Александр Формозов - Исследователи древностей Москвы и Подмосковья
Не забудем еще одно обстоятельство. Движение Ренессанса затронуло Польшу в большей мере, чем Московскую Русь. В частности, коллекции древностей появились там уже в XVI веке, а книги с рисунками археологических находок – в XVII.[43] Поэтому за поисками Ходаковского стояла трехсотлетняя традиция, какой в России тогда еще не было.
И все же мы убедились, что «теория славянского городства» Ходаковского не была воспринята в Москве и Петербурге как что-то чужеродное. К ней близко подходил уже М. Н. Макаров. Поэтому она и смогла получить у нас такой отклик и такое развитие.
Глава 2
Первые исследователи подмосковных курганов
Исследовательский интерес к подмосковным курганам возник позже, чем к городищам. Разумеется, в народе знали и о тех, и о других. В Центральной России почти у каждого старого села есть свое древнее кладбище – курганная группа. Особенно высокие насыпи, как и городища, служили для окрестного населения ориентирами. Так, в писцовой книге XVII века упомянута «Великая могила» у села Чернева на Сходне.[44]
В научной литературе на подобные памятники первым обратил внимание петербургский академик ботаник Иоганн Петер Фальк (1727–1774), швед по происхождению, приглашенный на русскую службу по рекомендации его учителя – знаменитого Карла Линнея. Отправившись в 1768 году из Петербурга в Западную Сибирь, Фальк отметил в своем дневнике: «От прежних жителей сей страны и теперь еще видны по берегу реки Москвы рассеянные полукруглые могилы (курганы), вышиною до трех сажен. У Боровского переезда на правом берегу реки на холме, вышиною в шесть сажен, стоит столп, грубо выработанный из песчаного камня. Близ оного видны следы рва и вала укрепленного места».[45]
Об этой достопримечательности в окрестностях Москвы уже говорилось мельком в предшествующей главе. В 1820 году туда советовал съездить Ходаковскому М. Н. Макаров. В 1822 году там побывал К.Ф.Калайдович, а в 1824– другой знакомый Пушкина, первый ректор Киевского университета биолог и филолог Михаил Александрович Максимович (1804–1873).[46] Известность этого пункта связана с тем, что возвышение около села Мячково находилось у переезда через Москву-реку по дороге в Рязань, отчего запомнилось многим. Отсюда за тридцать верст была видна панорама Москвы.
В 1805 году этот памятник вдохновил видного поэта (автора песни «Среди долины ровныя…»), профессора Московского университета Алексея Федоровича Мерзлякова (1778–1830). В «Вестнике Европы» он напечатал тогда стихотворение «Мячковский курган». В примечании автор пояснял, что это братская могила россиян, павших при защите столицы от набегов татар, поныне почитаемая народом. Поэт восклицал:
Где ж те, которых кровь дала намжизнь и свет?Где ж те, которых кровь нам славу искупила?Мать нежная своих героев не забыла.Се высится гора на месте их побед.…Сюда приди, о Росс,Свой сан и долг узнать…[47]
Пожалуй, это первое в нашей поэзии стихотворение об археологическом памятнике. Появление его в 1805 году не случайно. В те дни русские войска сражались с Наполеоном под Шенграбеном. Впереди был Аустерлиц. В обществе наметился патриотический подъем, подготовивший почву для триумфа в Отечественной войне 1812 года. С жадностью читали книги по истории России, вспоминали пережитые ею тяжкие испытания и светлые периоды. Сведения летописей хотелось дополнить впечатлениями о вещественных остатках старины. Их стали разыскивать и описывать. Вот тогда-то подмосковные курганы начали воспринимать как национальные реликвии.
Через десять лет после Мерзлякова, когда Наполеон уже пал, другой поэт, еще один знакомый Пушкина Николай Дмитриевич Иванчин-Писарев (1799–1849)[48] «всходил на этот холм, глядел на белеющуюся полосу, которую казала ему Москва, и посвятил следующие четыре стиха почившим тут праотцам:
В виду священных стен здесь храбрые легки.Алтарь Отечества! Прославься над холмами,Как славится оно сынамиПред всеми царствами земли».
Но у Иванчина-Писарева зародились и сомнения: а на могиле ли он? «Не было ли это местом языческих торжеств или поклонения одному из важнейших кумиров, которые всегда стояли на холмах, не было ли тут капища, замененного христианским храмом».[49] Иными словами, не городище ли это (в том понимании, что предложил Ходаковский)?
