Ларс Браунворт - Забытая Византия, которая спасла Запад
Никейский Символ веры, принятый под надзором Константина, был больше, чем простым изложением веры. Он стал официальным определением того, что означает «быть христианином», и определил, во что верят истинная (православная) и всеобщая (католическая) церкви. Даже сейчас он может быть услышан во всех протестантских, православных и католических церквях, тусклым отблеском тех времен, когда христианство стало единым. На Востоке, где существовала Византийская империя, Никейский Собор определил взаимоотношения между церковью и светской властью. Епископы могли самостоятельно принимать решения по церковным вопросам, а делом императора было проведение их в жизнь. Константин был мечом церкви, искореняющим ересь и охраняющим веру от раскола, схизмы. Понятие «целостности» до некоторых пределов пытались изменить наследники Константина, но основополагающий принцип оставался неизменным. Долгом императора было слушать голос всей церкви; что же этот голос говорит, оставлялось на усмотрение епископам.
Теперь, когда оппоненты Константина — и военные, и церковные — были повержены к его ногам, он решил возвести памятник, подобающий его славе. Он уже украсил Рим, завершив внушительную базилику и поместив внутрь нее свою гигантскую сорокафутовую статую. Теперь он добавил к этому несколько церквей и пожертвовал дворец на Латеранском холме, чтобы тот стал храмом для римского патриарха — папы. Впрочем, в Риме толпилось слишком много языческих призраков, и они не могли быть просто спрятаны за тонким христианским фасадом, дабы город стал величественным центром христианской империи. Кроме того, Рим уже не был тем городом, что раньше, и империя больше не вращалась вокруг него.
Расположенный вдалеке от границ империи, Рим давно перестал быть ее подлинной столицей и только изредка посещался недолговечными императорами III века. В интересах военной целесообразности Диоклетиан настоял, чтобы двор путешествовал вместе с ним, заявив, что столица империи находится не в определенном городе, но там, где пребывает император. Этим он только высказал вслух то, что давно уже было неприятной правдой. Не способные обосноваться за мили от опасных границ, императоры избирали свои собственные пути, и имперская власть следовала за ними. Сам Диоклетиан, занятый делами в Никомедии, посетил Вечный город лишь однажды, а его реформы и вовсе низвели Рим к положению лишь символически важных задворок.
Константин решил дать колеблющейся империи новые корни и начать все сначала. Позднее он, как обычно, заявит, что это божественный голос привел его в древний город Византий — но очевидно, что для выбора места никакие видения не были нужны. Имевшая возраст примерно в тысячу лет, греческая колония располагалась в наиболее удобном месте, на границе западной и восточной частей империи. Обладая великолепной глубоководной гаванью, город мог контролировать доходные торговые пути между Черным и Средиземным морями, которые приносили лес и янтарь с далекого севера, масло, зерно и пряности с востока. С трех сторон окруженный водой, город обладал настолько хорошей естественной защитой, что можно только удивляться, как основатели близлежащих колоний не увидели превосходства этого великолепного акрополя. Впрочем, самым главным для Константина было то, что пологие склоны Византия свидетельствовали о его окончательной победе над Лицинием, в которой он наконец обрел свою цель.[11] Не было лучшего места, чтобы возвести памятник своему величию.
Сопровождаемый придворными, которые всегда держатся поближе к находящимся у власти, Константин взошел на один из холмов Византия и окинул взглядом простую греческую колонию, которую собирался преобразовать в мировую столицу. Ей предстояло стать больше, чем просто очередным имперским городом; она должна была стать центром владычества Христа на этой земле, живым сердцем христианства. Он выбрал место с семью холмами, напоминающими о знаменитых семи холмах Рима, и на этом месте, свободном от языческого прошлого, собирался построить Nova Roma — Новый Рим, что позволит преобразовать империю на восточный, христианский лад.
