«Книга Великой Ясы», или Скрижали Чингисхана - Александр Викторович Мелехин
В «классификационном родстве», подробно описанном Рашидом ад-Дином, были засвидетельствованы изменения социальных норм, которые закрепили «власть и полномочия, перешедшие к нирун-монголам».
Персидский летописец также поведал нам о том, кто и как наставлял юных монголов в знании их родословия: «У всех этих племен четкое и ясное родословное древо, ибо обычай монголов таков, что они хранят родословие своих предков и учат и наставляют в знании родословия каждого появившегося на свет ребенка… Каждому народившемуся дитяти отец и мать объясняют предания о роде и родословной, и они [монголы] всегда соблюдали таковое правило (выделено мной. — А. М.)» [94].
Таким же образом монгольские дети обучались их родителями и социальным нормам родового общества. Например, мать Тэмуджина-Чингисхана, Оэлун, наказывая своих детей за неблаговидные проступки, «долго бранила-вразумляла сыновей своих, старопрежние притчи им сказывала, словами предков сокровенными поучала»[95]. И образцом для нее являлась увековеченная в «Легенде об Алан-гоа» заповедь, с которой Алан-гоа обратилась к своим сыновьям[96]. Таким образом регулятивная функция мифов (в нашем случае — легенды. — А. М.) реализовывалась на практике.
В заключительной части цитировавшейся нами «Легенды об Эргунэ-кун» мы обнаруживаем пример еще одной формы выражения социальных норм родового общества кочевников-монголов, которой является самопроизвольно складывающиеся традиции и обычаи.
Один из таких обычаев появился после выхода монгольских племен из Эргунэ-кун. «Вследствие этого, — писал Рашид ад-Дин, — люди не забывают о той горе, плавке железа и кузнечном деле, и у рода Чингисхана существует обычай и правило (выделено мной. — А. М.) в ту ночь, которая является началом нового года, приготовлять кузнечные мехи, горн и уголь; они раскаляют немного железа и, положив его на наковальню, бьют молотом и вытягивают в полосу в благодарность за свое освобождение»[97].
Здесь мы имеем дело с так называемым обрядовым воспроизведением мифа — еще одним способом, обеспечивавшим его регулятивную функцию.
Однако наши источники свидетельствуют о том, что в эпоху прародителей Чингисхана не только шли самоорганизационные процессы формирования традиций, обычаев, обрядов, но и проходило сознательное, творческое создание социальных норм. «В доклассовом обществе были дополитические, властные (потестарные) органы (в нашем случае — хуралтаи монгольской родоплеменной знати. — А. М.), которые тоже вырабатывали нормы. По объекту регулирования эти нормы можно условно разделить на земельные, имущественные и уголовные, а по субъектам — на нормы родственных отношений, бранно-семейные, групповые, межгрупповые. Были в этом обществе и своеобразные „процессуальные“ нормы. Так, нарушение разбирал и наказание назначал сам коллектив, причем не только в лице старейшин и вождей, но и ближайшими родственниками виновного или пострадавшего»[98].
Сказанное выше о «процессуальных» нормах прекрасно иллюстрирует фрагмент из «Сборника летописей» Рашида ад-Дина, повествующий о незавидной судьбе племени джалаиров, которые, спасаясь от китайцев, «[в числе] семидесяти кибиток снялись и, бежав, откочевали с женами и детьми и дошли до пределов стойбища Мунулун, жены Дутум-Мэнэна (в „Сокровенном сказании монголов“ — Мэнэн тудун, седьмой предок Чингисхана. — А. М.). Так как их [джалаиров] одолел голод, то они выкапывали корни растения, называемого судусун и считающегося в этой области съедобным, и ели [его]. Вследствие этого они изрыли ту местность, на которой сыновья Мунулун выезжали коней, и понаделали там множество ямок.
Мунулун сказала: „Зачем вы изрываете [степь] и портите ристалище моих сыновей?!!“
А они за это схватили Мунулун и убили [ее]. Так как каждый из ее сыновей породнился [путем женитьбы] с каким-нибудь племенем и родичей у них стало много, то [джалаиры] испугались, что не смогут быть в безопасности от них. Они преградили им пути и убили восемь человек из них…
Когда группа тех джалаиров совершила этот поступок, другие уцелевшие племена джалаир привлекли этих семьдесят человек к ответственности, спросили [их]: „С какими родичами вы посоветовались, что совершили столь дерзкий поступок?“ И в возмездие и наказание [за него] перебили их всех (выделено мной. — А. М.)»[99].
В этом фрагменте Рашид ад-Дин засвидетельствовал не только нарушение джалаирами запрета, установленного тогдашним вождем Монгольского улуса Дутум-Мэнэном (Мэнэн тудун) и регулировавшего земельные отношения, но и использование впоследствии самими джалаирами упомянутой выше «процессуальной» нормы «в возмездие и наказание» виновных сородичей.
Этот же фрагмент иллюстрирует формальную характеристику, которую дают современные правоведы «правилам (нормам) поведения в доклассовом, до-государственном обществе, которые не могут быть отнесены ни к категории правовых, ни к категории моральных норм (здесь и далее выделено мной. — А. М.).
По выражению известного историка первобытности и этнографа А. И. Першица, это мононормы — единые, еще не расчлененные специфические нормы первобытного общества. Они отличаются от права, которое как иное состояние регулятивной системы появляется лишь на следующем этапе развития общества, в его классовой, государственной организационной форме. Отличаются они и от морали. В частности, их исполнение обеспечивается не только общественным порицанием, что характерно для морали, но и наказанием на основе твердо фиксированных санкций»[100].
В процитированном выше фрагменте из «Сборника летописей» упомянут один из основных способов регулирования различных отношений, складывавшихся в родоплеменных объединениях кочевников-монголов, — запрет.
Запреты существовали главным образом в виде табу, то есть подкрепленной религиозными верованиями недопустимости определенного поведения… Запрещались убийство, воровство, систематическая ложь, соблазнение чужих жен, кровосмешение[101].
В связи с запретом инцестов (кровнородственных браков) упоминавшийся нами ранее вождь коренных монгольских племен дарлекин Добун-Мэргэн сосватал себе в жены Алан-гоа, дочь хорь тумэдского ноёна Хори-лардай-Мэргэна, перекочевавшего в горы Бурхан халдун, а впоследствии предводителя улуса «Хамаг Монгол» — Амбагай-хан и Есухэй-батор вынуждены были сватать невест для своих детей в не родственных им племенах — соответственно, у татар и хонгирадов[102].
Многие запреты у монголов подкреплялись религиозными верованиями, находились в неразрывной связи с их многовековыми национальными обычаями и традициями, мировоззрением, особенностями жизнедеятельности, быта[103].
Персидский летописец, сообщая о таком запрете, как скотоложество, писал: «…Люди чуждались каждого, кто скотоложествовал с козами»[104].
Дозволения (или разрешения) также регулировали взаимоотношения и поведение людей родоплеменных обществ кочевников-монголов. Выше, рассказывая о Хайду-хане, мы упоминали о действии этого способа регулирования в брачно-семейных отношениях монголов — о разрешении полигамии. Многочисленные примеры, взятые из наших источников, свидетельствуют о том, что древним монголам разрешалось «взыскать кровь сородича», участвуя во мщении за вред, причиненный члену его рода-племени[105].
Еще одним способом регулирования отношений в родовых сообществах монголов было позитивное связывание или обязывание, обеспечивающее строгое соблюдение установленных правил, обычаев и
