Владислав Зубок - Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
Хрущев и другие члены Президиума ЦК осуществили переход на восьмичасовой рабочий день и шести-, а затем и пятидневную рабочую неделю. Были резко сокращены прямые налоги, особенно с крестьянства. Значительно возросли государственные инвестиции в жилищное строительство, образование, детские сады и ясли, учреждения культуры и систему здравоохранения. Кроме того, власти приступили к созданию современной городской инфраструктуры с электричеством, водопроводом и горячей водой круглый год. Началось строительство новых предприятий легкой промышленности, чтобы удовлетворить гигантский спрос на жилье и товары массового потребления — спрос, который государство игнорировало несколько десятилетий. По словам российского историка Елены Зубковой, «казалось, политика правительства в самом деле повернулась навстречу людям»{617}. К началу 1960-х гг. государственные социальные программы и быстрый рост экономики вызвали волну оптимизма в обществе, особенно в среде студенческой молодежи и профессионалов — врачей, преподавателей, инженеров, ученых. Возникал многочисленный, молодой и хорошо образованный «средний класс», с иными запросами, чем у старшего поколения советских людей{618}.
Культурная «оттепель» и начатая Хрущевым кампания по развенчанию культа личности Сталина наложили неповторимый и противоречивый отпечаток на модернизацию советского общества в 1950-1960-е гг. Гнетущее единообразие, отличавшее культуру позднесталинской поры, уходило в прошлое. По мере того, как советские граждане избавлялись от страха, общественная жизнь расцвечивалась различными оттенками мнений и интересов. Росло пассивное сопротивление непопулярным мерам властей, начали возникать «оазисы», где люди могли думать и творить вопреки запретам официальной идеологии и культуры{619}.
Изменения в советском обществе после смерти Сталина были замечены западными наблюдателями, но споры о смысле этих изменений продолжаются и по сей день. Американский историк Джереми Сури считает, что десталинизация в советском обществе породила протестное движение, которое вместе с протестными движениями, возникшими в других странах Европы в конце 1960-х гг., бросило вызов правилам и нормам — всей практике — холодной войны. Под угрозой этого протеста, считает Сури, в 1970-е гг. кремлевское руководство, как и политики Запада, было вынуждено проводить политику разрядки — по сути, консервативный курс, ориентированный на снятие напряжения в обществе{621}. С этим обобщением трудно согласиться: оно сильно преувеличивает протестный потенциал, имевшийся в СССР, и игнорирует другие, более важные причины, породившие разрядку. Развитие послесталинского общества шло по советским, т. е. государственно-коллективистским рельсам, и впоследствии именно это обстоятельство породило трудноразрешимые для партийных реформаторов проблемы.
Внешняя политика Советского Союза имела свою динамику, лишь опосредованно связанную с переменами во внутренней жизни. Вместе с тем появление в советском обществе людей, мыслящих и чувствующих по-другому, не могло со временем не оказать влияния на международную политику СССР. Не поняв процессы и парадоксы первого послесталинского десятилетия, нельзя объяснить обвальную перестройку Михаила Горбачева и внезапный «выход» Советского Союза из холодной войны. Хрущевская «оттепель» породила в советском обществе новые водоразделы, особенно в образованной части общества. Хрущев хотел сокрушить культ личности Сталина, но в народе этот культ остался, а общество разделилось на «сталинистов» и «антисталинистов». При Хрущеве был сохранен железный занавес, однако в нем появилось немало лазеек, в первую очередь для самой же номенклатуры и привилегированных элит. Советские граждане разделились на «выездных» и «невыездных», и все большее число советских людей могло проводить все более невыгодные сравнения между уровнем жизни большинства в СССР и в странах Запада.
В этой главе автор не претендует на то, чтобы воссоздать общую картину изменений в советском сознании после смерти Сталина. В книге не рассматриваются настроения в ключевых группах советской бюрократии (военнослужащих, сотрудников спецслужб, партийной элиты), а также среди рабочих, представителей различных национальностей, ветеранов войны. Мое внимание сосредоточено на культурно и интеллектуально значимых кругах и группах советского общества. Под ними я понимаю прежде всего дружеские компании и другие сетевые сообщества образованных слоев, которые возникли в конце 1950-х гг. в Москве, Ленинграде и ряде крупнейших городов СССР и которые 30 лет спустя сыграли центральную роль в драме завершения холодной войны. Членами этих дружеских компаний были художники и писатели, ученые и интеллектуалы, а также связанные с ними «просвещенные» партийные аппаратчики, жившие преимущественно в Москве и позже именовавшие себя «шестидесятниками». Эти люди, чье мышление разительно изменилось в течение десятилетия после смерти Сталина, были жизненно заинтересованы в реформах и либерализации советской системы, но при этом оставались — за очень небольшим исключением — в рамках советского миросозерцания и общественного менталитета. Их совместными усилиями была подготовлена почва для радикального сдвига в советской внешней и внутренней политике, который произошел в правление Михаила Сергеевича Горбачева в 1985-1989 гг.
