Ярослав Ивашкевич - Мать Иоанна от ангелов
При этих словах он поднял глаза, светившиеся тихой нежностью, но и робостью, словно просил ксендза Брыма не говорить обо всех этих вещах, о которых он ничего не знал - и ничего не хотел знать.
- Хорошо, хорошо, дорогой отец, - как бы в ответ на его просящий взгляд сказал старый ксендз. - Это превосходно, что ты набожен и чуждаешься дурных мыслей, - тут ксендз Брым сделал паузу, - и не знаешь, что такое женщина, - резко оборвал он. - Но как же ты примешься за этих девиц? Провинциал прислал тебя сюда, чтобы ты изгнал нечистого духа из матери Иоанны. Тебе придется не только экзорцизмы творить, но и наставлять ее, руководить ею, учить ее молиться... Как же ты будешь это делать?
- Бог мне поможет, - опять робко прошептал ксендз Сурин.
- Да будет воля его! - с легким раздражением молвил старик. Посмотрим. Но я думаю, что тебе предстоит пережить немало тяжелых минут.
Ксендз Брым снова встал. Поднялся и гость.
- Да, наверно, - подтвердил он, - немало тяжелых минут. Но жизнь моя, преподобный отец, от этого не станет тяжелей, чем теперь. Очень трудно мне, - прибавил он, глубоко вздыхая, - очень трудно. Бог послал мне тяжкие испытания. Молись за меня, отец.
И он схватил руку приходского ксендза. Тот смутился, даже как будто был пристыжен.
- Что могу я, грешный? - сказал он, похлопав ксендза Сурина по плечу. Моя молитва невысоко взлетает. Но я буду молиться, буду. А что с тобою? спросил он.
Ксендз Сурин, словно бы делая над собой усилие, еще раз с трудом вздохнул.
- Я постоянно чувствую его.
- Кого? Что ты? - с беспокойством спросил Брым.
- Лукавого. Постоянно чувствую его страшное воздействие.
- О! - протянул старик.
- Всегда, непрестанно! О, это ужасно! - простонал отец Сурин.
- Надо молиться, - неискренне и смущенно посоветовал ксендз Брым.
- Молитва - единственное мое прибежище.
- Молись, капеллан, молись!
Эти слова старый ксендз произнес уже уверенней и бодрей, но все же покачал головою, как бы удивляясь или сомневаясь. В дверь вдруг ввалился Алюнь, все еще неся Крысю на закорках.
- Ой-ой! - закричал он. - Печка тухнет.
- Подложи, сынок, подложи дровишек, - ласково распорядился ксендз Брым.
- Ну, благослови меня, отец, - с внезапной решительностью сказал ксендз Сурин. - Пойду в монастырь.
Он наклонился к руке старика, тот его благословил. Крыся, которую Алюнь опустил на пол, громко визжала у печки.
- Отчего ребенок кричит, Алексий?
Алюнь, не обращая внимания на вопрос хозяина, усердно греб кочергой в почернелой от сажи топке.
- А завтра королевич Якуб приезжает, - сказал он вдруг.
- Откуда ты знаешь? - спросил ксендз Брым.
- Первые повозки уже приехали. Будет он жить у пана Ожаровского, за местечком. Да и в корчме у Янко полным-полно.
Ксендз Брым покачал головой.
- Это ради вас, пан ксендз, народ собирается.
Ксендз Сурин не слышал либо не понял. Он стоял между столом и окном прямой, как столб, задумчивый, словно прислушивался к внутреннему голосу. Старик удивленно посмотрел на него и тронул за руку.
- На отпущение грехов съезжаются, - сказал ксендз Брым.
Гость все еще как будто не понимал.
- Ну, так я пойду, - сказал он, с явным усилием отрываясь от своих мыслей. Отвесив поясной поклон, он вышел. Ксендз Брым, оставшись один, все еще качал головой.
Выйдя на улицу, ксендз Сурин увидел Казюка. Тот, очевидно, поджидал его.
- Юрай уже уехал, - сказал Казюк, - а я хочу проводить вас, пан ксендз.
- Благодарю, - ответил ксендз Сурин, - теперь я и сам найду.
- Но так пристойнее будет вам ходить, не одному, - молвил Казюк.
Ксендз улыбнулся.
- Мне все равно.
- Зато нам не все равно. Я всегда буду вас сопровождать, пан ксендз. Ладно?
- Ладно, Казюк, - засмеялся ксендз. - Впрочем, я как войду в монастырь, так выходить буду не часто.
- К нам не зайдете, пан ксендз? Мы люди хорошие.
- Все?
- Ох, может, и не все. Но пока не настал вечер, никто не знает, каков был день.
Они прошли через вертушку и остановились перед монастырской калиткой, рядом с костелом. Казюк указал ксендзу на звонок.
- Вот здесь, - сказал он. - Отворит вам такая славная сестра, Акручи звать ее. Она тут лучше всех...
Ксендз Сурин минуту помешкал.
- Прошу вас, пан ксендз, позвоните, - сказал Казюк.
- Ах да, - смущенно спохватился ксендз и потянулся к звонку. Осенив себя крестом, он дернул за веревочку.
