Мигель Сервантес - Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 1)

- Спрашивайте о чем угодно, ваша милость, - сказал Санчо, - я откликнусь на все так же точно, как мне тут аукнули. Но только я вас умоляю, государь мой: не будьте вы впредь столь мстительны.

- Что ты хочешь этим сказать, Санчо? - спросил Дон Кихот.

- Я хочу сказать, - отвечал Санчо, - что стукнули вы меня больше из-за того, что недавно черт нас дернул поссориться, чем за мои слова о сеньоре Дульсинее: ведь я ее люблю и чту, как святыню, - хотя, впрочем, насчет святости там слабовато, - единственно потому, что она - утеха вашей милости.

- Сделай одолжение, Санчо, не начинай ты опять сначала, - сказал Дон Кихот, - мне это надоело. Ведь я тебя только что простил, а ты сам знаешь, что говорят в таких случаях: "За новый грех - новое покаяние".

Но тут они увидели, что навстречу им едет какой-то человек верхом на осле, и когда он подъехал ближе, им показалось, что это цыган; однако стоило Санчо Пансе, который при виде каждого осла становился сам не свой, вглядеться в этого человека, и он тотчас же догадался, что это Хинес де Пасамонте, и по одной этой цыганской шерстинке распознал овчинку собственного своего осла, и распознал безошибочно, ибо Пасамонте, точно, ехал верхом на его сером; должно заметить, что упомянутый Пасамонте, дабы не быть узнанным и дабы продать осла, оделся так, как одеваются цыгане, на языке которых, а равно и на многих других языках, он изъяснялся не хуже, чем на своем родном. Санчо увидел его и узнал, а увидев и узнав, тотчас же завопил истошным голосом:

- Эй, вор Хинесильо! Отдай мне мое добро, отпусти мою душу на покаяние, не лишай меня покоя, оставь моего осла, верни мне мою усладу! Пошел прочь, сука, сгинь, разбойник, не смей трогать чужого!

Собственно, в таком количестве поносных слов не было необходимости, ибо при первом же из них Хинес соскочил с осла и, сразу перейдя на крупную рысь, мгновенно исчез и скрылся с глаз. Санчо подбежал к серому и, обняв его, молвил:

- Ну как ты без меня поживал, сокровище мое, красавец мой, дружочек мой серенький?

И при этом он целовал и ласкал его, как человека. Осел помалкивал, - он принимал поцелуи и ласки Санчо, но в ответ не произносил ни слова. Приблизились остальные и поздравили Санчо с возвращением серого, а Дон Кихот, который был особенно рад за своего оруженосца, объявил, что не отменяет приказа касательно трех ослят. Санчо поблагодарил его.

В то время как Дон Кихот и Санчо между собою беседовали, священник, обратившись к Доротее, отметил изрядное ее искусство, проявившееся как в самом рассказе, так и в его краткости и сходстве с теми, что встречаются в рыцарских романах. Доротея ему на это сказала, что она увлекалась рыцарскими романами, но что она не имеет понятия, где находятся разные провинции и морские гавани, и оттого сказала наобум, что высадилась в Осуне.

- Я так и понял, - сказал священник, - и поспешил вмешаться, после чего все уладилось. Но разве не странно, что незадачливый этот идальго так легко верит всяким басням и небылицам единственно потому, что их слог и лад напоминают вздорные его романы?

- Так, так, - сказал Карденьо, - это в самом деле нечто необычайное и неслыханное, и я не думаю, чтобы нашелся столь глубокий ум, который, задавшись целью придумать и сочинить что-нибудь вроде этого, добился бы успеха.

- Но ведь тут еще вот какое обстоятельство, - заметил священник. - Добрый этот идальго говорит глупости, только если речь заходит о пункте его помешательства, но когда с ним заговорят о чем-нибудь другом, он рассуждает в высшей степени здраво и выказывает ум во всех отношениях светлый и ясный, так что всякий, кто не затронет этой его рыцарщины, признает его за человека большого ума.

В то время как они вели этот разговор, Дон Кихот, продолжая разговор с Санчо, молвил:

- Итак, друг Панса, раздоры наши - побоку, и ты мне, не помня ни зла, ни обиды, скажи: где, как и когда видел ты Дульсинею? Чем она была занята? Что ты ей сказал? Что она тебе ответила? Какое у нее было лицо, когда она читала мое послание? Кто тебе его переписал? Словом, поведай мне все, что, по-твоему, заслуживает в сем случае упоминания, вопроса и ответа, - поведай, ничего не прибавляя и не присочиняя ради того, чтобы доставить мне удовольствие, а главное, ничего не пропуская, иначе ты лишишь меня такового.

- Сеньор! - возразил Санчо. - Сказать по совести, никто мне ничего не переписывал, потому никакого письма я с собою не брал.

- То правда, - заметил Дон Кихот, - записную книжку я обнаружил у себя спустя два дня после твоего отъезда, и это меня весьма огорчило, ибо я не знал, что ты будешь делать, когда увидишь, что письма нет, и я все думал, что ты воротишься, как скоро заметишь свою оплошность.

