армии"267. Одновременно другим декретом вводилось: „выборное начало власти в армии". В рескрипте подчеркивалось, что армия подчиняется верховному выразителю воли народа - Совету Народных Комиссаров. Вся полнота власти в частях и соединениях принадлежит солдатским комитетам. Командный состав и все должностные лица в армии выбираются…268
Ленин, следуя абстрактным схемам, подобным теории об отмирании государства, своими декретами разрушал остатки военной организации. Не имея представления об особенностях военной системы, ее иерархической сути, связанной с единоначалием, комиссары в правительстве насаждали в полках и на кораблях анархию, революционный беспредел. Меня всегда поражала способность Ленина к бездумному экспериментированию, имея в руках как предмет бредовых опытов классы, государство, народы, армию.
Что хорошо усвоили большевики и чем постоянно пользовались неограниченно - это репрессии и реквизиции. Поступили жалобы, что некоторые воинские части плохо снабжаются, тут же, естественно, последовал декрет „Об увеличении пайка солдатам". Документом правительства предписывалось идти за решением вопроса не в Советы, а поступить „революционным путем - конфисковать средства у богачей". В декрете говорилось, что „Совет Народных Комиссаров еще раз напоминает, что только революционная самостоятельность и революционный почин… способны решить наболевший вопрос"269.
Такого же порядка было постановление Совнаркома от 30 ноября 1917 года о реквизиции золота и о назначении премий тем, кто его „обнаружит". Предложение внесли Троцкий и Бонч-Бруевич. Решили: лицам, которые „обнаружат" золото для реквизиции, донесут о его „наличии", причитается один процент рыночной цены…"270.
Подписывая эти государственные бумаги, Ленин поощрял социальный произвол, морально развращал людей, подталкивал „бывших" к организованному сопротивлению, зажигал местные факелы гражданской войны, которые скоро сольются в один страшный пожар.
Во всех этих „починах" Ленину активно помогали левые эсеры. Председатель правительства после совещания в ЦК решил дать несколько портфелей народных комиссаров своим попутчикам. 9 декабря вопрос был рассмотрен на заседании СНК. Главное условие, поставленное перед левыми эсерами, - следовать „общей политике Совнаркома", то есть курсу большевистского ЦК. После долгого ночного совещания Свердлова с представителями левых эсеров было объявлено на заседании СНК „о достижении полного соглашения". В правительство вошли левые эсеры в качестве наркомов: А.Л.Коллегаев - земледелия, юстиции - И.З. Штейнберг, почт и телеграфа - П.П.Прошьян, местного самоуправления - В.Е.Трутовский, госимущества - В.А.Карелин, „без портфеля", но с решающим голосом - В.А.Алгасов, а несколько позднее пост народного комиссара получил еще один левый эсер - М.А.Бриллиантов271.
Участь всех их в будущем печальна. Тот, кто не умер от тифа и других напастей лихолетья в гражданскую войну, как Прошьян, или не уехал за рубеж, как Штейнберг, разделили в тридцатые годы трагическую участь Зиновьева и Каменева.
Пожалуй, это была редкая и, может быть, уникальная возможность социалистического плюрализма власти, хотя долгое сожительство большевиков с левыми эсерами было едва ли возможно. Но какой-то шанс сдержать большевиков в их якобинстве, особенно если были бы приглашены в правительство и меньшевики, имелся. Впрочем, левые эсеры были, пожалуй, еще большими якобинцами, чем сами большевики.