- До свиданья, - попрощался Казюк. - Коли я вам понадоблюсь, паи ксендз, я всегда тут, в корчме.
Ксендз с ласковой улыбкой взглянул на Казюка. Тот стоял в двух шагах, высокий, статный. Растрепанные вихры торчали из-под овчинной шапки, огромные руки свисали полусогнутые, заканчиваясь внизу длинными, разлапистыми кистями. За его спиной виднелось в тумане местечко, через вертушку то и дело проезжали всадники с тюками. Мир суетился, занятый своими хлопотами.
- До свиданья. Оставайся с богом, - сказал ксендз Казюку.
Тут медленно, с тихим скрипом отворилась калитка, и перед ним появилась высокая, румяная, улыбающаяся сестра Малгожата a Cruce [от Креста (лат.)].
5
- Ждем, ждем, - сказала сестра Акручи и поцеловала руку у ксендза Сурина. - Мать настоятельница еще со вчерашнего вечера ждет. Она уже знала о вашем приезде, отец капеллан, - добавила сестра с грустной улыбкой. - А нынче велела сразу проводить вас в малую трапезную.
- Благодарю, я уже завтракал, - отказался ксендз Сурин, перекрестив сестру и проходя в калитку.
- Нет, нет, - сказала сестра, - эта малая трапезная у нас вроде приемной. Там мать настоятельница беседует с особо важными посетителями говорит, там никто ей не мешает. Пожалуйте, я пойду вперед.
Двигаясь сдержанно и плавно, сестра пошла вперед мелкими шагами, едва колыхавшими сборчатую, тяжелую юбку.
Внутри монастыря было тихо и светло. Беленые стены, чистые, отдающие деревом полы делали воздух прозрачным и благовонным. Слышались в нем и особые монастырские запахи - легкий аромат ладана и какого-то целебного бальзама. На светлых окнах стояли кое-где горшки с цветами. По коридору сестра и ксендз прошли в приемную, там сестра Малгожата отворила дверцу в решетке, разделявшей приемную на две половины, и ввела отца Сурина в небольшую трапезную, смежную с приемной.
- Сейчас доложу о вас матери настоятельнице, - сказала она со своей лучистой улыбкой и исчезла за дверью.
Комната была белая, светлая, на стене висело черное распятие, посредине стоял небольшой стол. Отец Сурин окинул все это взглядом, на него повеяло воспоминаниями, чем-то ушедшим в прошлое, и он глубоко вздохнул. Собраться с мыслями он не успел, - отворилась дверь, и вошла мать Иоанна от Ангелов.
Шла она медленно, словно не направлялась к определенной цели, а просто прохаживалась. Тщательно заперев за собою дверь, она неуверенной походкой двинулась в сторону отца Сурина, который стоял у противоположной двери. Была она маленького роста, худощавая. Просторное черное платье, большой платок на голове, ниспадавший почти до пояса, большой белый воротник, более широкий, чем обычно носят урсулинки, - все это, как догадался отец Сурин, должно было своими складками скрывать телесный изъян монахини. И действительно, его можно было заметить лишь по неравной высоте плеч, скошенных в одну сторону. Длинные руки с длинными пальцами, какие обычно бывают у горбатых, очерчивались струящимися линиями. Мать Иоанна остановилась на середине комнаты, сделала глубокий чинный реверанс и, распрямившись, взглянула на ксендза Сурина.
У нее были светлые, очень большие глаза на золотушном лице. Нос неправильной формы, маленький рот с пухлыми губами, резкая бледность кожи делали ее скорее некрасивой, но глаза блестели так ярко, в них было столько силы и уверенности в себе - и в то же время одухотворенности, что лишь эти глаза и были видны на ее лице. Болезненные, длинные пальцы перебирали четки, с минуту она молчала. При виде этой жалкой маленькой фигурки, тонувшей в черных складках одеяния, отец Сурин бог весть почему удивился.
Наконец мать Иоанна заговорила первая, голос у нее был низкий, но приятный.
- Приветствую вас, почтенный отец. Рада вас видеть. Я чувствую к вам полное доверие, тем более что вас присылает полоцкий ксендз провинциал. Мы тут давно уже ждем вас, как избавителя.
Ксендз Сурин перебил ее.
- Дочь моя, - молвил он, стараясь придать голосу как можно больше невозмутимости, - дочь моя, общие наши молитвы помогут нам.
В матери Иоанне проснулась светская дама. Любезным, чуть жеманным движением руки она указала Сурину на кресло у стола.
- Прошу вас, отец, присядьте.
Сама она отодвинула другое кресло в угол, к печке, и скромно села. В холодном осеннем свете, падавшем на ее бледное лицо, оно казалось почти прозрачным. Когда она опускала веки, как сейчас, лицо гасло, становилось заурядным и болезненным. В начале беседы она не смотрела на ксендза.
- Вот уже несколько месяцев мы здесь страдаем, - молвила она, - терзают нас великие напасти, и ксендзы, что давно уже находятся здесь, не могут с ними справиться. Вся надежда у меня и у прочих сестер на вас, отец. Столь праведный муж...
