Владимир Дайнес - Великая Отечественная. Хотели ли русские войны?
В-третьих, хронология игры была задана очень примечательно. Не «первый, второй. десятый день», а с 8 по 20 августа. И не просто последнего летнего месяца, а вполне конкретного года — 1941-го. Этот факт выглядит довольно странно: если точное указание на определенный месяц еще можно объяснить тем, что для планирования условных боевых действий требовалось правильно учесть природно-климатические условия, продолжительность светового дня, время восхода и заката, то для чего же понадобилось называть год?
Через год-два…
Тут мы переходим к одному из самых сложных вопросов предыстории Великой Отечественной войны. Если сам замысел грандиозной наступательной операции понятен и дискуссия возможна лишь в порядке уточнения отдельных деталей, то установить на основании рассекреченных документов точную дату запланированного перехода Красной армии в наступление не представляется возможным.
Высказанное Виктором Суворовым и Игорем Буничем предположение, что Сталин намеревался начать операцию в тот момент, когда немецкие войска высадятся на Британских островах, не нашло пока каких-либо подтверждений в доступных документах. Нет слов, гипотеза красивая, но, увы, одной только «красоты замысла» для историка мало.
Большие вопросы вызывает докладная записка от 11 марта 1941 года («Уточненный план стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР на Западе и на Востоке»), где на оборотной стороне 27-й страницы тонким карандашом, аккуратным «бисерным» почерком (предположительно рукой тогдашнего начальника Оперативного управления Генштаба Н. Ф. Ватутина) вписана фраза: «Наступление начать 12.6». Фраза эта никак не связана с контекстом (она появляется после описания задачи, поставленной перед «левым крылом главной группировки Юго-Западного фронта») и вообще кажется неуместной в документе, где все хронологические отметки выражены в условных датах, «привязанных» к первому дню операции («на 3-й день операции подвижными частями овладеть Седлец и на 5-й день переправами на р. Висла»).
Внимательный анализ документа не дает оснований предположить, что фраза «наступление начать 12 июня» относится к 12 июня 1941 года. Логика рассуждения здесь очень простая — большая часть механизированных (танковых) соединений, упомянутых в мартовском (1941 года) плане, просто не существовала в реальности. Так, в состав 4-й армии Западного фронта по плану включались три мехкорпуса. Тем же тонким карандашом вписаны и их номера — 13, 14 и 17-й. Но на тот момент о решительном наступлении силами этих соединений не могло быть и речи. 14-й мехкорпус по утвержденным в феврале 1941-го планам заканчивал формирование лишь в начале 1942 года. Что же касается 13 и 17-го МК, то они и вовсе находились на самой ранней стадии формирования, и даже к концу 1941 года их плановая укомплектованность танками должна была составить порядка 25–30 %.
В целом развернутая в феврале 1941-го программа создания гигантских бронетанковых сил, предусматривающая формирование 30 мехкорпусов по тысяче танков в каждом и вооружение этой чудовищной бронированной орды «танками новых типов» (КВ и Т-34), не могла быть завершена ранее конца 1942 года (если не позже). Ни один разумный человек — а Сталин, без сомнения, был человеком чрезвычайно осторожным — не стал бы затевать такой грандиозный «капитальный ремонт» за несколько месяцев до начала Большой Войны. Можно предположить, что в марте 1941-го этот момент был отнесен им к началу лета («12 июня») 1942-го или даже 1943 года.
«В поле две воли», — гласит старинная русская поговорка. Драматичное развитие событий Второй мировой войны не позволило Сталину подготовиться к войне в Европе основательно, «с чувством, с толком, с расстановкой». В какой-то момент весны 1941 года в Москве поняли, что нанести удар первыми удастся лишь в том случае, если Красная армия начнет наступление не позднее августа-сентября 1941-го. В этой новой реальности высшему военно-политическому руководству Советского Союза пришлось спешно корректировать разработанные ранее планы.
Строго говоря, «третий план Сталина» с точки зрения оперативного замысла ничем не отличался от «плана № 2». По-прежнему предусматривалось проведение крупномасштабной наступательной операции за пределами государственных границ СССР. Майские (1941 года) «Соображения по плану стратегического развертывания» полностью повторяют все предыдущие варианты плана войны против Германии по задачам, направлениям главных ударов, срокам и рубежам.
