Сергей Кравченко - Кривая Империя (Книга 1 - Князья и Цари)
- Кроме пяти "законных" жен было у Владимира в Вышгороде - 300 ...э ... блудей..., - пытался на ходу придумать подходящее слово Писец.
- Наложниц! - пришел ему на помощь деликатный Историк.
- Ага, - обрадовался Писец, - значит 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 - поменьше - в селе Берестове - село ведь; но, однако, большое и село!
Всего 800... э... подложниц получается! Двадцать сороков! - радостно подбил Писец! Велик, молод, здоров был князь Владимир! Женолюбив, аки Соломон! Мало ему было этих двадцати сороков, так он еще таскал к себе всех подряд замужних женщин и девиц на растление (видимо, благородных особ; с деревенскими дурами из Берестова какое ж растление? - они и слова такого не знают!).
Были у него и нервы в порядке: вряд ли какой современный "муж" выдержал бы круглосуточное мелькание перед глазами пяти "законных" жен. Одна только наша знакомая сиротка Рогнеда чего стоила! Надоели ей Володины танцы-шманцы с голыми наядами вокруг столба с башкой Перуна, лопнуло супружеское терпение! Появлялся он в спальне у своей первой любови редко-редко, так что стала звать она его "Красно Солнышко" (оттуда эта кличка и в народ потом перешла). И страсть как захотелось ей его зарезать во время одного из таких нечастых восходов-заходов. Нетерпение женское подвело Рогнеду! Не дала упырю отпавшему заснуть, как следует, - замахнулась на спящего ножом. Совсем она его убить хотела или только отхватить чего? Ответ на этот вопрос непразден. Убей Рогнеда великого блудодея, так, может, и некому было бы потом Русь крестить, и нам бы еще довелось с язычницами в папоротниках покувыркаться! А так - нет. Не приходится...
Проснулся аспид подколодный! Набил морду супруге верной.
- Теперь одевайся, - говорит, - сейчас я убивать тебя приду.
Побежал за понятыми. Одежду верхнюю и оружие оставил под кроватью... Рогнеда приоделась, накрасилась, подкрутилась. Успела выстроить мизансцену: вот отсюда войдет Владимир, там будут толпиться понятые, сплетники, сволочь дворовая, дружинушка хоробрая.
- А ты, Изя, - объясняет она роль сыну маленькому, Изяславу, выходи отсель. Вот, возьми батюшкин меч, и так, подбоченясь, грозно молви: "Ты что ж думаешь, ты один здеся?!". Ну, от себя можешь добавить выражения какие-нибудь детские, похуже...
Вот величие театра! Получилось! Вошел Владимир с Писцом (протокол вести), зрителей полуодетых набежало. Рогнеда грустная сидит на кровати колени сдвинуты. Сквозняк шевелит ее прекрасные скандинавские локоны. Выходит Изя весь в соплях. Волочит меч не за тот конец.
- Рубай, - плачет, - папка мамку, но помни - ты не один тут такой был!
Галерка заржала. Писец облился чернилами. Бояре из партера стали кричать князю: "Помилуй автора, государь!" Князь досадливо плюнул, велел построить в честь сына город Изяславль и поселить в нем мать его, чтобы здесь в дела религии не лезла и имя святого Блуда всуе не поминала...
Восход Красного Солнца
Историк и Писец, вослед за Церковью и князьями
царями нашими, наперебой уговаривают нас, что
православие нам очень нужно было. Что без него мы гибли ни за грош. Что оно нам пришлось так кстати, так вовремя, так впору! Перечисляют все исторические, экономические и политические причины его неизбежности. А когда прижмешь их к стенке простыми аргументами и фактами, то они заголосят и начнут блажить, что ты ничего не понимаешь, что это - Божий Промысел! И не Владимир с "блудями", так любой другой наш князь-батюшка святую веру на поганую Русь приволок бы и так и этак.
Ну что ж, послушаем их чуть-чуть...
"...У нас произошло то же, что и в Империи при Юлиане. Юлиан истощил все силы язычества, извлек из него все, что оно могло дать для умственной и нравственной жизни человека и тем всего резче выказалась его несостоятельность, его бедность перед христианством...".
Это пишет наш Историк, забывая, чем кончила Византия, как теперь называется Константинополь, кто служит и молится в тамошнем Софийском соборе - ныне мечети Ас Софи. Вот вам и объективная необходимость православия, и божественное провидение и заступничество Богоматери! Грустно...
И так уверены в себе учителя наши, так наседают на нас по сей день, будто нравственность народа, его культура, урожайность его полей, правила налогового грабежа, дикость гражданских войн - все это зависит и меняется от перемены божественных изображений. Будто объемный, скульптурный Перун не столь же величествен и бессилен, как и плоские обитатели икон. Будто сами священнослужители ежеминутно подают своему народу пример нестяжательства, кристальной честности, политической мудрости и принципиальности, повседневно нищенствуют вместе с самой обиженной частью паствы, горячо и самоотверженно заступаются за народ перед властями...