Действительно, ни одна из насыпей в Подмосковье еще не была раскопана, и что они содержат, никто толком не знал. «Мячковский курган», например, вовсе не братская могила, а типичное городище с валами и рвами. В литературе начала XIX века мы все время встречаемся с такой путаницей. «Курганы, рассыпанные во множестве по ровным степям здешним, делались для передовых страж и сигналов», – писал о Молдавии издатель «Отечественных записок», знакомый Пушкина П. П. Свиньин.[50] Значит, на его взгляд, это не земляные надгробия, а сторожевые вышки. О том же районе у Пушкина сказано: «Чрез всю Бессарабию проходит ряд курганов, памятник римских укреплений, известный под названием Троянова вала».[51] И тут, следовательно, речь идет не о древних погребениях, а об укреплениях.
Путаница была порождена не только тем, что археологические раскопки в России еще не развернулись, но и неточным применением термина. «Курган» – слово тюркского, а не славянского происхождения, в современном значении употребляющееся в русской письменности лишь с XVI века.[52] Раньше вместо него пользовались словом «могила». У тюрок же «курган» означает не насыпь над захоронением, а именно крепость (отсюда названия нескольких среднеазиатских городов: Талды-Курган и т. п.). В начале XIX века этот смысл еще не забылся.
Русские крестьяне до недавнего времени слова «курган» не знали. К. Ф. Калайдович отмечал в 1821 году: «Верстах в двух от Микулина городища на правом нагорном берегу реки Шоши я осмотрел курганы, которых насчитал до двадцати, там называемые сопками. Они все принадлежат к могильным памятникам, насыпанным во времена польских и литовских набегов»[53] (на самом деле они гораздо древнее). В Тверской губернии, по свидетельству декабриста Федора Николаевича Глинки (1786–1880), в ходу были слова: «копны», «сопки», «западни», «бата~ реи».[54] Но батарея опять же ассоциировалась с укреплениями – путаница усугублялась. Раскопки самого Глинки в Бежецком уезде не дали четкой картины, и в 1837 году он признавал: «Первоначальная цель и назначение курганов… остаются тайною не разгаданною. Были ли они предметом защиты от неприятелей или предметом религии, теперь не известной».[55]
В «Очерках Бородинского сражения» участник его Ф. Н. Глинка писал в 1839 году: «Поле Бородинское… силится рассказать вам какую-то легенду заветную, древнее предание… Курганы Горецкий, Шевардинский и другие, встречаемые в каком-то симметричном порядке в этих окрестностях, были холмами священными, на которых совершались тризны. Народы, утомленные видом зачахшей гражданственности (может быть, дряхлевшей Индии), ведомые тайным влечением судьбы, покорно следовали за путеводного звездою и текли с дальнего Востока – колыбели рода человеческого – с семенами жизни на девственную почву нашего Севера, тогда еще пустынного, задернутого завесою неизвестности. На путях их великого шествия остались городища и курганы, на которых зажигались огни и сожигались жертвы. Но когда это было? Человек моложе истории. История моложе событий этого разряда».[56] Перед нами явный отголосок теорий Ходаковского. Бывавший в Бородине Лев Толстой верил Глинке и в черновиках «Войны и мира» говорил: «Большую часть сражения… Пьер провел… на кургане (тоже старинном, как и курган Горок, насыпном)».[57] Между тем, и Шевардинский редут, и Горки вовсе не искусственные сооружения, а естественные возвышенности.
Надо было провести раскопки значительного числа насыпей, чтобы понять, какие из них служили надгробиями, а какие – фортификационными сооружениями, где братские могилы, появившиеся после кровопролитных сражений, а где – холмы над обычными индивидуальными погребениями, а то и части природного рельефа.
В «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин несколько раз ссылался на подмосковные древности. Рассказав о разгроме войска Девлет-Гирея у Молодей 1 августа 1572 года, историограф заключал: русские «надолго уняли крымцев, наполнив их трупами недра земли между Лопаснею и Рожаем, где доныне стоят высокие курганы – памятник знаменитой победы и славы князя Михаила Воротынского». В следующем томе «Истории» повторено: «высокие курганы – славные памятники незабываемой победы 1572 года».[58] После раскопок абсолютно ясно, что эти насыпи скрывают древнерусские захоронения XIII, а не XVI века.[59]
