Артур Конан-Дойль - Жрица тугов
— Я уверен, что мистер Терстон не способен будет на такую жестокость по отношению к нему.
— Да, но на неё способен мистер Копперторн.
— Я к Вашим услугам, но дети… они, наверное, проболтаются.
— Не думаю.
Право, не знаю, как ей удалось справиться с этими болтливыми язычками, но только они не проронили о чужестранце ни звука.
У меня были кое-какие подозрения, что это дитя тропиков явилось сюда не случайно, а для выполнения какой-то особой миссии. На следующее утро я имел весьма убедительное доказательство тому, что он всё ещё проживает в деревне: идя по аллее, я встретил мисс Воррендер: в руках у неё была корзина с хлебом и мясом. У неё вошло в привычку относить остатки от обеда разным деревенским старухам.
Я предложил проводить её до деревни.
— Чья сегодня очередь? — спросил я. — Старой Венабл или Тейльфорт?
— Ни той, ни другой, — улыбаясь, возразила она. — Мне придётся сделать Вам одно небольшое признание, мистер Лоренс. Вы всегда были мне другом, и я знаю, что могу на Вас положиться. Я повешу корзинку вот на этот сук, а он её опорожнит.
— Он, значит, всё ещё здесь?
— Да.
— А Вы уверены, что он найдёт корзинку?
— О, на этот счёт на него можно положиться. Вы, конечно, не находите ничего предосудительного в том, что я оказываю ему кое-какую помощь? Вы сами поступили бы точно таким же образом, если бы жили среди индусов и вдруг встретили среди них англичанина. Но мне хотелось бы посмотреть на цветы.
Мы вошли в оранжерею.
На обратном пути корзинка всё ещё висела на суку, но была уже пуста. Она, смеясь, сняла её с дерева и отнесла домой.
Я полагал, что после этой встречи со своим сородичем она стала веселее и спокойнее. Быть может, это было только плодом моей фантазии, но мне казалось, что и в присутствии Копперторна она чувствовала себя спокойнее, чем прежде, с меньшим страхом выносила его взгляд и меньше поддавалась его воле.
А теперь я должен приступить к той части моего рассказа, в которой мне придётся описать, каким образом мне довелось проникнуть в тайну отношений, существующих между двумя странными личностями, и каким путём я узнал страшную правду о мисс Воррендер — или принцессе Ахмет Кенгхис; её, собственно говоря, следовало бы называть этим последним именем, так как она походила больше на этого воинственного и неукротимого фанатика, чем на свою мягкую деликатную мать-англичанку.
Это открытие было для меня страшным ударом, которого я не забуду никогда в жизни.
Очень может быть, что ввиду моей манеры вести рассказ — выделяя факты мало-мальски значительные и опуская такие, которые не имеют отношения к главной мысли, — очень может быть, что читатели уже угадали составленный гувернанткой план. Что касается меня лично, я должен торжественно признаться, что до самой последней минуты не имел ни малейшего представления об истине.
Я ровно ничего не знал о женщине, которой дружески пожимал руку и голос которой очаровал мой слух. Но я и по сей день твердо уверен, что она была искренне расположена ко мне и ни за что не причинила бы мне зла сознательно.
Вот как произошло это страшное открытие.
Я как будто уже упоминал, что в лесу, окружавшем Данкельтуэйт, у меня было облюбовано уютное местечко для занятий на лоне природы. Однажды вечером, часов этак в десять, подымаясь в свою комнату, я вспомнил, что забыл в этом местечке один трактат по гинекологии; рассчитывая поработать ещё часик-другой перед отходом ко сну, я решил пойти и отыскать книгу.
Дядя Джереми и прислуга уже спали.
Поэтому я по возможности бесшумно спустился вниз и потихоньку повернул во входной двери ключ. Перейдя лужайку, я направился к лесу, чтобы взять книгу и немедленно вернуться домой.
Не успел я войти в лес, как услыхал голоса гувернантки и секретаря. По направлению, откуда они доносились, я понял что они сидят в моём местечке и говорят, не подозревая, что их слушает третье лицо.
Я всегда находил подслушивание низким делом — всё равно при каких обстоятельствах, и уже собирался кашлянуть или каким-нибудь другим образом обнаружить своё присутствие, как вдруг услыхал несколько слов, произнесённых Копперторном, которые изменили мое первоначальное намерение и вместе с тем заставили содрогнуться от ужаса.
— Все подумают, что он умер от апоплексического удара.
Я ясно слышал эти слова, произнесённые резким голосом секретаря в тихом воздухе июньской ночи.
Я затаил дыхание и замер на месте, весь превратившись в слух. Теперь я и не думал о том, чтобы обнаружить своё присутствие. Какое преступление замышляют в эту роскошную летнюю ночь эти два так не похожие друг на друга преступника?
Я услыхал низкий нежный голос мисс Воррендер, но она говорила так быстро и так тихо, что я не мог разобрать ни слова.
