Б Николаевский - История одного предателя
"... Однажды весной 1906 г. мой бывший сослуживец по департаменту полиции, - показывал Лопухин, - Макаров, на мой вопрос об участи Азефа сообщил мне, что он все еще состоит агентом у Рачковского и Герасимова и играет большую, чем когда либо, осведомительную роль. Вскоре министром вн. дел был назначен Столыпин, мой товарищ по гимназии, с которым я был дружен в юности и встретился за 2 года перед тем по-старому после многих лет, что мы не видались.
Немедленно по назначении его я подробно посвятил его в историю Азефа и в детали деятельности обнаруженной мною в январе 1906 г. по поручению гр. Витте типографии департамента полиции, устроенной для печатания погромных листков.
Столыпин к моим сообщениям отнесся, мне показалось, с искренним негодованием, - к провокаторской роли Азефа, а так же к погромной политике департамента полиции, - высказав полную решимость покончить как с тем, так и с другим.
Через несколько дней я уехал заграницу, где прочел отчет о заседании Госуд. Думы, в котором Столыпин давал объяснения по запросу о деятельности вышеупомянутой типографии. Объяснения эти так извращали факты, были так далеки от известных Столыпину с моих слов данных, что давали основание предположить о том, что Столыпин {348} или сознательно лгал перед Думой, или был введен в заблуждение своими подчиненными.
У меня не было прямых данных подозревать его в первом, и потому я написал ему официальное письмо, в котором, предупреждая его об обмане, привел все сообщенные ему мною ранее на словах сведения о погромной деятельности Департамента Полиции в 1906 г. Объяснения, которые произошли между Столыпиным и мною по моему возвращению из-за границы, по поводу моего письма, уже не оставили места сомнениям в том, что Столыпин сознательно искажал истину в своих заявлениях перед Думою. Наши отношения после этого объяснения почти порвались. Вскоре мы разошлись окончательно.
В разговоре по поводу происшедшего в сентябре 1906 г. еврейского погрома в Седлеце Столыпин с величайшим раздражением сказал мне, что считает меня явным революционером и в качестве министра внутренних дел предупреждает, чтобы я сообразовал свое поведение с этим его мнением обо мне.
Я же ответил ему, что после той лжи, которую он расточал перед Госуд. Думой по поводу погромной типографии Департамента Полиции, я не верю ему ни в чем, считаю его способным даже пользоваться услугами Азефа и предупреждаю его, что если бы я узнал, что Азеф продолжает состоять агентом русской полиции, я приму меры к его разоблачению, дабы покончить с этим делом. Узнав в сентябре 1908 г. от Бурцева о том, что провокаторская роль Азефа не кончена, я и сообщил Бурцеву все мне об Азефе известное, а затем подтвердил это и членам партии социалистов-революционеров.
При производстве следствия по моему делу, мне был задан следователем вопрос: почему о деятельности Азефа я сообщил Бурцеву, а не кому-либо из знакомых мне должностных лиц, обладавших для обезврежения Азефа властью. Я ответил, что начал с того, что обратился к такому лицу. Но прежде, чем я успел назвать Столыпина, присутствовавший при допросе товарищ прокурора Корсак перебил меня вопросом, могу ли я доказать {349} мое заявление, присутствовал ли кто-нибудь при моем разговоре с этим должностным лицом. И на мой отрицательный ответ товарищ прокурора предупредил меня, что если я назову должностное лицо, которому я говорил об Азефе и не подтвержу моего заявления свидетелями, то могу только отягчить мое положение в деле.
Свидетелей моего разговора со Столыпиным не было, и я на предварительном следствии его не назвал. Я хотел назвать его перед судом, но там председатель лишил меня слова. Я уверен, что едва ли не главной целью моего ареста и предания суду было лишить меня возможности назвать Столыпина, как покровителя Азефа. Для достижения этого стоило перенести тот скандал, который Столыпин устроил себе и правительству моим арестом и судебным против меня процессом ..."
Как ни относиться к деятельности самого Лопухина на посту директора Департамента Полиции, и как ни расценивать действительные Мотивы его перехода в оппозицию, в одном историк должен во всяком случае отдать ему справедливость: он вполне прав, когда называет Столыпина прямым покровителем Азефа. После приведенных выше рассказов Герасимова, в этом уже не может быть никакого сомнения. Лопухин еще не знал всей правды!
