Роберт Масси - Николай и Александра
В тот вечер царь встретил своего гостя на торжественном обеде. "Я надолго сохраню в глазах ослепительную лучистость драгоценных камней, рассыпанных на женских плечах, - писал Палеолог. - Это фантастический поток алмазов, жемчуга, рубинов, сапфиров, изумрудов, топазов, бериллов, поток света и огня. В этой волшебной рамке черная одежда Пуанкаре производит неважное впечатление. Но широкая голубая лента св.Андрея, которая пересекает его грудь, увеличивает в глазах русских его престиж... В течение обеда я наблюдал за Александрой Федоровной, против которой я сидел... Ее голова, сияющая бриллиантами, ее фигура в декольтированном платье из белой парчи выглядит довольно красиво. Несмотря на свои сорок два года, она еще приятна лицом и очертаниями".
Два дня спустя Палеолог присутствует на смотре шестидесяти тысяч солдат, стоящих лагерем в Красном Селе. "Сверкающее солнце освещает обширную равнину, писал французский посол. - Цвет петербургского общества теснится на нескольких трибунах. Светлые туалеты женщин, их белые шляпы, белые зонтики блистают, как купы азалий. Но вот вскоре показывается императорский кортеж.
В коляске, запряженной цугом, императрица и справа от нее президент Республики, напротив нее - две ее старшие дочери. Император скачет верхом справа от коляски в сопровождении блестящей толпы великих князей и адъютантов... Войска, без оружия, выстраиваются шеренгой, сколько хватает глаз... Солнце опускается к горизонту на пурпурном и золотом небе, продолжает Палеолог. - По знаку императора, пушечный залп дает сигнал к вечерней молитве. Музыка исполняет религиозный гимн. Все обнажают головы. Унтер-офицер читает громким голосом "Отче наш", тысячи и тысячи людей молятся за императора и за Святую Русь. Безмолвие и сосредоточенность этой толпы, громадность пространства, поэзия минуты... сообщают обряду волнующую величественность".
На следующий день Пуанкаре устраивает прощальный обед на борту "Франция" в честь императора и государыни. "Вид стола... имеет род наводящей ужас величественности, чему способствуют 305-миллиметровые пушки, которые вытягивают свои громадные стволы над гостями, - вспоминал посол. - Небо уже прояснилось, легкий ветерок ласкает волны, на горизонте встает луна... Я остаюсь один на один с императрицей, которая предлагает мне сесть в кресло с левой стороны от себя. Бедная государыня кажется измученной и усталой... Но вдруг она подносит руки к ушам. Затем застенчиво, со страдающим и умоляющим видом она указывает мне на музыкантов эскадры, которые совсем близко от нас начинают яростное аллегро, подкрепляемое медными инструментами и барабаном.
- Не могли бы вы... - шепчет она. Я делаю рукой знак капельмейстеру... Молодая великая княжна Ольга... наблюдает за нами с беспокойством в течение нескольких минут. Она быстро встает, скользит к своей матери с легкой грацией и говорит ей два-три слова совсем тихо. Затем обращаясь ко мне она продолжает: "Императрица немного устала, но она просит вас, господин посол, остаться и продолжать с ней разговаривать".
Перед отплытием "Франции" император пригласил Палеолога на царскую яхту. "Ночь великолепная, - писал посол. - Млечный Путь развертывается, сверкающий и чистый, в бесконечном эфире. Ни единого дуновения ветра. "Франция" и сопровождающий ее отряд судов быстро удаляются к западу, оставляя за собой длинные, пенистые ленты, которые сверкают при луне, как серебристые ручьи... Адмирал Нилов приходит выслушать указания императора, который говорит мне: "Эта ночь великолепна. Если бы мы прокатились по морю..." Император рассказывает мне про беседу... с Пуанкаре. Он мне сказал: "Несмотря на всю видимость, император Вильгельм слишком осторожен, чтобы кинуть свою страну в безумную авантюру... А император Франц-Иосиф хочет умереть спокойно".
В 12.45 ночи 25 мая Палеолог попрощался с императором, и добравшись до Петербурга, в половине третьего лег в постель. В семь утра его разбудили и уведомили о том, что накануне, когда посол отправился в увеселительную поездку на яхте, Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум.
И текст, и срок окончания ультиматума были определены заранее. С одобрения императора Франца-Иосифа правительство Австро-Венгрии давно решило объявить Сербии войну. Начальник штаба, Конрад фон Гетцендорф намеревался тотчас объявить мобилизацию и начать военные действия. Однако канцлер граф Бертольд решил действовать хитрее. Он убедил членов правительства предъявить Сербии такие условия, что та вынуждена будет отвергнуть их.