Желание возвести город в течение своей жизни не было простым проявлением гордыни. Рим строился не за один день, но у Ромула не было ресурсов Константина. Император был владетелем всего цивилизованного мира, и он твердо решил сделать невозможное, но закончить свой шедевр. Ремесленники и средства со всей империи были направлены на этот проект, и город вырос чуть ли не за одну ночь. Склоны холмов, некогда заросшие травой, вскоре украсились банями и колоннами, университетами и форумами, величественными дворцами и ипподромами. Сенаторов, желающих оставаться поближе к власти, восток вскоре привлек новыми блестящими возможностями, здесь они были осыпаны почестями и заняли места в новом расширенном Сенате.
Впрочем, сюда стремились не только богатые люди. Константинополь был новым городом, не засоренным еще столетними традициями и голубой кровью, а следовательно, в нем была возможна необычайная социальная мобильность. Возможность продвижения по социальной лестнице была доступна бедноте, которая прибилась к Босфору, а достаточное количество зерна обеспечивало пищу более чем двум сотням тысяч жителей. Доступность воды обеспечивалась общественными хранилищами-цистернами, многочисленные гавани изобиловали рыбой, а широкие проспекты вели к площадям, украшенным прекрасными скульптурами, что были собраны со всей империи.
Мощь города была ощутимой — однако, несмотря на ее блеск и молодость, Новый Рим родился уже старым. Знаменитая змеевидная колонна, посвященная победе греков над персами в 479 до н. э., была доставлена сюда из города Дельфы, египетский обелиск из Карнака установлен на ипподроме, а на форуме установили статуи всех известных людей, начиная от Александра Великого и заканчивая Ромулом и Ремом. Все это придало городу весомость, связывающую его со знакомыми древними традициями — и, как надеялся Константин, обеспечивало городу непревзойденный авторитет.
Император уже дал жителям своего нового города хлеб, а теперь должен был удостовериться, что им хватает и зрелищ. Были назначены официальные инстанции, чтобы наблюдать за празднествами, финансировать дорогостоящие гонки на колесницах, раздавать одежду и деньги зрителям.[12]
Созванный народ ожидала целая череда развлечений, каждое из которых было еще более зрелищным, чем предыдущее. Грациозные гимнасты выступали с дикими животными или удивляли толпу, прохаживаясь по тросу, натянутому высоко над землей, медведей заставляли бороться друг с другом, а размалеванные артисты радовали публику живыми пантомимами и непристойными песнями. После представлений довольные сенаторы и собранные сановники, занимающие мраморные скамьи, что ближе всего были расположены к беговым дорожкам, могли присоединиться к гражданам из всех сословий в новой огромной бане, которую император торжественно открыл на центральной площади города. У самых состоятельных, разумеется, были собственные бани в своих имениях, рассыпанных между триумфальными арками, что обрамляли Мезе, главную транспортную магистраль города — но даже они не могли не признать явной роскоши новых публичных зданий Константина.
Город, которому суждено было стать империей, был официально открыт 11 мая 330 года, но хотя Константин и назвал его Новым Римом, он всегда был известен как Константинополь — в его честь.[13]
Празднования были настолько пышными, что только хозяин всего известного мира мог позволить себе подобное. Они завершились странным сочетанием христианских и языческих служб. В сопровождении жрецов и астрологов человек, объявивший себя защитником христианского мира, проследовал к центру своего форума и остановился перед высокой колонной, которую он воздвиг в свою собственную честь. Это высокое сооружение было увенчано подходящей золотой статуей, позаимствованной в храме Аполлона и подправленной так, чтобы иметь большее сходство с Константином. Коронованная нимбом с семью лучами (которые, по слухам, содержали гвозди, использованные в распятии Христа), эта впечатляющая фигура уверенно взирала на восходящее солнце, размышляя о славном будущем, которое однажды настанет. У подножия колонны император руководил торжественной церемонией, посвящающей город богу, в то время как наиболее священные предметы, какие можно было найти в языческом и христианском прошлом, закапывали в землю под этой колонной. В момент, указанный астрологами, реликвии были помещены в громадные порфировые цилиндры, привезенные из египетской пустыни, и зарыты в землю под колонной. Таинственный плащ Афины, топор, с помощью которого Ной построил свой ковчег, корзины, из которых было накормлено пять тысяч людей — все это в нелепом сочетании лежало там на протяжении столетий.[14] Поскольку дело касалось его души, Константин предпочел действовать наверняка.