Суд приговорил Лопухина к ссылке на каторжные работы, - вопреки всем фактам и законам логики признав его виновным в принадлежности к партии социалистов-революционеров только на том основании, что он говорил с членами этой партии об Азефе. Только во второй инстанции приговор был несколько смягчен; но ссылка в Сибирь на поселение осталась...
Столыпин мог торжествовать свою победу, - но радости она принесла мало: процесс против Лопухина сосредоточил на себе внимание не только всей русской, но и мировой прессы. Дело Азефа и "тайны русской полиции" вообще на целые годы стали одной из наиболее излюбленных тем мировой журналистики, - {350} и трактовалась эта тема всегда далеко не в благожелательных для русского правительства тонах. Ум плохо мирился с мыслью о том, что Азеф мог вести свою сложную игру только за свой собственный риск и страх, - что этой игры не замечал никто из его полицейских руководителей.
Родились и приобрели большое распространение теории о том, что Азеф-террорист был только игрушкой в руках виднейших представителей полицейского мира, - что удачными бывали только те из организуемых им покушений, которые он устраивал по прямым указаниям сначала Рачковского, а потом Герасимова. Неверные по существу, эти теории нашли настолько благодарную аудиторию, что им начали придавать веру даже в русских правительственных кругах. Они отравили последние годы жизни Рачковского: этому заслуженному провокатору, у которого на совести было больше, чем достаточно своих собственных преступлений, пришлось расплачиваться за Азефа, с которым он почти никаких сношений не имел и к которому он относился с большим, чем кто-либо другой из полицейского мира, подозрением. В связи с делом Азефа он был взят под надзор, у него был произведен обыск...
Еще хуже пришлось Герасимову: он, - гордившийся тем, что только благодаря ему правительство раздавило революцию 1905 г., - едва-едва ушел от прямого предания военному суду.
Вскоре после разоблачения Азефа Герасимов уехал в длительный отпуск: в течение 4 лет своего пребывания на посту начальника Охранного Отделения в Петербурге он ни разу не брал отпуска и теперь собирался получше отдохнуть. В этот момент он был на вершине своей славы. Столыпин целиком воспринял его точку зрения на дело Азефа и публично взял последнего под свою защиту с кафедры Государственной Думы. Уезжающему Герасимову было обещано по возвращении место товарища министра внутренних дел с поручением руководить всей полицией в Империи. Но ко времени его возвращения {351} все переменилось самым радикальным образом. К подозрениям, возникшим в связи с делом Азефа, прибавились подозрения, возбужденные делом Петрова. Этот последний был молодым социалистом-революционером. Он сидел в тюрьме, когда была раскрыта роль Азефа. Ему грозила каторга. Для того, чтобы спасти себя и своих ближайших друзей, под свежим впечатлением от дела Азефа, он решил прикинуться готовым поступить на службу в полицию. Он имел успех, и полиция помогла ему в организации побега. Одновременно было освобождено несколько его ближайших друзей, которые должны были помогать укреплению его положения в партии. Но заграницей, куда Петров выбрался немедленно по выходе на свободу, он рассказал о своих сношениях с полицией, - правда, в сильно романтизированном виде, - и предложил себя целиком в распоряжение партии для того, чтобы искупить свою ошибку. Предложение его было принято, и он получил поручение организовать убийство того самого Герасимова, который вел с ним переговоры о вступлении на полицейскую службу. С этим поручением Петров и его личные друзья отправились в Петербург. Но увидеться с Герасимовым Петров уже не мог: последний уже не имел касательства к активной полицейской работе и стоял под подозрением в связи с делом Азефа.
Сношения с Петровым вел преемник Герасимова на посту начальника петербургского Охранного Отделения полк. Карпов. Тогда Петров организовал убийство этого последнего, а на допросах после ареста заявил, что совершил это убийство по прямому совету Герасимова. Это было ложное показание, специально для того сделанное, чтобы скомпрометировать Герасимова в глазах правительства: к такому выводу заставляет придти самая придирчивая проверка обстоятельств дела, как они были видны с обеих сторон, - со стороны полиции и со стороны революции. В показаниях Петрова не было никаких доказательств, - это был голый оговор. И, тем не менее, обстановка, создавшаяся в {352} правительственных кругах после разоблачения дела Азефа была такова, что очень многие этому голому оговору были склонны верить. Сам Петров был в срочном порядке повешен, но специальная особо секретная комиссия еще долго билась над вопросом о том, что делать с Герасимовым. Большинство стояло за предание его военному суду, и только личное вмешательство Столыпина предотвратило создание нового скандального процесса.