«Оттепель»
Сталинский режим формировал интеллектуальную жизнь страны и ее культуру, приспосабливая их к интересам и нуждам советской империи. Результаты этой формовки оказались впечатляющими и долговечными — они пережили самого Сталина и даже Советский Союз, продолжая оказывать воздействие на общество в современной России. Еще в 1930-е гг., готовясь к будущей войне, Сталин и его окружение стали внедрять в сознание культурных элит и широких масс идею о необходимости служить интересам великой страны, проявлять бдительность к внутренним врагам и быть готовым дать отпор врагам внешним. В конце 1940-х гг., когда Сталин уже готовился к решающей схватке с Соединенными Штатами, содержание советской пропаганды и культурной политики лишилось и намека на былой революционный интернационализм. В основу официальной советской пропаганды был положен великорусский державный шовинизм, абсолютный приоритет русской культуры и постулат о главенствующей роли Советского Союза в международных делах{622}.
Сталин выступал в качестве верховного редактора всей советской культуры: он лично формулировал официальные установки для коллективного самосознания, определял, в чем заключаются духовные ценности советского общества и во что людям следует верить и что осуждать{623}. Ни при одном режиме новейшего времени, за исключением, быть может, нацистской Германии с ее мощным пропагандистским аппаратом, политическое руководство страны не уделяло столько внимания производству культуры, не направляло столь значительные средства на это производство. Некоторые избранные учреждения культуры в СССР, такие как Большой театр и ведущие музеи Москвы и Ленинграда, пользовались необыкновенной щедростью государства. Сталин культивировал и пестовал элиту литераторов — писателей, поэтов, драматургов, — которых он называл «инженерами человеческих душ». В 1934 г. при непосредственной поддержке Сталина Максим Горький создал Союз писателей СССР, члены которого стали частью государственного аппарата пропаганды и культуры, привилегированным классом на полном содержании. Признанные властью писатели издавали свои книги многомиллионными тиражами. Обласканные властью художники и скульпторы становились миллионерами, получая огромные гонорары за выполнение государственных заказов. Мария Зезина, российский историк культуры, отмечает, что к моменту смерти Сталина «подавляющее большинство творческой интеллигенции было искренне предано советской власти и не помышляло ни о какой оппозиционности»{624}.
При этом тысячи писателей, музыкантов, художников и других талантливых людей культуры подверглись чисткам и репрессиям, погибли в сталинских лагерях или отбыли там длительные сроки заключения. Серп террора и цензуры безжалостно выкашивал обильную культурную ниву русского Серебряного века, которая в конце концов почти перестала плодоносить. К 1953 г. вместо великолепия и многообразия интеллектуальной и артистической жизни, вместо богемных поисков и экспериментов, свободы творчества в стране повсеместно воцарились эстетический конформизм и серость, страх перед новаторством, удушливая самоцензура. Авангардное искусство было запрещено как «формалистское» и «антинародное». Все деятели культуры должны были следовать официально подтвержденной в 1946-1948 гг. декретами ЦК доктрине социалистического реализма. Советская литература, в соответствии с идеологической установкой Сталина, должна была создавать и поддерживать мир кривых зеркал. Советские люди были окружены искусственной атмосферой фальшивого оптимизма и шовинизма, где убогие условия жизни объявлялись «раем для рабочих и крестьян», а окружающий мир — враждебным и пребывающим в вечной нищете. Доктрина соцреализма не просто являлась составной частью господствующей идеологии. Она задавала рамки всем видам культурного процесса, пронизывала всю иерархию «творческих союзов» сверху донизу и была доминантой цензуры и самоцензуры{625}. Приближенные к власти деятели культуры вели между собой жестокую борьбу за допуск к государственным средствам и привилегиям, делились на негласные фракции, подсиживали друг друга, занимались интригами и доносами. Все это привело к стремительному падению не только количества, но и качества «культурного производства» в Советском Союзе.