В ультиматуме утверждалось, будто покушение на эрцгерцога Франца-Фердинанда было разработано в Белграде, будто сербские чиновники снабдили убийцу бомбой и пистолетом, и будто бы сербские пограничники тайно переправили их через границу. Австро-Венгрия потребовала, чтобы австрийским офицерам разрешили въезд на территорию Сербии для проведения расследования. В довершение, ультиматум требовал запрещение всякой националистической пропаганды против австро-венгерской монархии, роспуска всех сербских националистических организаций и увольнение из сербской армии всех офицеров, настроенных против Австро-Венгрии. На ответ давалось всего 48 часов.
Ультиматум был составлен и одобрен Францем-Иосифом 19 июля. Но вручение Сербии было задержано на четыре дня с тем, чтобы президент Франции и русский император не сумели проконсультироваться и принять совместное решение. Ультиматум был вручен лишь в полночь на 23 июля, когда Пуанкаре уже находился в море.
Ознакомившись с документом, каждый европейский дипломат понял его значение. Ответственный австрийский чиновник граф Хайос заявил без обиняков: "Требования австро-венгерского правительства таковы, что ни одно государство, обладающее хотя бы крупицей национальной гордости или достоинства, не сможет их принять".
Сэр Эдвард Грей, британский министр иностранных дел, заявил в Лондоне австрийскому послу, что не помнит другого такого случая, чтобы правительство одного государства направляло столь грозное послание правительству другого государства. Русский министр иностранных дел Сазанов сказал коротко:
- C'est une guerre curopinne! [("Это европейская война" (франц.))]
Получив этот ультиматум, сербское правительство обратилось за помощью к России, исконной заступнице славян. Из Царского Села Николай II телеграфировал крон-принцу Сербии: "Пока остается хоть малейшая надежда на избежание кровопролития, все мои усилия будут направлены к этой цели. Если, несмотря на самое искреннее желание, мы ее не достигнем, Ваше Высочество можете быть уверены, что Россия, ни в каком случае, не останется равнодушной к участи Сербии".
24 июля в Красном Селе был созван военный совет, а 25 июля император вызвал в Царское Село министров.
Люди, собравшиеся в кабинете царя в тот летний день, восприняли австрийский ультиматум, как прямой выпад в адрес России. Классическая роль России, как защитницы славянских народов, и гарантия независимости, данная Николаем II сербскому правительству, представляли собой важные элементы дипломатии в Европе. Поэтому угроза Сербии рассматривалась не иначе, как вызов российскому могуществу и влиянию на Балканах. Во время совещаний, проходивших в окрестностях С.-Петербурга в течение двух этих судьбоносных дней, как Сазонов, так и великий князь Николай Николаевич, генеральный инспектор русской армии, заявили, что Россия не может бросить Сербию на произвол судьбы, не утратив при этом репутации великой державы.
Дилемма, возникшая в июле 1914 года, уходила корнями в недавнее прошлое, когда семь лет назад произошел дипломатический кризис, возникший вследствие захвата Боснии и Герцоговины Австро-Венгрией. Весь мир оказался тогда свидетелем унижения России, главным образом, в результате тайной дипломатии и личных качеств тогдашнего министра иностранных дел России А.Извольского. Назначенный на эту должность в конце неудачной русско-японской войны Извольский сразу предпринял шаги, направленные на ликвидацию последствий дальневосточной авантюры.
Заняв свой пост в 1906 году, когда Столыпин стал премьер-министром, он задался целью обеспечить России свободный проход через Дарданеллы. Сам Извольский был за то, чтобы попросту отобрать проливы вместе с Константинополем у обветшалой турецкой империи, но Столыпин запретил подобные действия, во всяком случае, до тех пор, пока Россия не окрепнет. "Тогда, - заявил Столыпин, - Россия скажет свое веское слово, как делала это прежде".
От своей мечты Извольский не отказался. Это был дипломат старой школы. Полный, щеголеватый, он носил белый жилет с жемчужной булавкой, белые гетры, лорнет и душился одеколоном "Фиалка". Для достижения одной цели он был способен нанести ущерб другой. Для Извольского это было делом обыденным.
Поэтому неудивительно, что Извольский тайно встретился в 1907 году со своим австрийским коллегой бароном фон Эринталем. На встрече было достигнуто частное соглашение, выгодное обеим державам. За то, что Австро-Венгрия поддержит требование России к Турции разрешить беспрепятственный проход русского флота через проливы, Извольский не станет возражать против аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Сделка являлась нарушением общеевропейских договоров, подписанных всеми великими державами. Понимая это, оба государственных деятеля - во всяком случае, так утверждал впоследствии Извольский - согласились, что оба акта следует осуществить одновременно, поставив Европу перед свершившимся фактом. Что касается Извольского, то сделка означала не только нарушение договоров, но и предательство славянского народа.