- Так бы оно и было, - возразил Санчо, - если б я не запомнил его наизусть, когда ваша милость мне его читала, так что я пересказал его псаломщику, и тот здорово, слово в слово, мне его записал, да еще прибавил, что хоть и много приходилось ему читать посланий об отлучении, но такого прекрасного послания он за всю свою жизнь не видел и не читал.

- И ты все еще помнишь его, Санчо? - спросил Дон Кихот.

- Нет, сеньор, - отвечал Санчо, - я его пересказал, а потом вижу, что оно мне больше не понадобится, - ну и стал забывать, я только и помню, что безотказная, то бишь бесстрастная сеньора, и потом в конце: Ваш до гроба Рыцарь Печального Образа. А в середину я вставил штук триста всяких там "душ", "жизней" да "очей моих".

ГЛАВА XXXI

О любопытной беседе, которую вели между собою Дон Кихот и его оруженосец Санчо Панса, равно как и о других происшествиях

- Пока что я доволен, - сказал Дон Кихот, - продолжай. Вот ты пришел, чем в это время была занята царица красоты? Вернее всего, низала жемчуг или же золотыми нитками вышивала девиз для преданного ей рыцаря?

- Никак нет, - отвечал Санчо, - она просеивала зерно у себя во дворе.

- Так вот знай же, - сказал Дон Кихот, - что зерна, к коим прикасались ее руки, превращались в жемчужины. А ты не обратил внимания, друг мой, какое это было зерно? Верно, самой лучшей пшеницы?

- Ан нет, самой что ни на есть дешевой, - отвечал Санчо.

- Ну так я тебя уверяю, - сказал Дон Кихот, - что из зерна, просеянного ее руками, вне всякого сомнения получается наичистейший белый хлеб. Но продолжай. Когда ты вручил ей мое послание, поцеловала ли она его? Возложила ли себе на главу? Совершила ли приличествующие моему письму церемонии, - словом, что она сделала?

- Когда я передавал ей письмо, - отвечал Санчо, - она с увлечением трясла решето, в коем было изрядное количество пшеницы, и сказала мне: "Положи-ка, милый человек, письмо на мешок, - пока всего не просею, я его читать не стану".

- О мудрая сеньора! - воскликнул Дон Кихот. - Уж верно, это она для того, чтобы прочитать на досуге и получить полное удовольствие. Дальше, Санчо. А пока она занималась своим делом, какие вела она с тобою речи? Спрашивала ли обо мне? И что ты ей ответил? Да ну же, рассказывай все, как было, капли не оставляй на дне чернильницы!

- Она меня ни о чем не спрашивала, - отвечал Санчо, - но я ей все рассказал: так, мол, и так, мой господин, чтобы угодить вам, забрался в горы, ровно дикарь, и, голый до пояса, кается: спит на земле, во время трапезы обходится без скатерти, бороды не чешет, плачет и клянет судьбу.

- Насчет того, что я кляну судьбу, это ты неудачно выразился, - заметил Дон Кихот. - Напротив, я ее благословляю и буду благословлять всю жизнь за то, что я оказался достойным полюбить столь высокую особу, какова Дульсинея Тобосская.

- Она высокая, - сказал Санчо, - вершка на три с лишком выше меня будет, клянусь честью.

- Как так, Санчо? - спросил Дон Кихот. - Разве ты с ней мерился?

- Вот как я мерился,- отвечал Санчо, - я вызвался помочь ей взвалить на осла мешок с зерном и стал с нею рядом, - тут-то я и заметил, что она выше меня на добрую пядь.

- И кто посмеет утверждать против очевидности, - воскликнул Дон Кихот, что высокому ее росту не соответствует и не украшает ее бездна душевных красот? Но ты, уж верно, не станешь отрицать, Санчо, одну вещь: когда ты подошел к ней вплотную, не почувствовал ли ты некий упоительный аромат, некое благоухание, нечто необычайно приятное, для чего я не могу подобрать подходящего выражения? Словом, что от нее пахнет, как в лучшей из модных лавок?

- На это я могу только сказать, что я вроде как мужской душок почувствовал, - отвечал Санчо, - должно полагать, она много двигалась, ну и вспотела, и от нее попахивало кислятиной.

- Полно врать, - возразил Дон Кихот, - у тебя, наверно, был насморк, или же ты почувствовал свой собственный запах. Я же знаю, как благоухает эта роза без шипов, эта полевая лилия, этот раствор амбры.

- Все может быть, - согласился Санчо, - от меня часто исходит тот самый дух, который, как мне показалось, шел тогда от ее милости сеньоры Дульсинеи. И тут ничего удивительного нет: ведь мы с ней из одного теста.

- Итак, - продолжал Дон Кихот, - она уже просеяла зерно и отправила на мельницу. Что она сказала, когда прочитала послание?