Упредить противника
В тексте «Соображений» появляется лишь один, но весьма значимый новый момент. А именно: «Германия имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар». Именно поэтому разработчики плана настойчиво предлагают «ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск».
Еще раз подчеркну, что нет никаких оснований для рассуждений об особой «агрессивности» майских (1941 года) «Соображений»: намерение опередить противника и «ни в коем случае не давать ему инициативы действий» является всего лишь элементарным требованием здравого смысла и азов оперативного искусства. Преимущество первого удара — слишком серьезная вещь, чтобы по собственной воле дарить его противнику. Принципиально новым является лишь то, что в мае 41-го советское командование уже не столь уверено в том, что ему удастся это сделать, и потому просит Сталина незамедлительно провести все необходимые мероприятия, «без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику как с воздуха, так и на земле».
Когда же произошел столь резкий поворот в оценке военно-стратегической ситуации?
Как ни странно, но мы можем определить этот момент времени с точностью до одного-двух месяцев, что в отсутствие прямых документальных свидетельств может считаться отличным результатом: не раньше 6 апреля и не позже 24 мая 1941 года.
6 апреля 1941-го — один из наиболее загадочных дней в истории Второй мировой войны. Напомним основную канву событий. В ночь с 26 на 27 марта в Белграде произошел военный переворот, инспирированный то ли английской, то ли советской спецслужбами. Новое правительство Югославии генерала Душана Симовича заявило о своем намерении дать твердый отпор германским притязаниям и обратилось с просьбой о помощи к Советскому Союзу. 3 апреля (то есть всего лишь через неделю после переворота) югославская делегация уже вела в Москве переговоры о заключении договора о дружбе и сотрудничестве с самим Сталиным.
Несмотря на то, что Германия через своего посла Шуленбурга довела до сведения В. М. Молотова мнение Берлина о том, что «момент для заключения договора с Югославией выбран неудачно и вызывает нежелательное впечатление», в 2.30 ночи 6 апреля 1941 года советско-югославский договор был подписан. Через несколько часов после этого самолеты люфтваффе подвергли ожесточенной бомбардировке Белград, а немецкие войска вторглись на территорию Югославии. Советский Союз никак и ничем не помог дружескому государству.
6 апреля примерно в 16 часов по московскому времени Молотов принял Шуленбурга и, выслушав официальное сообщение о наступлении вермахта на Балканах, ограничился лишь меланхолическим замечанием: «Крайне печально, что несмотря на все усилия, расширение войны, таким образом, оказалось неизбежным.»
Что это было? Для какой надобности Сталин столь демонстративно «дразнил» Гитлера, не имея намерения (да и практической возможности!) прийти на помощь Югославии? На протяжении многих лет вопрос этот остается в центре дискуссии историков. Пока же с полной уверенностью можно сказать одно — после 6 апреля 1941 года внешняя (подчеркнем это слово мысленно тремя жирными чертами) сторона советско-германских взаимоотношений резко меняется. Причем в сугубо одностороннем порядке: Москва начинает демонстративно и навязчиво «дружить» с Берлином и его союзниками.
«Останемся друзьями»
13 апреля 1941 года произошло крупное событие мирового значения: в Москве был подписан Пакт о нейтралитете между СССР и Японией — соглашение, которое развязывало Сталину руки для действий на Западе. В этот же день случился и небольшой эпизод на московском вокзале, привлекший, однако, к себе пристальное внимание политиков и дипломатов на всех континентах. В отчете, который посол Германии в тот же день с пометкой «Срочно! Секретно!» отправил в Берлин, этот странный эпизод был описан так:
«Явно неожиданно как для японцев, так и для русских вдруг появились Сталин и Молотов и в подчеркнуто дружеской манере приветствовали Мацуоку (министр иностранных дел Японии. — М. С.) и японцев, которые там присутствовали, и пожелали им приятного путешествия. Затем Сталин громко спросил обо мне и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и Вы должны теперь все для этого сделать!». Затем Сталин повернулся к исполняющему обязанности немецкого военного атташе полковнику Кребсу и, предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: «Мы останемся друзьями с Вами в любом случае».