Конечно, с людоедством надо было кончать. Смогли бы мы это сделать под Перуном? Может быть, и смогли. Ведь терпели же еще 300 лет после крещения Руси осмотрительные варяги свою отцовскую веру. И благополучно совершенствовали свою нравственность, свою шведскую модель семьи и социализма.
Ох, сдается мне, братья-ковыляне, что будь мы покрепче душой, не поддайся исконному Шестому Чувству, не навесь себе на шею этих кровавых блудодеев, а разберись меж собой как-нибудь потихоньку, то и спокойного, верного бога мы бы сами нашли среди наших. И князь наш Кузя с соседней Неумывайской улицы, умывшись, стал бы нормальным правителем и воеводой, и земля наша прокормила бы нас безо всяких посторонних дегустаторов, и копье бы не сломалось, и меч не погнулся, и Царьграду мы так же наглядно показали бы Кузькину мать и навешали щитов. И 1000 лет всходило бы над нашей родиной, над ковылями и лесами, днепрами и волгами не кровавое Красное Солнце, а обыкновенное - золотое...
Но это лирика. А жизнь собачья шла своим чередом.
Притомился Владимир по девкам бегать. "Истощил силы языческие..."
Окружающие это заметили и стали нашептывать ему всякие научные объяснения потери интереса к играм на свежем воздухе. Они все были люди ученые, а значит, религиозные. Каждый стал Владимира в свою религию перетаскивать.
- Первым подскочил жид, - нетактично определил иудейского проповедника Историк, - он подробно расписывал достоинства своей веры, густо цитировал Ветхий Завет, указывал положительный пример: вот Хазарское-на-Дону ханство-каганство приняло иудаизм, и видите, ничего живет.
- А сами вы откуда будете? - спросил князь. Хотел еврей выразиться в том смысле, что они уже всю землю ненасильственно заселили. Но вышло у него заумно: земля наша расточена есть...
- А! Так вы свою землю проворонили и к нашей подбираетесь? Ну, так вы нам - не указ! - Выгнали еврея в шею. Поторопились грубить. Не знали еще, что новый бог у нас тоже будет еврей.
Больше всех врал и плевался греческий монах, родственник нашего Писца. Он грозил адскими муками верующим всех мастей, кроме своей. Сумел красочно нарисовать эти муки, передать в лицах всю подземную хирургию и пиротехнику. Страшно!
- С женами, - сказал он, - придется полегче: одна законная, остальные - по отпущению грехов.
"Так и лоб пробьешь, по каждой каясь...", - мрачно слушал Владимир.
Все сломала речь мусульманского товарища из среднеазиатских государств. Он расписал райский сад - нормально! - адские муки - хорошо, не холодно! И тут дал в штангу: на небе будет у тебя, государь, прекрасных дев столько же, сколько и на земле! (Ох, тяжко мне!).
- Ну, и вина пить нельзя, - продолжал мулла, - свиные отбивные нельзя (да и для печени вредны!), и сделаем мы тебе, князь, обрезание маленький чик-чирик.
Не совсем понял князь про обрезание, но испугался его больше райских излишеств. Прогнал муллу под предлогом, что дружина в лютые морозы без водки и сала Киева от немцев не отстоит.
Писец с Историком клянутся, что с этих смотрин Владимир точно решил переходить в христианство, - видно, прочитали это на его озабоченном лике. Но Владимир тянул. Писец и другие греки, которых при дворе вдруг оказалось не протолкаться, все время напоминали батюшке, что надо же, государь, креститься. Креститься было негде и не совсем понятно как. Пошли на южный берег Крыма, к ближайшему христианскому городу - греческой колонии Херсонес, которую иногда еще называли Херсон и Корсунь, прихватили по привычке побольше войска. Нечаянно возникла осада. За взаимными оскорблениями и подкопами было уже не до христианской любви. Владимиру спешить было некуда, и он приготовился скучать - морить будущих братьев православных голодом до смерти. Здесь осадную муть пробил лучик надежды приятное сердцу властителя предательство: из Корсуня через стену прилетела от некоего Анастаса стрела с бумажкой: там-то и там-то, князь, к городу подходит водопровод. Ну, ты не знаешь, что это такое, но копай! Увидишь трубу - ломай и забивай ее дохлятиной. Город сдастся!
- Не может быть такого чуда! - молвил князь. - А если так, то крещусь немедля!
Понятное дело, перекрыть воду можно и без небесного покровительства. Сломали водопровод. Взяли Корсунь. Ну, отдохнули там, как следует.