Интонация её голоса не оставляла сомнения в том, что она находится в страшном, смертельном волнении.
Я подкрался на цыпочках ближе, стараясь не упустить ни слова. Луны ещё не было, и потому под деревьями царила кромешная тьма. Я имел все шансы быть незамеченным.
— Ели его хлеб, скажите, пожалуйста! — иронически произнёс секретарь. — Вы не всегда бывали так щепетильны, хотя бы в тот раз, когда дело шло о маленькой Этель.
— Я сходила тогда с ума! Сходила с ума! — разбитым голосом вскричала красавица. — Я часто молилась Будде и великой Бовани, и мне казалось, что если я, одинокая женщина, буду и в этой стране неверных поступать согласно заветам моего отца, то совершу великий и славный подвиг. Наша религия допускает в свои тайны лишь очень немногих женщин, и я удостоилась этой чести лишь благодаря редкой случайности. Но раз ступив на открывшуюся передо мной дорогу, я шла по ней неуклонно и бесстрашно, и на четырнадцатом году моей жизни великий гуру Рамдин Синг объявил меня достойной занять место на ковре Трепуне наравне с прочими бюттотти. Да — клянусь священным топориком — я сильно страдала из-за содеянного мною здесь, потому что… что худого сделала эта несчастная, принесённая мною в жертву крошка?
— Мне почему-то сдаётся, что Ваше раскаяние вызвано больше тем, что я изловил Вас в этом, чем моральной стороной дела, — насмешливо прервал гувернантку Копперторн. — У меня и раньше были на Ваш счёт кой-какие подозрения, но вполне увериться в том, что я имею дело с принцессой тугов, мне пришлось лишь после того, как я застал Вас за упражнениями с платком. И такая романтическая особа окончит на самой прозаической английской виселице! Недурно, право, недурно!..
— И с тех пор Вы пользовались Вашим открытием для того, чтобы убивать всё, что было во мне живого, — с горечью продолжала она. — Вы превратили мою жизнь в сплошной ад!
— Ад! — изменившимся голосом повторил он. — Вы знаете чувства, испытываемые мною к Вам. Если я иногда и командовал Вами, угрожая оглаской, то только потому, что находил Вас слишком нечувствительной к голосу моей любви.
— Любви! — с горечью в голосе вскричала она. — Как можно любить человека, который то и дело грозит Вам позорной казнью? Но вернёмся к предмету нашего разговора. Вы обещаете мне полную свободу, если я устрою для Вас это дело?
— Да, — был ответ Копперторна. — Когда дело будет сделано, Вы получите возможность уехать отсюда, как только Вам заблагорассудится.
— Вы клянётесь в этом?
— Да, клянусь.
— Ради того, чтобы получить свободу, я сделаю всё, что угодно! — вскричала она.
— Нам никогда не представится такого удобного случая, как теперь, продолжал Копперторн. — Молодой Терстон уехал, а его друг крепко спит. Вдобавок, он слишком глуп, чтобы подозревать что-нибудь. Завещание написано в мою пользу; когда старик умрёт, мне будет принадлежать всё — до последней травки, до последней песчинки.
— Почему же Вы не сделаете этого сами? — спросила его собеседница.
— Ну, эти дела совсем не в моём вкусе, — возразил он. — Кроме того, я не набил себе руку в обращении с этим платком — «румалем», как Вы его называете. А от него не остаётся никаких следов. В этом вся выгода этого приспособления.
— Какая гадость: убить своего благодетеля!
— Зато какой святой подвиг — сослужить службу Бовани, богине убийства! Я достаточно знаком с Вашей религией, чтобы понять это. Если бы Ваш отец находился здесь, решился бы он на это дело?
— Мой отец был величайшим «борка» всего Джюбльтура, — гордо отрезала гувернантка. — Он погубил в своей жизни людей больше, чем считается дней в году.
— Я охотно заплатил бы тысячу фунтов, чтобы не повстречаться с ним, смеясь, заметил Копперторн. — Но что сказал бы теперь Ахмет Кенгхис-Кхан, если бы увидел, что его дочь колеблется — воспользоваться ли ей или не воспользоваться таким удобным случаем сослужить службу богине? До сих пор Вы действовали безукоризненно. Он, наверное, улыбался, видя, как душа маленькой Этель полетела к этой вашей божественной ведьме. Я думаю, что это было даже не первым Вашим убийством. Возьмём, например, дочку этого немца-коммерсанта… Эге! Я вижу по Вашему лицу, что я снова прав. И вот, после стольких подвигов, Вы колеблетесь теперь, когда нет никакой опасности и когда дело представляется легче лёгкого! Кроме того, совершив этот поступок, Вы освобождаетесь от необходимости жить здесь; а эта жизнь, наверное, даётся Вам несладко, ввиду того, что Вы всё время, так сказать, чувствуете петлю на шее. Итак, если Вы берётесь сделать это дело, делайте его немедленно. Старик в любой момент может уничтожить завещание, потому что любит племянника, а кроме того, он страшно непостоянен.